— Владимир Тимофеевич… — начала она и замолчала, боясь закончить фразу.
— Да, — зло сказал Виктор и как-то яростно, со всхлипом вздохнул, — живой труп. Видеть это невыносимо.
Живой труп. Полина вздохнула с облегчением. Слава богу, живой.
— Но самое страшное не это. Самое страшное… — Виктор поднялся со стула, зачем-то открыл сейф и своей тяжелой походкой, приобретенной сегодня, подошел к ней. — Мне придется тебя попросить… Я был против, ты знаешь, но сейчас… Видишь ли, Поленька, кажется, я знаю, кто убийца, но нужно проверить. А другого пути нет.
— Ты хочешь, чтобы я взяла браслет Анны? — догадалась Полина. — Но какой теперь в этом смысл?
— Там был третий в его кабинете, — пробормотал Виктор. — Я должен точно знать, кто был этот третий.
— В кабинете Хавронина? Но ведь…
— Этот третий — убийца Ривилиса. Этот человек был там, — Виктор тряхнул браслетом, Полина услышала слабый звон. — Ты должна досмотреть историю Анны до конца, ты должна вычислить этого человека.
Все перевернулось с ног на голову, грустно подумала Полина, она не хочет больше никаких путешествий, а Виктор настаивает.
— Ладно, давай, — сказала она, удобней устраиваясь в кресле и про себя отмечая, что раньше ей бы и в голову не пришло с комфортом устраиваться, — давай этот чертов браслет, попробую.
Федор мне улыбался. Никакого пистолета в его руке не было.
— Ань, ты чего? — он смотрел на меня испуганно, как ребенок смотрит на внезапно заболевшую мать.
— Ты меня напугал, — тяжело дыша, проговорила я. — Появился так неожиданно. — Я попыталась улыбнуться — ничего не вышло, губы не слушались, кривились в гримасу плача. От пережитого потрясения мною овладела невозможная слабость, ноги подкашивались. Мне хотелось уткнуться в плечо Федора и разрыдаться.
— Прости, — он прикоснулся к моему лицу, осторожно отвел со лба изуродованную челку. — Я не хотел тебя напугать. — Федор смотрел, все смотрел на меня своим невыносимо нежным, печальным, озабоченным взглядом.
— Да ладно, забудь! — сдерживая слезы, весело проговорила я. — Ты как здесь оказался?
— Просто оказался, — уныло сказал он, не успев придумать, а может, и не желая придумывать, никакого объяснения. Ясно — ехал за мной. Ждал у редакции, увидел, как я вышла, и двинул за моей «Пежо». Маленький, несчастный шпион! Все это сейчас до крайности некстати. — Ты домой? — без всякой надежды спросил Федор.
— Нет, у меня еще куча дел.
— Вот как? — Он наконец отлепился от моего лица и перевел взгляд на пакеты с продуктами — из одного предательски высовывалась бутылка вина, сквозь другой явственно просматривалась нарядная коробочка с «романтическими» свечами. — Понятно. — Он горестно вздохнул, нагнулся, поднял свою бейсболку, нахлобучил на голову — и опять стал до невозможности неприятен. Но тут, видимо, что-то почувствовав, сорвал кепку и швырнул ее в сторону.
— Ты зачем?! — испуганно вскрикнула я.
— Она же тебе не нравится, — Федор печально усмехнулся, повернулся и пошел прочь.
— Ты все неправильно понял! — отчаянно закричала я ему вслед. — У меня действительно деловое свидание!
Федя ничего не ответил, сел в свои «Жигули» и уехал. А я… я стала настраиваться на свое деловое свидание.
Я думала о том, что добьюсь у Аркадия признания: он звонил в редакцию или не он, он устраивает все эти ситуации или нет, а если он, то зачем. Добьюсь, чего бы мне это ни стоило. А потом напишу самую лучшую в своей жизни статью и уволюсь с работы. Я думала об этом всю дорогу, я думала об этом, на ощупь поднимаясь по темной лестнице, я думала об этом, даже когда входила в квартиру на третьем этаже — дверь была не закрыта. Но когда увидела Аркадия, все мои здравые мысли куда-то разом улетучились.
Он сидел на кровати и тихонько что-то наигрывал на гитаре. Рядом лежали потрепанная тетрадь и пластмассовая с обгрызенным концом ручка. Моего прихода, кажется, он не заметил — во всяком случае, наигрывать не перестал и не повернул головы.
— Здравствуйте, Аркадий! — громко сказала я. Он слегка кивнул, но на меня так и не посмотрел и играть не перестал.
Я поставила пакеты на стол, села на сомнительного вида кривоногий стул и стала дожидаться, когда он закончит, тайком наблюдая за ним. Лицо его находилось в тени, глаза были полуприкрыты, он сидел, сгорбившись и почти не шевелясь, только пальца тихонько, словно нехотя, перебирали струны. Но во всем его облике ощущалась какая-то притягательная обреченность — не знаю, как выразить иначе. Мне вдруг нестерпимо захотелось подойти к нему и обнять. Или лучше — сесть рядом на кровать, положить голову на его сутулое, такое дорогое плечо и замереть. Я поднялась, сделала шаг по направлению к Аркадию, но вовремя остановилась, откашлялась, пытаясь замять неловкость перед самой собой, и стала выкладывать на стол продукты из пакетов. Я так сосредоточилась на этом занятии, что не заметила, когда он перестал играть и подошел ко мне, и вздрогнула от внезапного звука его голоса.
— Вы пришли раньше, я не успел ее дописать, а теперь уже ничего не получится. Все сбилось, все смешалось, первоначальный образ погребен под вашим новым образом.
— Вы пригласили меня в гости, — робко улыбнулась я ему.
— Да, но сегодня я вас не ждал. — Аркадий увидел на столе коробку со свечами, взял ее в руки, раскрыл, заглянул внутрь и положил на место. — Это совсем не нужно, у меня есть свет, — серьезно, но с оттенком какой-то странной гордости сказал он, подошел к противоположной стене и щелкнул выключателем, демонстрируя удобства цивилизации. Под потолком загорелась тусклая лампочка на длинном голом проводе. Я не знала, что ему ответить, ведь свечи покупались не для того. Не для банального освещения они покупались…
Для чего они покупались? Я должна спросить у него, звонил он в редакцию или…
— Аркадий, — начала я, — скажите, у вас есть мобильник?
— И вина я не пью, — проигнорировав мой вопрос, сказал он. — Не люблю, когда затуманен мозг, голова должна быть всегда трезвой. Иначе ничего не получится, иначе мне не написать ни одной песни, а они и так в последнее время приходят редко. Вот и сегодня не вышло. Опять не вышло, а ведь я очень хотел написать для вас песню. Или хотя бы стихотворение. Но ничего не вышло. — Все это он проговорил каким-то измученным голосом, но, странно, взгляд его оставался таким же отрешенно спокойным. Как тогда, на концерте, как тогда в парке. Я должна была его о чем-то спросить. Не о вине и не о песнях мы должны говорить. Ну да, я хотела спросить его о звонке в редакцию. Я хотела узнать…
— Аркадий, — я несмело притронулась к его руке — как давно я хотела к нему притронуться! — Аркадий, нам нужно поговорить. Сядьте, пожалуйста.
— Но куда тогда сядете вы? — Он посмотрел на меня своим отрешенно бесстрастным взглядом. — У меня только один стул.
— Можно придвинуть стол к кровати, — сказала я совсем не то, что хотела.
Эта идея Аркадию понравилась — разрешалась проблема, которая поставила его в тупик.
— Да, так и сделаем, — радостно согласился он, никак не выражая глазами свою радость. — Я сяду на кровать, потому что мне нужно больше места, а вы — на стул напротив.
Вместе мы перенесли стол к кровати, Аркадий заботливо следил, чтобы не свалилась бутылка. А потом долго устраивались — я, пытаясь преодолеть неловкость и чувство нереальности, он — не знаю, что ощущая. Мне казалось, что Аркадий не вполне воспринимает меня как живого человека, зашедшего к нему в гости.
— Ко мне никогда сюда еще не приходили, — сказал он, улыбаясь растерянной улыбкой, опровергая — или, наоборот, подтверждая? — мои мысли. — Вы — первая. Так что, можно сказать, у меня новоселье.
— Не хотите немного вина? — спросила я, совсем забыв, что он не пьет.
— Можно, немного, — сказал он, тоже, вероятно, об этом забыв. — Но у меня только один стакан, и нет штопора. Как же открыть бутылку?
Он опять стал в тупик, опять растерялся. Но и я не сразу нашла выход из этого положения.
— Нож. У вас есть нож? Можно протолкнуть пробку внутрь.
— Можно. Нож у меня есть.
Аркадий поднялся, выбрался из-за стола — жалобно звякнула гитара — он случайно ее задел. Посмотрев на нее своим отрешенным взглядом, Аркадий осторожно придвинул гитару ближе к стене. Вышел из комнаты и долго не возвращался. Нереальность происходящего захлестнула меня с такой силой, что захотелось немедленно оказаться где-нибудь в обычном, самом заурядном месте — дома или в редакции. Я закрыла глаза, пытаясь представить такое обычное место, но возникла скорбная фигура Федора, удаляющаяся прочь. Я прогнала это ненужное, мешающее видение и начала сначала. Проще всего было представить свою комнату, стол, компьютер, ведь все мои нереальные путешествия в конце концов неизменно приводили туда. Но почему-то сейчас никак представить этого не могла. Может, попробовать зайти с другого конца? Я иду по горной тропинке, спускаюсь к озеру. На том берегу меня ждет самый любимый человек на све… Да нет, к чему эти фантастические представления, если самый любимый на свете человек здесь, рядом со мной. Я могу взять его за руку, могу коснуться его лица, могу поцеловать в губы, в его удивительно теплые, невероятные губы… Я протянула руку — и ощутила пустоту. Сразу стало холодно и страшно, я вспомнила, что там, на озере, при последнем свидании убила его.
— Нож и стакан, — сказал, воскресая, мой любимый человек. — Пить придется по очереди. А свечи и в самом деле можно зажечь. Не для освещения, а ради праздника.
Мы открыли бутылку и по очереди выпили. Я придвинула к нему нарезку колбасы, но Аркадий предпочел пирожное. Тогда я тоже взяла пирожное. Робкими, осторожными шагами, еле-еле соприкасаясь руками, мы пошли по нашей узкой счастливой тропинке.