Эта вера в окружающих его учеников создала ему трогательный облик, который останется навсегда незабываемым. Много учеников Николая Егоровича живут и работают на ниве науки.
Им основана не школа, а школы. Его ученики совместно с учителем создали целые большие учреждения.
И вот все эти учреждения, все его ученики ныне с глубокой грустью, для которой нет слов, чтобы ее выразить, присутствуют здесь или лично, или духовно. От лица Кучинского института приношу здесь низкий и глубокий поклон.
Его светлое сияющее имя ныне отходит в историю. Но пленительный образ Николая Егоровича был и всегда будет с нами.
5 апреля, в день своего пятидесятидвухлетия, Сергей Алексеевич Чаплыгин заменяет учителя на ответственном посту, будучи единогласно избран председателем коллегии ЦАГИ, отныне носящего имя профессора Жуковского.
ЯБЛОКО ОТ ЯБЛОНИ
...И пусть под знаменем науки союз наш крепнет и растет!..
МОЛОДОСТЬ ЦАГИ
В том незапамятном двадцать первом году чуть з медленный ток жизни Чаплыгина начал меняться, вытесняться повышенным, динамичным, требующим активных действий укладом. Сравниться он мог, пожалуй, только с самым начальным периодом существования Высших женских курсов. Недаром когда в кабинете председателя коллегии ЦАГИ раздавалась телефонная трель, Сергей Алексеевич рокочущим басом иногда по привычке произносил:
— Директор женских курсов слушает.
Автор научной биографии, которую я уже не раз цитировал, член-корреспондент АН СССР Голубев справедливо характеризует своего героя как активную натуру.
«Есть разные типы ученых, — пишет Голубев. — Одни бесстрастно и спокойно, как посторонние наблюдатели, присутствуют при рождении научных направлений и школ, при открытии новых методов и путей в науке; с одинаковым безразличием относятся они к разнообразным путям научных исследований, свой идеал они видят в созерцании величия и красоты достижений науки, научного понимания мира, его гармонии, великой общности управляющих им законов.
Но есть и другие ученые. Темперамент строителей и борцов не позволяет им быть пассивными созерцателями, безразличными и бесстрастными участниками великого прогресса науки. Он влечет их в самую гущу жизни, заставляет в найденных законах, таблицах и формулах, в сочетаниях математических символов искать средств воздействия на мир, воздействия в целях творческого его переустройства. Ученым этого типа не свойственны ни аскетизм и оторванность от жизни, ни увлечение чистой теорией. Они ощущают всю полноту жизни, ее задач, ее требований; они умеют полнокровно жить и работать, искать и биться за научную истину, они умеют любить и ненавидеть. Таким ученым был Сергей Алексеевич Чаплыгин».
ЦАГИ потребовал от него такой «любви и ненависти», отдачи всех сил.
Кроме должности председателя коллегии, была введена должность директора института. Им стал В. А. Архангельский, а его заместителями — или, по-старому, товарищами директора, — А. Н. Туполев и Б. Н. Юрьев. Одко по утвержденному положению «общие вопросы управления и научной работы решаются коллегией». Сергей Алексеевич имеет право решающего голоса.
К лету двадцать первого года в отделах института уже насчитывалось девяносто три штатных сотрудника.
16 июля институт посетили делегаты III конгресса Коминтерна. Так было положено начало традиции показывать ЦАГИ советским специалистам и иностранным гостям, гордясь при этом его успехами. Настоящие успехи пришли несколько позже, но и сейчас кое-что уже делалось. Так, аэросани конструкции Бриллинга и Кузина хорошо показали себя при ликвидации Кронштадского мятежа. В октябре-ноябре цагисты построили и испытали аэросани АНТ‑1 и глиссер с таким же названием. АНТ — это Андрей Николаевич Туполев.
В январе двадцать второго года состоялся первый пробег аэросаней из Москвы в Сергиев-Посад (ныне Загорск). Сергею Алексеевичу рассказывали с изрядной долей юмора, как все происходило. Старт дали на Сокольническом пруду. «Мороз и солнце, день чудесный» и подобающее настроение участников. За поворотом Ярославского шоссе сани скрывались из виду в облаке снежной пыли. Двое саней опрокинулись недалеко от места старта, еще у одних сломался пропеллер. Срочный ремонт — и вдогонку. Обратно в Москву вернулись Бриллинг и Стечкин. Туполева и Архангельского (брата директора института) подстерегла неудача. А победитель профессор Николай Романович Бриллинг получил приз — 30 миллионов рублей. По тем временам чисто символический, ибо примерно столько же стоили спички, соль, керосин.
Через месяц новый пробег, на сей раз в аэросанях АНТ‑2 в Тверь. Победил опять Бриллинг, за ним пришли Туполев и Архангельский. Хотя опять не обошлось без падений, опрокидываний в кювет. Реввоенсовет положительно оценил усилия создателей саней. Ходовые испытания показали пригодность аппаратов для военных нужд и мирных целей — скажем, доставки почты в северных широтах.
Военные заказали институту и постройку глиссеров. Опыта не было, конструкторы до всего доходили своим умом, нередко ошибались.
Вспоминает ветеран ЦАГИ Иосиф Фомич Незваль:
— Глиссер, выполненный из дерева, был четырехместный, с авиационным мотором и развивал по сравнению с существовавшими тогда быстроходными катерами небывало высокую скорость. Обладал он и хорошей маневренностью.
Испытания глиссера на Москве-реке велись только по воскресеньям, чтобы не отвлекаться от основных работ в авиационном отделе. Базировался он на пристани бывшего яхтклуба, на стрелке у Бабьегородской плотины. Глиссером обычно управлял Туполев, иногда доверяя руль одному из своих коллег Петлякову. Надо сказать, Андрей Николаевич был человеком азартным и «гонял» реке, выжимая из глиссера все, что можно. На полном ходу он делал лихие развороты. Любил и поозорнить — ведь мы все тогда были молоды.
Как-то я, занимая место пассажира, стал свидетелем такого случая. В районе Воробьевых гор Андрей Николаевич заметил лодку с обнимавшейся парочкой. Неожиданно развернувшись, он сделал вокруг лодки несколько кругов, постепенно сужая их. Глиссер шел с большим креном, образуя по внутреннему борту высокую волну, здорово раскачивавшую лодку. Молодые люди здорово напугались, а Туполев, улыбаясь, махнул им рукой и умчался дальше.
На большой скорости он часто проезжал мимо водной станции у Крымского моста, нарушая волной строй лодок на соревнованиях по академической гребле.
Лихая езда на незнакомой москвичам технике вызывала не только восторги зрителей, но и повышенное внимание милиции. Блюстители порядка не раз встречали водителя глиссера на пристани и сурово выговаривали ему за опасное превышение скорости и тому подобные прегрешения. Андрей Николаевич умел улаживать конфликты, и дело кончалось миром. Во всяком случае, насколько мне известно, до Чаплыгина не доходили сведения о речных «подвигах»...
Сергея Алексеевича заботили и дела отдела ветряных двигателей. В Кучино он наблюдал, как в аэродинамической лаборатории отрабатывалась методика их испытаний. Подобный интерес (и далеко не у одного него) объяснялся реальной ситуацией в стране, изыскивающей возможности быстрого получения дешевой электроэнергии.
Ветросиловыми установками занимались в ЦАГИ два энтузиаста — Николай Валентинович Красовский и Григорий Харлампиевич Сабинин. Биографии их во многом схожи. Оба увлеклись авиацией, слушая лекции Жуковского, прошли пекло мировой войны (Красовский летал), оба были пионерами ЦАГИ. Разные по характеру, они прекрасно дополняли друг друга.
О том, в каких условиях начинали они работать в Кучино, лучше всего свидетельствует рассказ Сабинина.
— «Я со Смирновым вели наблюдения по приборам, находящимся внутри башни, а измерения скорости ветра анемометром производил Н. В. Красовский, стоя на морозе и на сильном ветру наверху башни. У него были простые крестьянские кожаные рукавицы с варежками. Внутри одной из них он держал секундомер. Для отсчета секундомер на мгновение вынимался и снова прятался. На Красовском была надета солдатская шинель, с которой он после демобилизации долгие годы не расставался, и простые валенки. На голове у него была студенческая фуражка. Под шинель он надевал шерстяную фуфайку. Когда он слезал с башни, вид у него был, как у человека, вышедшего только что из бани, так было лицо его красно от мороза и ветра. Только его закаленность, полученная на войне, позволяла безнаказанно выносить такие эксперименты».
Сабинин — творческая натура, отличался неуемной энергией и превосходной инженерной интуицией. Он, в частности, придумал вращающиеся анемометры для измерения истинной скорости ветра. И не просто придумал, а обосновал их теорию, опубликовал свою научную работу в «Трудах ЦАГИ».
Осенью 1923 года в Москве открывалась первая Всероссийская сельскохозяйственная кустарно-промышленная выставка. Красовский предложил сделать для показа новый ветряк с электрическим генератором. Чаплыгин и другие члены коллегии поддержали Николая Валентиновича. За восемь недель маленький коллектив — людей раз-два и обчелся — вычертил и построил ветроэлектрическую станцию. На двадцатипятиметровой башне вращались лопасти диаметром шесть метров!
Ветряк получил на выставке диплом первой степени, став одним из самых зримо эффектных экспонатов.
Первый заказ на ветросиловые установки поступил от азербайджанских нефтепромысловиков. Осенью двадцать четвертого года началась сборка огромного ветряка на нефтяной вышке в Баку. Красовский стал душой уникальной работы, сутками пропадал на стройке, стойко переживал и бытовые неудобства (спал на досках, укрываясь шинелью), и неизбежные в новом деле неполадки.
А тем временем в ЦАГИ, где началось небывалое строительство, Сабинин закончил проектирование новой ветросиловой лаборатории. Предстояло проект превратить в металл: на крыше тридцатиметровой кирпичной башни установить железобетонные конструкции и создать пригодные для круглосуточной вахты помещения, остеклить их, начинить чуткими самописцами, фиксирующими малейшее дуновение воздуха, а на самый верх водрузить трехлопастный ветряк.