Подчинившись немому приказу, Болотников с неохотой выпустил пташку, но далеко не отступил.
— Как странно, что вы не знаете госпожу Водянову, — сказал Ванзаров. — Почти год к ней ездили, да и сегодня навещали с утра. А имени ее не знаете. Она вас так ласково называла на французский манер — Викто́р.
— Знать не знаю про вашу Водянову!
— Скорее — вашу. Незнание не помешало ее убить.
— Невозможно! — Княжевич сжался, словно не мог согреться под шубой. — Это глупость чистейшая! Как я мог кого-то убить, когда понятия не имею об этой девице!
— В распоряжении следствия имеются неопровержимые улики.
— Кошмар просто! — симпатичный господин чуть не плакал. — Убийство… Изобличающие улики… Откуда!.. Стойте… Вы сказали, что эту… как ее…
— Водянову, — подсказал Родион.
— Да, ее… убили сегодня утром?.. Вот! Отлично! У меня есть неопровержимое, как вы тут говорите, алиби.
— Любопытно узнать ваше алиби.
— Извольте… — Княжевич даже выпрямился, как полководец перед триумфом. — Сегодня все утро я провел…
Совсем не к месту он запнулся, что-то сообразил и быстро закончил:
— …у своего портного! Вот так.
— Что за чудо: портной — и работает в праздник.
— Так ведь немец, порядков наших не признает. Рождество отметит — и за работу.
— Где находится ателье?
— Здесь недалеко, на Малой Мастерской. С утра на примерке сидел, а потом сразу сюда. Пешком — пять минут.
— Вот и отлично, значит, доедем еще быстрей, — сказал Ванзаров и уверенным жестом, не допускающим отказа, пригласил в пролетку, на которой восседал Спиридон.
Викто́р не проявил радости:
— Ну зачем же вот так сразу… Он солидный мастер, дорогой. Предварительная запись, заявиться без приглашения — неприлично.
— Это в ваших интересах. Проверим алиби, убедимся в вашей невиновности — и сразу отпустим. Приличия не пострадают.
— Он по-русски не понимает! — схватился за соломинку Княжевич.
Родион нахмурился, как бы в печали:
— Это несколько осложняет дело. У нас в полиции языкам не обучают. Русским не все владеют, не то что немецким… Ну, ничего, вы нам переведете. Прошу!
Не ожидая приказа, Болотников легонько подтолкнул задержанного, и Княжевич, потеряв равновесие, чуть не слетел со ступенек. Тяжела десница городового.
Бронзовая табличка с червлеными буквами указывала, что за лакированной дверью обитает господин «Сампфельд К. Г.», профессия не указана. Очевидно, мастер не нуждается в рекламе, клиенты передают его из рук в руки, как реликвию. С хорошими портными это бывает.
Оглянувшись в надежде, что чиновник с городовым по волшебству исчезнут, Княжевич бросил на каменный пол недокуренную папироску и крутанул рычажок звонка. Послышались неторопливые уверенные шаги, с крепким хрустом открылся замок, в проеме показался невысокий господин с обширной залысиной и торчащими клочками волос, разительно смахивающий на благородного филина. Строгая жилетка идеально облегала поджарое тело, даже не сказать старческое, и все в нем было прочно и ладно пригнано. Как на почтенной птице. Только портняжная мерка вольно болталась на шее. Хозяин квартиры взирал на гостей, совсем незваных, с молчаливым изумлением.
— Verzeihen Sie die Störung, aber ich benötige dringend Ihre Hilfe. Bitte gestatten Sie uns, einzut-reten,[16] — быстро проговорил Викто́р.
Портной Сампфельд от удивления потерял дар речи, так и застыв на пороге. Гостя это не остановило. С некоторым усилием он дернул створку, вырывая ее из рук портного, и протиснулся в коридор. За ним проследовал Ванзаров, правда, вежливо приподняв шляпу. Болотников, как полагается, остался на лестничной клетке стеречь выход.
Княжевич приблизился к немцу и, стараясь изобразить непринужденный тон, сказал:
— Bitte bestätigen Sie, daß ich den ganzen Morgen bei Ihnen zugebracht habe. Es ist eine Sache von Leben und Tod!.[17]
— Was?![18] — в изумлении каркнул Сампфельд.
— Что вы у него спросили? — поинтересовался Родион с таким наивным и доверчивым выражением, что не сказать «ангельское» — невозможно.
— Извинился за то, что вернулся без спроса, — с некоторой запинкой ответил Викто́р.
— А он что сказал?
— Говорит, пустяки.
— О, как мило. А вы боялись. Теперь попросите его подтвердить, что с девяти до одиннадцати находились в этой мастерской.
Княжевич развернулся к портному, смотревшему поочередно на гостей, как филин в ясный день:
— Bitte bezeugen Sie, daß ich mich bei Ihnen zur Anprobe aufgehalten habe. Wir hatten doch einen Termin vereinbart. Das wäre äußerst wichtig. Ich werde mich auch erkenntlich zeigen, und unverzüglich vier weitere Anzüge in Auftrag geben.[19]
Кажется, почтенного мастера никогда не приводили в такое изумление. Даже когда он впервые пересек границу Российской империи и честный таможенник хотел содрать с него сто рублей золотом за незаконный ввоз иголок. Господин Сампфельд буквально не мог рта закрыть, так и стоял с приоткрытым.
— А сейчас что спросили?
— Перевел ваше пожелание, — очень тихо ответил Княжевич.
— Что же он молчит? Или не может подтвердить?
— Может, конечно, может все подтвердить, — довольно громко сказал Виктор Геннадиевич.
— Наверно, перевели плохо, давайте я попробую… — и, вежливо кашлянув, чтобы обратить внимание Сампфельда на себя, Родион произнес: — Oh ja, bestätigen Sie dies, wenn Sie gedenken sich strafbar zu machen — dies wäre nämlich eine Falschaussage. Wenn Sie nicht vor Gericht gestellt werden möchten, sollten Sie mir umgehend Einblick in Ihr Gästebuch gewähren.[20]
Бывший студент говорил слишком правильно, как человек, не имевший живой практики, а все больше изучавший язык по книгам. Однако этих знаний оказалось достаточно. Особенно для Княжевича. Приятный господин издал жалобный звук, как мышь под каблуком городового. Или в когтях филина. Как угодно.
— Гаспада! Я прекрасно понимайт руски ежик! — заявил Сампфельд. — У вас, гаспадин…
— Ванзаров…
— …Фанзароф, очень чисты ежик. Давно такой не слышайт. Литературный… Но моя запись — это моя дело. Клиентов нельзя беспокойть. А ви… — портной оборотился к Викто́ру, — что за шутку тут шутить, Княжеч? Какой жизни смерть? Почему не изволил бить на примерка? Это нарушение! Допускать нельзя. Нужен порядок. Ваша запись на девять тридцать. Пачему опоздайль? У меня каждый час написан. Клиенты ждут.
— Карл Густович! — молитвенным образом воззвал Княжевич. — Ну, скажите, что я был у вас! Что вам стоит…
— Скажу так: не пришли на примерка. Это нарушений.
— Умоляю!..
— Не умоляйт. Не есть порядок. Когда желайте иметь четыре костюм?
— Новые одежды вашему клиенту понадобятся теперь не скоро, — ласково пообещал Родион. — Лет эдак через пять-семь, да и то если с каторги вернется. Однако не смеем более отрывать от работы, герр Сампфельд. Теперь буду знать, к кому обратиться за хорошим костюмом.
— Да, ви обращайте, как будет угодно! — милостиво позволил Карл Густович. — Славный юный человек! Ежик — как книга!
— Auf Wiedersehen, Herr Sumpffeld!..[21] Княжевич…
От треска запираемого замка Викто́р вздрогнул всем телом, словно за ним уже захлопнули тюремную камеру.
— Простите… — прошептал он.
— Имеются еще алиби в запасе? — спросил Родион дружелюбно.
— Я соврал… Это глупо, признаю. Но не мог же вот так сразу, первому встречному, рассказать, что…
— Но теперь, когда мы близко познакомились на почве немецкого языка, вам ничто не должно мешать.
— Такая глупость вышла… — сказал Княжевич и тут же полез за новой папиросой. — Признаюсь, ловко меня поймали. И говорите так чисто. А еще полицейский… Я все расскажу… Но вы должны пообещать мне, как мужчина мужчине, что об этом не станет известно моей жене…
— Обещать ничего не буду, но съездить и проверить можем. Полагаю, это где-то поблизости, — сказал Ванзаров, чем вызвал у старшего городового легкое недоумение. И чего возиться с этим прыщом? Скрутить — и в кутузку. Там все расскажет.
С жадностью прикурив от серебряной зажигалки и насытившись дымом, Викто́р сказал:
— Да, совсем рядом. На соседней улице… Два шага дойти.
Но Ванзаров пожелал проехать.
Приняв пассажиров, Спиридон тронул вожжи и отправился в большой объезд через два квартала.
На улице, называемой Большой Мастерской, Княжевич попросил остановить у дома несколько обшарпанного вида. Уверенно взбежав на последний этаж, не вынимая папиросы изо рта, приблизился к двери, на которой не было номера.
— Надеюсь, она еще дома, — сказал он и размашисто постучал.
Ничто не указывало, что гостям здесь будут рады больше, чем у портного.
Последовал стук еще более решительный, а папироса полетела в лестничный проем.
— Алиса, открой, это я — Викто́р! Я вернулся!
Внутри что-то заскрипело, и глубоко старческий голос испуганно спросил: «Кто там?» Княжевич удивленно спросил:
— А это еще кто там?
Нечасто встретишь гостя, который не узнает хозяев. Блестящий парадокс пришел в голову не только городовому, но и Ванзарову.
— Быть может, дом перепутали, этаж или квартиру? — мирно спросил он.
— Ничего я не перепутал! — огрызнулся Викто́р. — Глупость какая-то. Позовите Алису!
— Да что вам надо… — ответили за дверью.
Голос пожилой дамы звучал тихо, но отчетливо, словно говорили в замочную скважину. Нагнувшись, Родион сказал в прорезь:
— Будьте любезны открыть. Сыскная полиция.
Волшебных слов оказалось достаточно. Створка медленно распахнулась.
В первый миг старшему городовому показалось, что лицо хозяйки квартиры зависло в воздухе, как привидение. Болотников оторопел, но сразу понял ошибку. Случился оптический фокус, каким часто пользуются на сцене. На фоне темного проема старушка, одетая в черное монашеское одеяние, казалось, не имела тела. На Ванзарова она смотрела снизу вверх, доставая макушкой ему до груди. Ни страха, ни удивления, ни интереса не появилось в прозрачных глазах. Словно все мирское давно перестало иметь для нее какое-то значение.