Зашевелились и в бывшей мастерской, которую Вожак превратил в свою резиденцию и склад земляных орехов. Разведчики подошли ближе к входу, Новиков с одной стороны, Таня и Резницкий – с другой.
Первой вылезла из мастерской толстенькая самка. Увидела разведчиков, взвизгнула, юркнула обратно.
Ну вот, подумал Новиков, теперь она предупредит Вожака, и он не вылезет оттуда до самой смерти. Еды там у него полно, награбил, мерзавец. Вот разве только жажда выгонит его наружу.
Новиков посветил фонариком сквозь решетку в полутьму мастерской. Где скрывается этот копьеносец? Может, войти в мастерскую и схватить его там? Это было бы проще всего, но – слишком узок и низок вход, пока будешь протискиваться, Вожак успеет проткнуть копьем. Нет, рисковать нельзя. Придется ждать.
Только он хотел сказать друзьям, чтоб держались подальше от стенки, как вдруг Таня отскочила, вскрикнув. Там, где она только что стояла, из отверстия решетки высунулось острие копья. Вожак перешел в наступление. Он просунул копье еще дальше, стараясь дотянуться до Тани, и тут Резницкий ухватился за копье. Вожак по ту сторону решетки дернул оружие к себе, но Сергей Сергеевич держал крепко.
– Алеша! – крикнул он. – Вы сможете…
– Все ясно! – Новиков крутанул турникет и полез в мастерскую. – Только держите крепче.
Светя фонариком, он беспрепятственно протиснулся внутрь. Поскользнулся в чем-то жидком, но удержал равновесие. Вожак стоял у стены, вцепившись в копье обеими руками, и яростно верещал. Новиков, не мешкая, поднес к его ноздрям баллончик с транкиллином, нажал кнопку. Вожак закрутил головой, выпустил копье и грузно повалился наземь. Новиков подхватил его под мышки и выволок из мастерской, провожаемый испуганным визгом самок.
Вдвоем с Сергеем Сергеевичем они втащили Вожака в заднюю кабину вездехода и усадили в кресло. Таня бросила в багажник трофейное копье.
Все было заранее подготовлено. Резницкий уверенно разметил голову спящего Вожака цветными наклейками. Затем принял из Таниных рук прозрачную шапочку, от которой тянулись гибкие кабели, и натянул подопытному на голову, приладив ее так, чтобы электроды точно совпали с наклейками. Кивнул Новикову, и тот включил генератор.
Некоторое время Новиков молча стоял и смотрел. Вспомнился ему наивный прибор, который когда-то, еще в курсантские времена, смастерили они с Володей Заостровцевым. Само собой, ГРЗ-9, девятая модель генератора Резницкого-Заостровцева, отличалась от того давнего приборчика, как корабль СВП отличается от детского реапланера. Но все-таки в ее основе лежала та самая случайно найденная схема…
– Чему ты улыбаешься? – спросила Таня.
– Просто так. – Новиков согнал с лица улыбку. – Сергей Сергеич, больше я вам не нужен? Пойду в Центр.
Уже несколько дней он пытался настроить «посредник» синфазно к блоку программирования, рассчитывая, что сможет таким образом подключиться к логике мышления Большого Центра. Задача оказалась необыкновенно трудной: всякий раз, когда Новиков был близок к точному воспроизводству работающих схем, что-то в этих схемах менялось, и приходилось часами обходить панель за панелью в поисках изменения. Да и не всегда удавалось его обнаружить в сложном многоцветном переплетении рисованных схем. Было похоже, что Центр затеял с ним, Новиковым, игру: подпускает совсем близко, а в последний момент, ускользает.
Вопросов накопилось много, Новиков их тщательно сформулировал.
Более всего поражало, что Центр, по-видимому, до сих пор занят решением задачи, которую он, Новиков, задал одиннадцать лет назад. Или, быть может, «формула невозможного» послужила толчком для перестройки программы? Эта мысль все чаще приходила Новикову в голову. Чтобы проверить ее, он закодировал сигнал о снятии опасности и ввел в приемное устройство, но Центр тотчас выбросил перфокарту, «выплюнул» обратно, не пожелал принять.
Центр вел себя странно.
Проходил день за днем, а Новиков ни на шаг не приблизился к цели – к пониманию логики, которой руководствовался Большой Центр.
Вот и сегодня: очередное изменение в схеме, долгие поиски, утомительная сверка свежеотснятых пленок с вчерашними, еще какая-то доля процента в системе вероятностных изменений схемы. И опять на одном участке пленка засвечена. Никак не удается определить характер Большого Центра, его ускользающую логику…
Новиков вылез из башни и сел отдохнуть возле ограждения одной из шахт синтезатора. Над шахтой курился дымок. В глубине шла работа, из подземных газов и воды «выпекались» пряники, но куда и по каким магистралям они направлялись дальше – вот вопрос.
Машинально Новиков вывел носком башмака на земле большой вопросительный знак.
Он вызвал Таню и спросил, как идет эксперимент.
– Подопытный проснулся, – ответила она, – и, представь, ведет себя спокойно. Но энграмма у него какая-то странная. Ты скоро придешь?
Он чувствовал себя утомленным. Работа не клеилась, и было нечто ехидное в изгибе вопросительного знака. Новиков собрал снаряжение и переправился на другой берег.
В вездеходе он застал сцену почти умилительную. Вожак сидел, развалясь, в кресле, а Резницкий кормил его с ложечки питательной пастой. Таня стояла снаружи, у открытой дверцы.
– Тебе бы больше пристало кормить этого деятеля, – сказал Новиков.
– Пожалуй, – согласилась Таня. – Но он не подпускает меня к своей особе. Начинает визжать и брыкаться.
– Вот как? Наверно, не может забыть, как ты съездила ему по физиономии. Злопамятен, однако.
– Алеша, может, ты заменишь Сергея Сергеевича? Он с утра не присел.
– Ладно. Только налей мне, пожалуйста, кружку витакола.
Вожак вел себя спокойно. К сородичам он, похоже, потерял всякий интерес. Те по-прежнему с утра до вечера копались в земле, и то и дело возникали яростные драки из-за орехов, из-за яиц. Вожак предпочитал сидеть в вездеходе. Ему нравилось кресло и нравилась еда, есть он мог безостановочно и быстро прикончил бы продовольственные припасы разведчиков, если б Резницкий не ограничил его рацион.
У него появилась манера дергать Резницкого за руку и запускать себе пальцы в рот, при этом он издавал квакающие звуки – требовал еды. Резницкий озабоченно качал головой. С помощью лингофона он понемногу классифицировал верещание и даже пытался объясниться с Вожаком. Иногда ему казалось, что Вожак его понимает.
Спал Вожак под вездеходом, сам облюбовал это место, и ему пожертвовали для подстилки изоляционный мат. Среди ночи он вдруг начинал барабанить в запертую дверь – требовал еды. После окрика Резницкого он успокаивался, но ненадолго.
– Покоя нет, – ворчал Новиков. – Дайте ему брикет, ну его к чертям на самом-то деле. Третью ночь не спим.
– Придется потерпеть, – отвечал Резницкий.
Все равно было не до сна, и Сергей Сергеевич начинал размышлять вслух:
– Поразительная гипертрофия субстанции нигра. Такое впечатление, что главная функция мозга – управление жевательными и глотательными движениями. Не люблю обобщать поспешно, но могу предположить, что это – закономерный результат тысячелетий праздной жизни в автоматическом «раю» под опекой машины. Страшный результат.
– Пока не очень-то заметно, чтобы наш подопытный приобщился к интеллекту своих почтенных предков, – сказал Новиков.
Таня вдруг рассердилась:
– Твоя ирония, Алеша, неуместна и… даже обидна. Сергей Сергеевич проводит трудный эксперимент, с ног сбивается от усталости, а ты…
– Не надо, Таня, – попросил Резницкий… – Пожалуйста, не надо в таком тоне. Все мы порядком измотались, изнервничались. Но не надо так…
– Извините, Сергей Сергеевич. Не сдержалась.
Не сдержалась, подумал Новиков. Даже ты, невозмутимейшая Таня Макарова. Н-да, хорошо и покойно заниматься историческими исследованиями в кабинете. А вот на практике…
– По существу, Алеша, вы не совсем правы, – продолжал Резницкий. – Кое-какие изменения произошли. Вожак теперь не проявляет агрессивных наклонностей.
– Не проявляет, потому что его кормят и лелеют.
– Он и прежде не голодал.
– Верно. Но здесь еда вкуснее. А кроме того – уход. По правде, Сергей Сергеевич, мне не нравится, как он ведет себя с вами. Простите, как с прислугой.
– Скажете, Алеша. Он ведет себя куда спокойнее, чем я ожидал. Не противится, когда я усаживаю его и снимаю энграмму, делаю измерения. – Резницкий помолчал немного, потом добавил: – Меня тревожит неустойчивость электрической активности мозга. Странно выглядят на энграмме некоторые зубцы… Ну да ладно. Будем спать.
Новикову не спалось. Почему-то запомнилась вчерашняя поездка. Надо было пополнить запасы продовольствия, и они отправились на вездеходе к базе – месту первоначальной высадки, где оставили часть снаряжения. Вожак тоже поехал с ними, потому что Резницкий не хотел терять времени и делал по дороге кое-какие измерения. Да и вообще Вожак почти все время проводил теперь в вездеходе. Поездка прошла без происшествий, если не считать того, что в узком проходе меж холмов они столкнулись с двумя дерущимися динозаврами, и Новикову пришлось пустить в ход плазмопушку, чтобы расчистить дорогу. Уже подъезжая к базе, Новиков вдруг ощутил на себе чей-то пристальный взгляд и обернулся. Вожак смотрел на него всеми тремя глазами, включая теменной. Новиков показал ему кулак и отвернулся к иллюминатору.
А теперь ему не спалось, и, вспомнив вчерашний эпизод, он подумал, что все-таки не следует позволять Вожаку лазить по кабине. Тем более, что у него неблагополучно с зубцами.
Утром Резницкий вышел из вездехода и встревожился: обычно Вожак по утрам топтался у дверцы, нетерпеливо дожидаясь завтрака, а сегодня исчез. Новиков заметил примятые кусты, и они с Резницким медленно пошли в том направлении, обогнули Колесо и остановились. Отсюда был виден ров и за ним – сооружения Большого Центра.
Ко рву стекались на утренний водопой аборигены. Один из них стоял спиной к разведчикам и, как видно, вовсе не собирался, подобно сородичам, съезжать на брюхе к воде. Резницкий вскинул бинокль и разглядел на запястье аборигена браслет – энграфический датчик. Это был Вожак.