Одно время на бережке с удочкой в руке сиживал и сам академик Руслан Иванович Федоровский. Но рыбалка – штука коварная. Затягивает! Думаешь, посидеть всего минут тридцать, что остались до конца обеда, глянешь на часы, уже сорок минут рабочего времени перебрал! Случалось это и с самим академиком. А вслед за директором засиживаться на озере после обеда стали и другие сотрудники института.
Академик понял, что его слабость начинает разлагать дисциплину во вверенном ему режимном учреждении. Он не только решительно прекратил сам рыбачить в рабочее время, но и стал сурово следить, чтобы рыбалка у сотрудников не выходила за рамки обеденного перерыва.
Подойдя к песчаному берегу, Ефим глубоко вдохнул влажный воздух, и медленно выдохнул его сквозь надутые щеки. Ему надо было идти, но он не трогался с места. Он стоял, смотрел на овальное черное зеркало и прокручивал в голове один случай, происшедший на этом озере.
Дело было так.
Городовиков накануне обещал Але Тиц поймать несколько карпов. Аля собиралась пару штук пожарить на ужин, и хотя бы пару-тройку штук отнести племяшке. Владимир Иванович твердо обещал. Тем более, что дело-то особой трудности не представляло. Карп в озере водился в изобилии. Место на краю песчаного пляжа у большого валуна, когда-то принесенного ледником, было прикормленным. Обычно Ефим с Городовиковым за неполный обеденный час на две удочки легко вытаскивали пяток рыбин.
А тут с запасом пришли – минут на сорок раньше начала обеденного перерыва. Сидят, ждут. Карп у самой поверхности круги нарезает, то и дело прокалывает головой тонкую водяную пленку, словно желая полюбопытствовать, что же происходит в чужом недоступном мире. Вокруг каждой такого прокола концентрические волны разбегаются, на своих гнутых спинках плавающие в озере травинки, листья и жуков-плавунцов качают.
Все, как обычно. Только карпы на крючок почему-то не идут. Даже попыток не делают. Ефим с Городовиковым уже и запасные крючки прицепили, и на новые крючки плевали – ничего не помогает! Не клюет!
К концу обеденного перерыва потянулись из соснового бора к своим рабочим кабинетам, гулявшие там сотрудники. Конечно, девушки-лаборантки, да и научные сотрудницы постарше не могли пройти мимо. Все заворачивали к рыбакам, смотрели на пустое ведерко и что-нибудь произносили в их адрес. В словах, может быть, и не было ничего оскорбительного, но тон! Но выражение лиц!
Владимир Иванович, ценил завоеванный им авторитет мастера-рыболова, едва ли не как свое главное достижение в жизни. Он начал заметно утрачивать ровное расположение духа, почти всегда ему присущее, и засопел носом.
В пустое ведро заглянули и идущие к Институту лаборантка Тамара Терновая вместе со старшим научным сотрудником Ниной Боровских. Владимир Иванович как-то сказал при свидетелях, что в сравнении с Тамариным языком змеиное жало, просто тряпка! С точки зрения капитана Мимикьянова никакого преувеличения тут не было. В этот раз Тамара ничего не сказала, но состроила из черт своего кукольного личика такое выражение, что Владимир Иванович совсем утратил душевное равновесие.
– Да, что же это такое, а? Вы, кашееды лупастые, назло, что ли так делаете? – бормотал он, обращаясь, к странно ведущим себя подводным обитателям.
А в это время из леса на противоположной стороне озера появились заведующий отделом излучающих приборов Леонид Георгиевич Горынин и инженер Викул Андреевич Контрибутов. Они разговаривали о чем-то, шли неторопливо, то и дело останавливались, смотрели себе под ноги, потом в противоположные стороны, потом внимательно друг на друга.
Заметив рыбаков, собеседники как будто обрадовались и направились в их сторону. Подойдя, с любопытством заглянули в ведро для улова. Ничего там не обнаружив, они многозначительно переглянулись. Горынин удивленно произнес:
– Неужели так короткая волна влияет, а?
– При чем тут волна? Разве это волна? – не выдержал Городовиков, считавший себя абсолютным авторитетом в области рыбной ловли. – Это не волна, а чепуха одна! Под водой она и не заметна! Вот вчера был ветер, так уж, действительно, в этой тарелке волна была, прямо как на Тихом океане! А сегодня это не волна, а так – одно воспоминание! Прямо ворожит кто-то! – с досадой закончил он.
– Дело не в короткой волне, – словно бы поддержал Владимира Ивановича инженер Контрибутов, – а в периодичности импульсов.
– Но с точки зрения теории этого никак не может быть! – по ежиному засопел носом Леонид Георгиевич.
– Значит, теория ошибочна… – всем корпусом повернулся к Горынину инженер.
Леонид Георгиевич задумался. Наконец, видимо, найдя ответ, он открыл рот, но его внезапно опередил Городовиков, пораженный неожиданно пришедшей ему в голову мыслью:
– Я понял! Это столовка утром опять в озеро старую картошку выбросила! Карп картошки нажрался и теперь кашу есть не хочет! Точно!
– Владимир Иванович, – сказал Контрибутов. – Вы еще десять минут посидите, и полное ведро будет. Только не уходите!
Доктор с инженером повернулись и быстро пошли к Институту.
Ни Городовиков, ни Ефим на последние слова Контрибутова внимания не обратили. Подумали, что это он так над ними посмеивается.
Надо было уходить. До конца перерыва оставалось минут десять. Потом – все. Увидит Федоровский, как используется рабочее время, – беда! И Городовикову, само собой, не поздоровиться, да и Ефиму могло влететь по самые уши. Академику ведь ничего не стоило стукануть его прямому начальству – дескать, и сам в трудовые часы шпионов не ловит, государственные тайны не охраняет, да еще и институтских сотрудников с праведного пути сбивает. И даже, если лично академик не увидит, так доброхотов сообщить ему об этом – пруд пруди!
Они совсем уже решили плюнуть на свихнувшихся карпов и уйти, но все-таки медлили. Жили той самой лишающей воли надеждой, что убеждает проигравшегося рулеточного игрока, – подожди еще немного! Вот-вот обязательно повезет! Не в этот раз, так в следующий! Ну, не в следующий, так через раз! Обязательно повезет! Только потерпи еще немного! И тогда – непременно придет Удача!
В этот момент, они увидели, как в круглой башне, где помещался полигон излучающей аппаратуры, открылось окно, и оттуда высунулся инженер Контрибутов.
Он замахал в их сторону руками и что-то закричал.
И жесты и не расслышанные слова они восприняли, как продолжающиеся насмешки, и, вздохнув, повернулись к поплавкам своих удочек. И тут же с изумлением увидели: под водяную поверхность ушел сначала один, потом второй красно-белый поплавок. Друзья схватились за удилища, и в воздухе заблестели зеркальными боковыми полосами два упитанных карпа, размером с энциклопедический словарь каждый.
И рыбы пошли на крючок одна за другой! Потратив минут пятнадцать рабочего времени, они вытащили с десяток отличных экземпляров окультуренного сазана, и остановились только, ощущая уколы не до конца уснувшей совести, и голос здравого смысла, обещавшего им крупные неприятности за рыбалку после окончания обеденного перерыва.
Этот случай хорошо отпечатался в памяти у Ефима, он даже несколько раз рассказывал его знакомым в качестве доказательства непредсказуемости рыбацкой удачи.
Произошел он всего за несколько дней до официального оглашения приказа о ликвидации Института.
30. Он приехал
Майор Мимикьянов шел по ночной Колосовке.
Из окружающей поселок степи в Колосовку вливался степной воздух, полный древних растительных запахов. Эти запахи что-то говорили клеткам кожи, легких и сердца. Иначе, почему бы по рукам пробегали толпы маленьких остроногих иголочек, в груди мятным холодком вспыхивала непонятное волнение, а сердце томительно сжималось? Но понимать этот древний язык человек давно разучился.
Проходя мимо вокзала, майор замедлил шаги.
От перрона уходила последняя электричка. Она загудела, рождая в ночном воздухе тяжелые вибрирующие волны.
Базарчик у входа на перрон, был пуст. Только с ближнего края стояла по-прежнему стояла баба Клава.
Ефим подошел к ней и поздоровался:
– Добрый вечер, баба Клава!
– И тебе добрый вечер, мил человек! Чего так поздно гуляешь, когда все люди уж по домам сидят?
– Вы, баба Клава, тоже вот дома не сидите.
– Так я минералводского поезда жду! Вдруг отпускникам все свои огурчики и продам! В прошлый раз, все как есть, продала! У меня – дело, вот и полуношничаю!
– Вот и у меня – дело. – вздохнул майор.
– Ну, что же! Ухажерство – дело хорошее! – одобрила баба Клава, по-своему поняв его слова. – Вот огурчика возьми! Уку-у-усные! – заулыбалась она, и морщинки побежали по ее полному лицу.
Огурцы бабы Клавы недаром славились по всей Колосовке. Поспорить с ними могли только соления Инны Лилипуц.
Ефим взял аккуратный огурчик, попробовал и остался доволен. Он расплатился, кивнул бабе Клаве: «Счастливо вам поторговать!», повернулся и двинулся по привокзальной площади. Но отошел недалеко.
Его взгляд остановился на спуске с виадука: ему показалось, что по ступеням идет женщина в светлой блузке, похожая на учительницу музыки Туровскую. Ефим не был в этом уверен. Июльская ночь была непроглядно черной, и он вполне мог ошибиться.
Майор остановился и решил подождать, пока женщина подойдет ближе.
Это, действительно, оказалась Ева Станиславовна.
Когда она еще была в десятке шагов, майора ощутил притягивающий аромат ее духов.
– Ефим, а я вас увидела сверху и бегу! – слегка задыхаясь, произнесла Туровская. – Я хочу сказать вам одну вещь…
– Что за вещь? – почувствовав беспокойство, спросил майор.
– Он, только что приехал! – выдохнула воздух Ева Станиславовна.
Ефим ощутил неприятный холодок в груди.
– Кто он?
– Источник странных колебаний. – широко раскрыла глаза Туровская.
– Почему вы решили, что он приехал?
– Когда я шла по виадуку, – начала объяснять Ева Станиславовна, – то неожиданно стала его чувствовать. И все сильнее и сильнее! Смотрю, – к вокзалу подходит электричка из города. Когда она остановилась, этот странный звук стал очень сильным. Потом электричка уехала, а звук остался… А примерно через минуту стал затихать. И скоро совсем замолк.