– Ну, если только ненадолго… – смалодушничал майор.
– А, то-то! – заулыбался знающий жизнь цыган.
– Так, вы ж, ромалэ, такой народ, и больного при смерти сплясать уговорите! – досадуя на свою слабость сказал Ефим.
– И чем плохо? Если не выживет, так хоть помрет веселым, а? – довольный похвалой засмеялся Штирбу.
Когда они подъезжали к повороту, за которым находился отрезок дороги, ведущий в старые железнодорожные мастерские, то увидели, что оттуда выезжает темный джип с тонированными стеклами. Выбравшись на шоссе, он быстро покатился в противоположную от них сторону.
Ефим машину узнал.
– Похоже, директор ликероводки к тебе заезжал. – сказал Ефим. – Да, чего-то не дождался…
– Да, Карабановская машина… – удивленно качнул головой барон. – Чего это он? Давеча ведь все решили, обо всем договорились… Никто ни на кого не обижается… – бормотал он, подъезжая к высоким воротам бывших железнодорожных мастерских.
Ефиму послышалась в его голосе хорошо спрятанная тревога.
Ужин у Василя Штирбу был накрыт на внутренней галерее, идущей вдоль дверей выходящих на нее жилых помещений.
Заходящее солнце било сквозь окна, идущие под потолком на противоположной стене кирпичного ангара, и на галерее было светло, как в полдень на лесной поляне.
Всего за столом сидело человек двадцать.
Место во главе стола ожидало хозяина. Это было массивное кресло с высокой спинкой, какие стоят в судебных залах. Слева от него сидела синеглазая цыганка Соня.
Увидев, что вместе с мужем на галерею поднимается гость, Соня, что-то скомандовала сидящим за столом. Они быстро передвинулись, освобождая для гостя почетное место по правую сторону от хозяина. Откуда-то, будто сам собой, прибежал, постукивая по металлическому полу козлиными копытцами, стул. Пока стул успокаивался, прилетела на пеструю скатерть большая тарелка с румяными мясными шариками и глянцебокими тушеными помидорами.
Сидящие за столом к еде не прикасались. Ждали.
Цыганский барон встал в торце стола, поднял стакан с красным вином и сказал:
– День прошел! Слава богу, потрудились неплохо! Теперь покушаем хорошо!
После этих слов стол сразу ожил, забубнил мужскими и зазвенел женскими голосами.
Ефим глотнул пахнущее южной степью вино, положил в рот хрустящий сверху, нежный и сочный внутри шарик сармале, и не пожалел, что заехал в цыганское хозяйство.
– Соня, мы когда ехали, вроде машину Карабанова встретили… – поставив стакан с вином, обратился к супруге Василь. – Он это был?
– Он. – кивнула Соня.
– С кем говорил? – вопросительно вздернул черные брови хозяин.
– Со мной. – потупилась хозяйка.
– А чего ему надо было? – нахмурился Штирбу. – За кальвадос опять грозился? Я ж ему объяснил, что мы в этом деле ему не мешаем!
Соня молчала.
– Почему ж не мешаете? Конкуренция ведь получается. – поинтересовался Мимикьянов.
– Да, какая там конкуренция! Карабанов нам не конкурент! Наш кальвадос только в рестораны идет! Мы наш напиток в сельских магазинах и не продаем! Какие же мы конкуренты? У нас потребитель разный! Тот, кто в рестораны ходит наш кальвадос пить, Колосовскую водку и в рот не возьмет! У нас одна бутылка больше стоит, чем у него целый ящик «Колосовской»! Это ж настоящий иностранный напиток! Вот ты, Ефим, французский кальвадос когда-нибудь пил?
– Как-то было. – припомнил майор.
– И что? Разве мой хуже?
– Честно сказать? – спросил Ефим.
– Честно. – насторожился Штирбу.
– Твой лучше! – искренне ответил Ефим.
– Вот то-то! – обрадовался Василь. – Какой же Карабанов нам со своей водкой конкурент?
– Да он не про кальвадос говорил. – осторожно вклинилась в разговор Соня.
– А чего тогда? – посерьезнел глазами Василь.
Соня замялась, едва заметно, скосив глаза в сторону майора.
– Говори. Можно. – разрешил барон.
– Порчу просил навести… – опустив синие глаза, тихо произнесла Соня.
– Порчу? – удивленно переспросил барон.
– Да. – кивнула Соня. – Порчу. На одного человека.
– И ты что? – спросил Василь.
– Как что? – пожала плечами Соня. – Сказала, что ромалэ давно такими делами не занимаются…
– Ну, правильно! – одобрил Штирбу.
Маленькие шарики сармале быстро исчезли с тарелок.
– А сейчас будут папанаши! – многозначительно произнесла Соня.
Майор пожалел, что съел все десять мясных шариков, которые лежали у него на тарелке, и внутри у него оставалось не так уж много места. Устоять перед папанаши было еще труднее, чем перед сармале.
Папанаши – представляли собой особые южные творожники.
Творог тщательно растирался с маслом, затем туда добавлялись свежие яйца, сахар и мука, а потом, главное – молотая кожура лимона. Из этой нежной массы формовались толстенькие лепешки, которые обжаривались в растопленном сливочном масле.
На румяные папанаши накладывали снежным холмиком сметану и подавали на стол.
Получалось не блюдо, а земное утешение.
Пожилая цыганка, повязанная по-пиратски красным платком, поставила перед Ефимом большую плоскую тарелку с пахнущими лимоном творожными лепешками. Соня довольно заулыбалась, а по столу прокатилась новая волна оживления.
Папанаши были выше всяких похвал. Но наслаждаться ими майору мешал один не прозвечавший в застольном разговоре вопрос. И он решил его задать, несмотря на его явную нетактичность.
– Слушай, Соня, а на кого Карабанов порчу просил навести? – стараясь, чтобы его голос звучал как можно безразличней, спросил он.
Но цыганка отвечать не стала.
– Да, что об этом и говорить… – опустила она глаза на белую скатерть…
– А все-таки! Интересно. – не отставал майор.
Цыганка молчала.
Мимикьянов к творожным лепешкам не возвращался, ожидающе смотрел на женщину.
Молчание между ними становилось неловким.
– Скажи. – разрядил неловкую паузу барон.
– На Чечулина Виктора Михайловича. – нехотя произнесла Соня.
«Вот так дела! – воскликнул про себя майор. – А, что, если Галина права? И у Марата Матвеевича Карабанова, и впрямь, в этом деле с Сабаталиным рыльце в пушку? Бориса Петровича из строя вывел. Теперь взялся за Чечулина. В принципе, правильно. Чечулин – совладелец «Флоры».
Если Марат решил покончить с фирмой-конкурентом, то вполне обоснованно убрать обоих ее владельцев… Да, но как же он убрал со сцены Сабаталина? Соня, скорее всего, говорит правду, цыгане ему с Сабаталиным не помогали, и наводить порчу на Чечулина она отказалась… А, если Карабанов вывел из строя директора «Флоры» с помощью инженера Контрибутова? С его гипотетическим прибором?.. Такая версия хоть как-то позволяет объяснить имеющиеся на данный момент странные факты и не менее странные события…»
Майор Мимикьянов похвалил себя за то, что дал барону себя уговорить на ужин в таборе.
В это время к барону подошел высокий молодой цыган, нагнулся к уху хозяина и начал что-то тихо говорить.
Штирбу потемнел лицом.
20. Мой дом – моя крепость
– Как это – взяли и вошли? – сверкнул белками глаз цыганский барон. – А Янко где был?
Цыган снова что-то зашептал, разогнулся и виновато развел руками.
Василий Романович, не мигая, посмотрел на него, покачал головой и сказал:
– Скажи Мише, пусть своих ребят возьмет… Чтоб, как положено…
Высокий цыган кивнул и исчез в занавешенном шторой проеме, выходящем на антресоли прямо за Ефимовым стулом.
А внизу по дну ангара медленно шли четверо спиридоновцев. Хунхуз – на шаг впереди.
Майор Мимикьянов вместе со стулом тихо отодвинулся от стола и почти полностью утопил себя в нише, находящейся за его спиной.
Штирбу поднялся, встал у перил галереи и посмотрел вниз.
Дойдя до того места на полу ангара, над которым стоял барон, спиридоновцы остановились.
– Здравствуй, Василий Романович! – сказал Хунхуз, задрав голову.
– Вечер добрый! – смотрел сверху вниз барон.
– Привет тебе от Спиридона, Василий Романович! – повысил голос Хунхуз.
– За привет спасибо! И ему доброе слово передай. – сдержанно отозвался цыган.
Хунхуз помолчал. Разговаривать, задрав голову вверх было не слишком правильно для авторитета такого уровня, каким был Хунхуз. Но Василий Романович посланников Спиридона наверх не пригласил.
Хунхуз на секунду прикрыл глаза-шильца тяжелыми верхними веками, покатал желваки под кожей, но высказывать обиду не стал.
– Дело у нас к тебе, Василий Романович! – дружеским тоном произнес он.
– Ну, говори, свое дело! Смогу – помогу. – холодно отозвался Штирбу.
– Сможете, Василий Романович! Дело-то простое! – обрадованным голосом произнес Хунхуз. – Твои люди одного нашего кореша на машине сюда завезли. А он нам сильно нужен. Скажи своим ребятам, чтоб нам его отдали, вот и все дело… А Спиридон тебе за это спасибо скажет!
– А что за кореш такой? Фартовый что ли? – в голосе Василия Романовича проклюнулся интерес.
– Да, нет! Он не при делах. – небрежно махнул рукой Хунхуз. – Так, один местный.
– А что за местный? – продолжал выспрашивать Штирбу.
– Лох. Пустяшка! – произнес спиридоновец с таким видом, дескать, и разговора-то человек этот не заслуживает.
– Фамилия-то есть у него? Я всех местных знаю. – не отступал барон.
Спиридоновец помолчал.
– Ну, Контрибутов, вроде… – поняв, что фамилию все-таки придется назвать, небрежно произнес он.
– А чего он вам так понадобился? – удивленно приподнял правую бровь Василий Романович.
– Должен он нам! – как бы нехотя признался Хунхуз.
– И много? – склонил голову набок барон.
– Порядком.
– А чего ж вы большие деньги кому попало даете? – удивился Штирбу.
– Помочь же людям хочется!.. – развел руками спиридоновец. – Думали, вот дадим денег человеку, он поднимется и нас отблагодарит… А он – бегает от нас, как мышь по стадиону…
– Так, может, отдавать нечем? – подумав, предположил цыган.
– Отдавать нечем – значит, договариваться надо! – зло произнес Хунхуз. – Договариваться! А не бегать! Все понимаем, в жизни по-всякому бывает! Но мы ж не звери! Объясни – мы всегда поймем! А бегать-то зачем? Не хорошо! Не честно это! И Спиридон всегда так говорит. Верно, Василий Романович?