...С Дальнего Востока доносились последние отзвуки гражданской войны. Теперь нужно было все силы бросить на ликвидацию разрухи. Требовались рабочие руки, умелые, сноровистые. А было их ровно в два раза меньше, чем накануне первой мировой войны.
Институту пришлось начинать «со стола, двух стульев, директора и машинистки». Для решения столь сложной задачи в стране не было ни опыта, ни кадров ученых, педагогов. Правда, можно было обратиться к опыту зарубежному. Он был. Имя ему — «тейлоризм».
Но...
Тейлор, выходец из рядов американского рабочего класса, занялся на рубеже XIX—XX веков рационализацией рабочих операций. Хронометраж, кинофотосъемка дали толчок к огромной интенсификации труда, усилению эксплуатации, росту безработицы. Ленин гневно назвал тейлоризм «научной системой выжимания пота». Бывший рабочий Тейлор объективно оказался предателем интересов своего класса.
Русский интеллигент Алексей Гастев, связавший свою судьбу с революционной борьбой пролетариата, поэт, прошедший школу слесаря и профсоюзного деятеля, в науке о труде видел «жажду обновления проклятой работы и превращения ее в подлинный мир производственного мятежа и силы».
В центре внимания ЦИТа с первых же дней оказался человек, бережное, разумное использование его энергии, совершенствование производственного мастерства. Разница в подходе к проблемам научной организации труда у Тейлора и его последователей и только зарождавшейся науки о труде в молодой Советской Республике была принципиальная.
Ленин резко критиковал тейлоризм в канун первой мировой войны, когда идеи Тейлора и его последователей пытались использовать русские капиталисты. Тогда это сулило пролетариату только усиление эксплуатации.
Но уже в 1918 году, когда революционная Россия получила временную передышку, В. И. Ленин, излагая в работе «Очередные задачи советской власти» план строительства социалистической экономики, рассматривает и вопросы организации социалистического соревнования, трудовой дисциплины, повышения производительности труда. Он снова возвращается к работам Тейлора и приходит к выводу о том, что победивший пролетариат может использовать в своих интересах все рациональное, что несет в себе его система, ибо повышение интенсификации труда в условиях диктатуры пролетариата уже не является эксплуатацией рабочего класса, а лишь его усилием в деле отстаивания завоеванных у буржуазии экономических позиций.
Да, недаром В. И. Ленин уделял такое большое внимание Центральному институту труда, следил за его работой, помогал.
— Я всегда чувствовал, что дело, за которое я взялся, находится в поле зрения этого беспримерного человека, и это настроение давало силы, уже не встречаясь с ним, даже не ища этих встреч, знать, что этим делом нельзя шутить, а его нужно делать,— говорил А. К. Гастев.
В одной из своих статей, пропагандировавших ЦИТ и его идеи, написанных с полемическим задором, ибо у нового научного учреждения были не только друзья, но и враги, А. К. Гастев писал:
«Первая наша задача состоит в том, чтобы заняться той великолепной машиной, которая нам близка,— человеческим организмом. Эта машина обладает роскошью механики — автоматизмом и быстротой включения. Ее ли не изучать? В человеческом организме есть мотор, есть «передача», есть амортизаторы, есть тончайшие регуляторы, даже есть манометры. Все это требует изучения и использования. Должна быть особая наука — биомеханика... Эта наука может и не быть узко «трудовой», она должна граничить со спортом, где движения сильны, ловки и в то же время воздушно легки, механически артистичны».
Статья называлась «Народная выправка» и была опубликована в «Правде» 11 июля 1922 года. В этой статье биомеханика, по-видимому, впервые названа своим именем. Примечательно, что эти слова впервые прозвучали со страниц «Правды».
Ныне без биомеханики немыслимо изучение любой двигательной структуры. Эта наука участвует в разработке систем тренировок людей самых разных специальностей, от шофера до космонавта. И немыслимо представить тренера, который бы не знал теперь биомеханических деталей того движения — в любом виде спорта,— которому он обучает.
Еще интереснее для нас следующие строки той же статьи:
«..Но вот где настоящая целина, где не ступала нога ученого и практика. Хоть родить, да надо сделать эту науку о трудовых учебных тренировках. Есть тренировка скрипача, танцора, акробата, фехтовальщика, но нет самой главной тренировки — настоящего труда. Надо распространить на все наши крестьянские и рабочие миллионы особые тренировочные рецепты: как тренировать, воспитывать, обучаться правильному удару, как обучаться быстрому нажиму, как научиться распределять давление».
Нетрудно увидеть, что здесь заключен призыв к перестройке всей двигательной педагогики. В то время это могло быть лишь смелым предвидением. Подобная перестройка могла быть осуществлена только при условии глубокого знания структуры осваиваемого движения. Все это должно было пройти соответствующие стадии научного поиска: накопление достаточного количества экспериментальных данных для того, чтобы создать четкую теорию управления движениями человека.
У Николая Александровича еще свежи были воспоминания о недавнем прошлом. О том, какими беспомощными перед простейшим рабочим инструментом оказывались вчерашние мастера штыка и сабли в 1-й революционной армии труда. У одних руки отвыкли от работы, другие пошли в армию почти мальчишками, еще ничему не научившись в жизни. Сколько же ему пришлось лечить травм, вызванных неумелым обращением с инструментом!
Конечно же, это было очень интересно — окунуться в проблемы, которые волновали Центральный институт труда. Тем более что общие вопросы биомеханики, изучение рабочих движений были близки ему. Это было прямо связано с работой центральной нервной системы, предметом его занятий в психиатрической клинике.
Однажды Кекчеев предложил Николаю Александровичу занять вакантную должность в отделе научных изысканий ЦИТа.
У директора института труда А. К. Гастева было правило — лично знакомиться с каждым новым человеком, так как он считал, что «знать досконально личный состав организации так же необходимо, как в предприятии знать каждое орудие производства».
Молодой врач ему понравился. Кроме медицины он обнаруживал серьезные знания физики и математики. Этот потомственный интеллигент, оказывается, неплохо управлялся с токарным, слесарным инструментом. Фотографией занимался на уровне профессионала.
В общем, такой человек вполне годился для разработки вопросов, стоящих на стыке биологии и механики, ибо отдел, в котором ему предстояло работать, так и назывался — «биомеханический».
Это произошло в середине 1922 года, вскоре после того, как неожиданно скончался отец Николая...
...Ореолом романтики окружены имена знаменитых путешественников, первооткрывателей новых земель. Они уходили в неизведанное, не зная, сколько верст, сколько лет пути их ждет. Ведет ли этот путь к открытию сказочных Индий или окажется роковой ошибкой? Ждет ли в конце пути признание и слава или неверие сомневающихся, и хватит ли жизни, чтобы пройти весь путь?..
А ученый, вторгающийся в новую область науки? У него ведь тоже только одна жизнь, хватит ли ее, чтобы прийти к намеченной цели? Станет ли твое дело ветвью науки, которая даст множество новых побегов, а может быть, все окажется горькой ошибкой? И разве послужат тогда утешением слова о том, что ошибка в науке тоже полезна, ибо она сокращает другому путь к истине?
А. К. Гастев образно назвал область исследований, которой начинала заниматься биомеханическая лаборатория, целиной. Молодой ученый стал в ряды пионеров ее освоения. Что сулила исследователю эта целина, за какими горизонтами скрывалась финишная черта, достигнув которой можно было бы передохнуть и подвести итоги?
Биомеханическая лаборатория уже вела исследования трудовых движений, но как — пусть об этом лучше расскажет сам инспектор научных изысканий К. X. Кекчеев:
«К сожалению, кинематограф, давая быструю смену отдельных моментов, не давал представления обо всем пути движения в целом, кинозапись не обладала достаточной для измерения точностью. Снимая подвижную точку на неподвижной пластинке, лампочку на руке, голове, мы получали белую световую линию. Для отсчета длины линии фотопечать производили через специальную сетку. Затем пустили в лампочку не постоянный, а прерывистый ток. Теперь уж получалась не сплошная, а пунктирная линия. Там, где движения медленны, точки находились почти рядом друг с другом, там, где быстрее,— растягивались в тире, отделенные друг от друга черными промежутками. Если известна частота перерывов, то легко определить скорость движения в любой момент».
Легко-то легко, но способ был далек от совершенства! Частоту включения и выключения тока нельзя было увеличивать до бесконечности: нить накаливания не успевала остывать. Можно было анализировать только простейшие и довольно неспешные движения.
Первых приличных снимков добились только через полгода после начала работы, хотя методику вместе с физиологами разрабатывал директор института научной съемки, блестящий специалист своего дела, профессор Н. П. Тихонов.
И Бернштейн мог спокойно включиться в эту работу. Но какой неспешной показалась молодому ученому эта фотосъемка! Как медленно накапливался экспериментальный материал, на основании которого можно было делать хоть какие-то выводы! Нужно было искать пути для коренного пересмотра методики самих исследований. Но немедленно возник и другой вопрос: в каком направлении вести эксперимент? Ведь изучить, допустим, рубку зубилом и на основании собранных материалов составить рекомендации для педагогов — это была, по-военному говоря, чисто тактическая задача. Нужна стратегия поиска. Если уж пользоваться гастевским образом целины, требовалось сделать общую картографию всей предстоящей зоны исследований, произвести глубинный разрез, став одновременно и геологом и палеонтологом. Попытаться проникнуть в историю движений, проследить за теми техническими переворотами, которые приводили к побеждающему развитию того или иного класса животных в разные эпохи. Разобраться, как любое из таких усовершенствований подвигало мир жив