Разведчики бросились врассыпную. Новиков нырнул в кустарник, осторожно выглянул. Резницкий подбегал к купе деревьев, а Таня бежала в другую сторону, каскетку она потеряла, белокурые волосы были ярко освещены солнцем. Вездеход помчался за ней. Зашипела, выплеснулась плазменная струя… Новиков невольно закрыл глаза…
Спустя мгновение он выглянул снова. Тани не было видно. Вездеход остановился. Мелькнула фигура Резницкого – он перебегал от дерева к дереву, направляясь туда, где дымился сожженный кустарник. И вдруг на вездеходе откинулась крышка верхнего люка. Высунулась голова Вожака, вымазанная в пасте. Вожак озирался, разыскивая людей…
Прежде чем мысль успела ясно оформиться, Новиков уже бежал к дереву, на ветке которого висело лассо. Расстояние было небольшое, он сорвал лассо, и в этот миг Вожак увидел его и, угрожающе заквакав, взялся за крышку люка. Спуститься в кабину он, однако, не успел. Свистнула, разматываясь в полете, веревка, и петля захлестнула шею Вожака. Новиков быстро перебирал руками веревку, чтобы она натянулась, но в этом уже не было нужды: Вожак рухнул вниз и собственной тяжестью затянул петлю. Короткий визг оборвался хрипом.
Новиков во весь дух припустил к дымящейся полосе.
– Эй, где вы?!
Он увидел Резницкого. Сергей Сергеевич, пригнувшись, бежал к лесной опушке. У него на руках недвижно лежала Таня.
– Стойте! – заорал Новиков.
Лицо Резницкого казалось серым и незнакомым. Когда Новиков подбежал к нему, Сергей Сергеевич сказал ломающимся голосом;
– Она невредима. Просто обморок.
Таня. В жизни бы не подумала, что со мной может случиться, такое.
Резницкий. Выпейте еще витаколу. Пустяки, это может случиться с каждым.
Таня. Нет. О женщинах, падающих в обморок, я только читала в старых книгах… Почему все-таки он стал таким агрессивным? Страшно подумать, что было бы с нами, если бы не Алеша… Мы посмеивались над его лассо, нашел себе забаву, как мальчишка, – а вот же как пригодилось… Ох, я слишком много говорю…
Резницкий. Ужасно нам не повезло, просто слов нет. Я придавал серьезное значение эксперименту.
Новиков. Вам, я вижу, жаль этого потрошителя.
Резницкий. Да, конечно. Если б удалось довести до конца…
Новиков. То от нас и горстки пепла бы не осталось. Простите, что перебиваю… Не знаю, как там с наследственной памятью, а вот элементарный технический навык в нем пробудился. Убийц нельзя подпускать к рычагам управления. Тем более – к оружию. Их надо давить!
Резницкий. Согласен, что к оружию подпускать нельзя. Но давить не надо никого. Есть другие средства.
Новиков. Где они? Где, я вас спрашиваю? Второй месяц мы бьемся, чтобы помочь этой жалкой популяции, которую от животных отличает только прямостояние. И чего мы добились? Ну, чего?!
Резницкий. Я не стану отвечать. Мне тоже очень хочется дать волю эмоциям… Я сдерживаюсь, может быть, из последних сил… Подождем другого раза, когда мы оба будем спокойнее.
Новиков. Сергей Сергеич, не нужно ждать… Лучше не будет. Разве вы не видите, что… Сергей Сергеич, попытаемся спокойно обсудить положение.
Резницкий. Хорошо.
Новиков. С нами происходит неладное. Мы стали раздражительны, даже нетерпимы. Мы с трудом переносим друг друга…
Таня. Только не преувеличивай.
Новиков. В разной степени. В соответствии с темпераментом. Клянусь Юпитером, я бы очень хотел обладать выдержкой Сергея Сергеича. В разной степени, но испытываем мы одно и то же. Давайте честно признаемся.
Резницкий. Согласен.
Новиков. Ну вот. Все мы способны управлять собственными эмоциями, неврастенией не страдаем. Верно? Следовательно, то, что с нами происходит, вызвано неким внешним воздействием.
Резницкий. Я думал об этом. Вероятно, сказывается длительное действие фактора неблагоприятности. Цепь неудач отрицательно влияет на нейрохимические процессы в мозгу – механизм угнетающих эмоций теперь достаточно исследован… Вам не попадалась моя небольшая монография по сенсофоллистике? Скопление больших людских масс всегда катализирует эмоции. Ну, вы знаете, как легко возбудима толпа. В прошлые времена умело пользовались приемами ораторского искусства на массовых митингах. Так называемое «стадное чувство», то есть возникновение в мозгу генерального сигнала «делай, как все» – теперь хорошо изучено. Мы многое знаем о механизме воздействия на психику таких факторов, как музыка, ритм, освещенность – церковники использовали их для возбуждения религиозного экстаза. Или – динамика и рубленая ритмика военного марша. Вот у Алеши дома целая коллекция старинных маршей. Мы их слушаем без особых эмоций. Но представьте себе марширующий батальон. Четкий ритм, мерный топот, одинаковые взмахи рук – все это, несомненно, порождало преувеличенное сознание собственной силы, агрессивности, если хотите… Я отвлекся. Здесь, на Симиле, нет людской массы… Величины биоизлучений аборигенов ничтожны по сравнению с земными стандартами. Остается… ну, я уже сказал: угнетающее действие фактора неблагоприятности. Может быть, в известной мере – климат. Вообще-то климатические явления существенны. Скажем, сухой горячий ветер – фен – вызывает беспричинную раздражительность. Но здесь климат мягкий, атмосферное давление постоянно…
Таня. Лучшего климата, по-моему, не бывает. Сергей Сергеевич прав: слишком много неудач, отсюда и нервные срывы.
Новиков. Значит, фактор неблагоприятности. Но мы с вами, Сергей Сергеич, не первый раз в разведке. И если этот фактор действует на нас в такой степени… ладно, буду говорить о себе. Если я под воздействием фактора неблагоприятности теряю контроль над собой, значит, я никуда не гожусь как разведчик.
Резницкий. Алеша…
Новиков. Погодите, я должен высказаться до конца.
Резницкий. Не надо. Знаю. Каждое мое слово раздражает вас. Я тоже иногда… испытываю к вам неприязнь.
Новиков. Это не просто минутная неприязнь. Мне ненавистен ваш голос, ваше спокойствие. Мне все чаще хочется быть одному, чтобы не видеть вас и Таню… Цепь неудач, фактор неблагоприятности? Черта с два! С дурным настроением я бы как-нибудь справился. Я убежден, что здесь какое-то мощное воздействие извне.
Резницкий. Что вы имеете в виду, Алеша?
Новиков. Большой Центр. Только Большой Центр. Он здесь полновластный хозяин. Мы еще не знаем всех его возможностей. Он может в радиусе своего действия создавать любые поля.
Резницкий. Поля? Мы трижды в день снимаем записи датчиков и не наблюдаем никаких…
Новиков. Наши приборы способны фиксировать лишь то, что в пределах нашего опыта и представлении. Я допускаю мысль, что мы здесь постоянно находимся в поле, природы которого не знаем. Мы не можем его измерить. Оно избирательно действует на определенный участок мозга. Наш мозг не защищен отчего воздействия.
Резницкий. Если ваше гипотетическое поле возбуждает инстинкт разобщенности… инстинкт взаимной вражды… то мы должны силой воли подавить его в себе.
Таня. Правильно! Ты слишком сгущаешь краски, Алеша. Просто надо взять себя в руки.
Новиков. Перестань изрекать. Просто – в учебниках и инструкциях. А здесь – все не просто. Мы бродим вслепую, мы пытаемся распознать следствия, в то время как прежде всего надо установить причину.
Резницкий. Что вы предлагаете конкретно?
Новиков. Послушайте… Утром, когда я был в башне Центра, я вдруг услышал… Не то слово… Я ощутил, будто меня спрашивают: «Кто ты такой?». Это были не слова на русском или интерлинге, нет, а именно ощущение вопроса… Что вы уставились на меня? Я пока что в здравом уме, черт побери…
Резницкий. Продолжайте, Алеша.
Новиков. Ну вот. Перед этим я стоял возле башни рядом с Вожаком. Понимаете? Центр имел возможность сравнить. Аборигены никогда прежде не переплывали ров и не подходили так близко. Локаторы Центра видели их издали и, вероятно, не улавливали нашего отличия от аборигенов. Центру достаточно «знать» лишь несколько отличительных признаков своих подопечных – ну, скажем, прямостояние, массу, рост. В этом мы от них почти не отличаемся. Но когда мы с Вожаком оказались рядом перед его глазом – в башне есть оптическое устройство, ну, вы знаете, – то Центр мог заметить разницу. Только этим я объясняю вопрос, который он мне задал.
Резницкий. Вы ответили?
Новиков. Я ответил направленной мыслью, что я человек. На этом наш разговор, или как еще его назвать, кончился. Но вы понимаете, что это значит? Появилась возможность прямого контакта…
«Я – человек. Я прилетел сюда с другой планеты. Я другой. Я не похож на тех, которые тебя создали. Я не похож на тех, которые здесь живут. Ты должен меня понять. Ты должен понять меня…»
Центр мигал рисованными схемами, по черной панели пробегали цветные огоньки. Зеленый глаз в упор смотрел на Новикова.
«Я другой, – сосредоточенно думал Новиков. – Ты должен понять. Мы непременно поймем друг друга».
И вдруг он замер, напряженно прислушиваясь к смутному ощущению ответного импульса, пытаясь его разгадать, облечь в привычную форму слов.
«Что тебе здесь нужно?»
Это повторялось снова и снова, пока смысл вопроса не дошел до Новикова.
«Я хочу тебя понять. Хочу понять тех, кто тебя создал».
Прошло полчаса, а может быть, час или больше, – Новиков теперь не ощущал течения времени. Он отключился от всего, что могло помешать. Он неподвижно стоял, глядя на черную панель с быстро бегущими огоньками, и мысленно повторял одно и то же – и вот пришел ответ:
«Меня никто не создал. Я был всегда».
«Это не так, но… Хорошо, ты не поймешь… Раньше ты давал еду тем, кто здесь живет. Почему теперь ты перестал их кормить?»
«Не понимаю. Здесь только я. У меня есть еда».