Какие-нибудь естественные причины или опять воля проклятых Богов? Кто-то сказал в Колизее: «Отжившие свое Боги и пассивная, неопасная религия…» Ага, в самую точку. Мертвецы тоже неопасны, они ничего не могут сделать. Только убить – трупным ядом.
Ее затрясло – наверное, от ночного холода; она закуталась поплотнее и прилегла у стеночки. Но стоило ей лечь, как неведомо откуда взялась томительная, нудная боль, которая наполнила собой каждую клеточку, и все тело заныло, застонало, не находя себе места, и, словно оглушенная тупым ударом, Кшися даже не сразу поняла, что это – не физический недуг, а просто впервые испытанная ею смертная мука того одиночества, когда не хватает не всех остальных людей, а одного-единственного человека. «Не-ет, – сказала она себе, – так ведь я и до утра не доживу…» – и вдруг совершенно неожиданно и непостижимо уснула, закутавшись с головой в красно-бурый непахучий мех.
Проснулась она оттого, что где-то далеко внизу, за каменной грядой, запрыгал сорвавшийся камешек. И еще один. И шорох. По тропинке подымались.
Кшися вскочила, путаясь в меховой накидке, почувствовала – не может бежать навстречу, ноги не держат. Прислонилась лопатками к остывшему за ночь камню и как-то до странности безучастно смотрела, как раздвигается плющ, и, чтобы не позволить себе ничего подумать, она начала повторять – может быть, даже и вслух: «Сейчас выйдет Инек… сейчас выйдет Инек… сейчас…»
Мелькнул край одежды, и из черного проема неестественно медленно показалась смутная, расплывающаяся фигура – Инебел, и за руку он вывел еще одного Инебела, и следом вынырнул третий, и все они, держась за руки, неуверенно двинулись к ней, и походка у каждого из трех Инебелов была разная, и они остановились, и тоненький голосок Апль произнес:
– Это Тарек, у него тяжелый горб, и поэтому он очень сильный, а это Тамь, ее глаза различают только день и ночь, и поэтому она слышит все звуки и запахи.
Кшися зажмурилась до зеленых кругов в глазах, потом подняла ресницы – в утреннем золотом сиянии перед нею стояли три съежившиеся уродливые фигурки, полиловевшие от холода и усталости.
– Да, – сказала она каким-то чужим, неузнаваемым голосом, – да, конечно. Отогрейтесь немного, и мы начнем собираться. Как только придет Инебел, мы двинемся на другую стоянку.
Она смотрела на Апль и ждала, что та скажет: «Да, пора собираться, Инебел идет следом, сейчас будет здесь…»
Но вместо этого услышала:
– Не нужно больше ждать. Инебел не придет. Никогда.
И она вдруг поняла, что знает об этом уже давно.
Привычная уже дурнота ринулась из-под сердца во все уголки тела, заполнила тошнотворной чернотой мозг, начала пригибать к земле… Господи, помереть бы сейчас! Так ведь нельзя.
– Что же теперь, старшенькая-одиноконькая? Что же теперь – обратно в город?
И так спокойно, словно в город – это вовсе и не на смерть!
– Нет. Ну конечно же – нет. Только погоди немного… Я отдышусь… И мы что-нибудь придумаем.
А думать ничего и не надо. Потому что выход – единственный, и если бы были силы на то, чтобы поднять голову и посмотреть в изжелта-розовое утреннее небо, то можно было бы если не увидеть, то угадать крошечную точечку «Рогнеды». Только головы не поднять и в глазах – черно.
– Апль, ты слышишь меня? Собирайте белые камни… как можно больше белых камней… Нужно выложить две дорожки. Я покажу как…
Вот теперь только добраться до самой середины лужайки и лечь наконец в уже нагретую солнцем траву, раскинув руки и прижимаясь всем телом к этой качающейся, бесконечно кружащейся земле.
– Наклонись ко мне, Апль… – как же сказать ей – ведь на кемитском языке нет слова «лететь», и они с Инебелом так и не успели этого слова придумать? – Те, что приле… спустятся сюда, – это мои братья, мои старшие. Они такие же, как я, – с неумелыми руками. Помогите им, Апль, позаботьтесь о них, человечки-кузнечики…
– В условиях та-кемтского социостазиса, исключающего возможность зарождения элементов протофеодальной общественной структуры, зато обеспечивающего перманентность социальной дифференциации, микрополисы являются не доминирующим, а единственно возможным типом… сюда, пожалуйста! – Кантемир подчеркнуто галантно вжался в узкий простенок, пропуская Гамалея в конический закуток сектора связи.
Гамалей, чудовищно похудевший за эти несколько дней, впервые в жизни прошел сквозь дверной проем не боком, а прямо, но крошечное помещение станционной рубки заполнил собою все-таки полностью – если раньше он был просто толстым, то теперь, осунувшись, превратился в непомерную громадину, которая уже в силу своих габаритов так и просилась вниз, на твердый грунт.
Но судьба их группы – сейчас они даже про себя не отваживались называть ее «группой контакта» – решалась на Земле, куда уже отбыл Абоянцев, и они слонялись по «Рогнеде», неприкаянные, как погорельцы, не мечтая уже ни о чем.
Таким образом, на «Рогнеде» сейчас одновременно находились два начальника – станции и экспедиционной группы, – но определенная церемонность их отношений объяснялась не ситуацией двоевластия – это уж они как-нибудь пережили бы, – а тем, что Кантемир был близким другом Абоянцева, которому, как уже было ясно, сюда не суждено было вернуться.
– Собственно говоря, я не пригласил бы вас сюда, если бы проведенное нами наблюдение не было столь уникальным. – Гамалей мрачно глядел на него исподлобья, и Кантемир сбавил тон, видимо сообразив, что наблюдение – это не тот лакомый кусочек, которым можно соблазнить начальника группы контакта. – Сейчас мы наползем на этот квадрат… Еще минутки три-четыре. Район белых скал. Сначала мы полагали, что это стая горных варанов, затем – что отряд долгих таскунов на отдыхе. Сейчас я уже не допускаю сомнений в том, что это – попытка заложить новое поселение. Алекс, пожалуйста, снимок!
Из-за аккумуляторного стеллажа высунулась рука кого-то из Диоскуров – братья дневали и ночевали в рубке – с липким квадратом картона. Снимок был нехорош: контуры нечетких фигурок оставляли желать лучшего, – во всяком случае, Гамалей и сейчас принял бы их за стаю отдыхающих цапель, если бы только на Та-Кемте водились птицы. Зато четко виднелся белый знак, весьма напоминающий крест, сооруженный из обломков камней.
– Если вы находите, что антропоморфность…
– Почему за ними не установлено слежение еще позавчера? – почти грубо оборвал его Гамалей.
– Ну, Ян, вы же знаете, что мы запороли в этих скалах уже два зонда, а все «Абажуры» висят исключительно над местом гибели вертолета! – уже совершенно рабочим тоном возразил Кантемир. – Хорошо, если Абоянцев выбьет нам еще штук пять, ведь здесь программа на несколько лет, моя бы воля – запустил бы стационарный наблюдатель и впервые увидели бы все в развитии.
– Но вы противоречите самому себе, Кантемир: на такой площади не создать город та-кемтского типа, здесь едва-едва прилепится убогий аул сотни на полторы жителей максимум, да и то при террасной застройке!
– Вот именно, Ян, вот именно! Доказательство от противного – самое веское доказательство. Стандартный микрополис разместить в скальном массиве невозможно, а колония, как вы говорите, аульного типа – безоговорочно принимаю вашу терминологию, – как показывают наблюдения, нежизнеспособна. Почему? Вы лучше меня знаете, сколько времени в Совете дискутируется этот вопрос. Теперь мы затратим на непосредственную фиксацию год или два, но зато сама жизнь ответит на все наши вопросы.
– В этом вы правы, – холодно проговорил Гамалей, – это точно… Лучше год наблюдать, чем год купаться в словопрениях нашего уважаемого Совета. И все-таки главное для вас – не наблюсти, а обобщить и доложить Совету.
Он чуть было не добавил: «Потому что вы – неисправимый геоцентрист», но вовремя удержался, потому что это было одним из самых тяжких оскорблений во всем Внеземелье.
Но Кантемир взорвался и без этого:
– Позвольте, позвольте! Для вас, контактиста, неочевидна ценность подобной информации?
– Мы слишком часто сталкивались здесь с чем-то, непредугадываемым и непрогнозируемым. Так что я бы не торопился с утверждением, что мы фиксируем закладку нового поселения.
– Тогда как же вы интерпретируете этот каменный крест? Конечно, вы можете возразить, что кемитские бытовые постройки тяготеют к кольцевой планировке, но ведь было бы естественным предположить, что строительство начинается именно с культового сооружения, пусть небольшого. Тем более что мы имеем здесь непременный компонент храмового комплекса – источник воды, который может быть единственным и контролируемым.
– Ну, это притянуто, Кантемир. Ярко выраженных ритуальных церемоний, где играла бы значительную роль вода, мы не наблюдали… – Гамалею чертовски неохота было втягиваться в очередную дискуссию, может быть, тысяча первую, но, как всегда, безрезультатную.
И все-таки его втянули.
– Отнюдь нет! – Кантемир оттопырил нижнюю губу, но пока сдержался. – Вы еще не знаете результатов, полученных нашим биоаналитическим комплексом. Он исследовал флору храмовых водоемов, из которых в каждом – подчеркиваю, в каждом – городе берут начало арыки с питьевой водой. Так вот, в каждом – опять же в каждом! – таком бассейне искусственно выращиваются пресноводные водоросли – антивитагены, не имеющие аналогов ни на какой другой планете. Они выделяют в воду органическое соединение, прием которого даже в микроскопических дозах препятствует развитию зародыша у млекопитающих. У пресмыкающихся, заметьте, – нет. Так что пусть мы не имеем ритуалов, но зато наблюдаем чудовищную систему демографического ограничения, находящуюся целиком в руках жреческой верхушки, – как вы, наверное, догадались, так называемый Напиток Жизни есть также биологический препарат, нейтрализующий действие антивитагена.
– Да, конечно, – безучастно повторил Гамалей, – конечно, нам еще повезло, что Колизей питался водой из артезианской скважины.
– И следовательно, – Кантемир поднял палец к потолочному экрану – он уже явно чувствовал себя в конференц-зале Совета, – следовательно, здесь мы неминуемо увидим формальное подражание классической планировке микрополиса: выше всего – культовый комплекс, ниже, вдоль ручья, – жилые постройки. Культовость данного сооружения доказывается также и тем, что в основании крестообразного фундамента мы видим несколько камней, образующих как бы стилизованную человеческую фигуру. На сей день мы еще не располагаем неопровержимыми д