— Темное дело! — сказал, качая головой, Зубарь.— А что, если это полицейская ловушка?
— Полицейская?! — воскликнула Иванна, вспыхивая.— Вы не знаете моего отца. Он никогда бы не пошел на такую подлость!
— Жаль, нет Садаклия,— заметил Зубарь.— Он бы разобрался.
— Отец Теодозий очень плохо выглядит,— тихо сказала Юля.— Он плакал...
— Я пойду к нему! — решила Иванна.
— Погодите, Иванна, вернется из Ровно Садаклий, тогда посоветуемся,— сказал Журженко.
— Ничего мне не сделается! — успокоила его Иванна.— Я в центре города показываться не буду. Доберусь туда околицами.
— Нельзя! — настаивал Журженко.
— Почему это нельзя? Я добровольно пришла к вам, добровольно могу и уйти!
— А я не разрешаю вам!»Журженко встал, опираясь на палку.
— Не разрешаете? — возмутилась Иванна.— Тогда...— И, схватив платок, она бросилась к выходу.
Прихрамывая, Журженко побежал за ней.
— Иванна! — крикнул он.— Иванна! Банелин, не выпускай!
Крик его прокатился далеким эхом.
— Ну, чего вы хотите? — донесся из темноты голое Ставничей.
Посвечивая фонариком, Журженко подошел к Иванне. Он осветил на минуту ее решительное лицо и, взяв девушку за руку, сказал:
— Не надо! Не делайте глупостей!
— Я знаю, вы мне не доверяете. Вы боитесь, что я приведу сюда немцев.
— Любовь и недоверие не могут уживаться рядом.
— Любовь. Что вы сказали?—смутилась Иванна.
— Не ходите... Иванна, родная,—тихо сказал Журженко.
Засада
Всю ночь Иванна не могла уснуть. Все ее мысли были с отцом. На рассвете, воспользовавшись тем, что Банелин, сидящий у замаскированного входа, задремал, она неслышно вынырнула в монастырский сад. Ей удалось, избегая встречи с патрулями, добраться до селения Пасеки.
Кривчицы с церквушкой на околице были уже совсем близко — оставалось только пересечь шоссейную дорогу. Но это было опасно. За дрожжевым заводом, по другую сторону шоссе, находились известные многим Пески — глубокие песчаные овраги, где гитлеровцы убивали людей и сжигали трупы своих жертв. Вскоре после того, как фашисты заняли город, они подвели к Пескам трамвайную линию и по ней преимущественно ночью на открытых платформах — лёрах — привозили тела убитых во Львовском гетто и Яновском лагере смерти или тех, кого намечено было уничтожить на месте, в оврагах.
Район Песков тщательно охранялся несколькими поясами оцепления, и потому, обогнув дрожжевой завод значительно восточнее, Иванна прошмыгнула через шоссе почти у спуска в Винники и стала карабкаться по склонам, поросшим буковым лесом, на Чертовскую скалу.
Наверху Иванна с наслаждением легла в мягкую траву. На трамвае она могла попасть к монастырю студитов за каких-нибудь полчаса, теперь же ей пришлось сделать крюк в добрых пятнадцать километров.
Освещенная утренним солнцем деревянная часовенка церкви и каменное здание монастыря хорошо просматривались отсюда. Полежав немного, Иванна двинулась туда. Вниз сбегать было куда легче, и вскоре она очутилась на поле с копнами сжатой пшеницы.
Пересекая мелколесье и глинистые овраги, она добралась полями до деревянной церквушки, окруженной частоколом и кленами. Миновала ворота, ведущие на погост, и, предвкушая встречу с отцом, быстрее пошла проселочной дорогой, ведущей на монастырское подворье. Внезапно из-за поворота навстречу ей, загораживая путь, вышел Каблак. Его «мазепинка» была надвинута на лоб. Прищурившись, Каблак сказал:
— Приятная встреча, пани Иванна!
«Засада»,— поняла девушка. Она метнулась было назад, но тут как из-под земли выскочили два полицая и крепко схватили ее за руки.
— Спокойненько, пани Иванна,— улыбнулся Каблак.— Спокойненько!
— Тато, тато! — закричала в отчаянии Иванна.
На ее крик открылось окно в монастырской келье, и она увидела своего отца. Прикрывая ладонью глаза от косых лучей солнца, отец Теодозий силился разглядеть, что происходит на дворе. Каблак приказал полицаям:
— Давайте ее до самоходу. Быстро, ну!
Через несколько минут связанная Иванна лежала на полу дребезжащего грузовика «зауэр», а сидящий поодаль в кузове на сосновой скамейке Каблак приговаривал:
— И отца звать не надо было! Все равно он ничем бы пани не помог, только разволновался бы. А у него больное сердце. Жалеть папу надо...
Иванну привезли в следственную тюрьму на улице Лонцкого. Мало кто выходил отсюда живым.
Большинство узников, попадавших «на Лонцкого», исчезали бесследно. Изредка фамилии наиболее видных антифашистов после их расстрела печатались на красных объявлениях, подписанных начальником полиции и СД провинции Галиции бригаденфюрером СС Фрицем Катцманом либо его предшественником — Димом.
На первый допрос Иванны Альфред Дитц пригласил Романа Герету. Штурмбанфюрер, попыхивая сигарой, удобно развалился в мягком кресле за письменным столом следственной комнаты — динстциммера. Читая протоколы предыдущих допросов, он делал вид, что его нисколько не интересует беседа молодых людей.
У дверей комнаты стояли два эсэсовца с автоматами.
— ...Образумьтесь, Иванна,— тихо говорил бледный Герета,— если вы расскажете всю правду, господин Дитц сможет выхлопотать вам помилование. Ведь у вас еще вся жизнь впереди!
Хорошо пригнанная к сухощавой фигуре Гереты форма военного капеллана эсэсовской дивизии была весьма к лицу молодому богослову. Устало положив на колени закованные руки, Иванна молчала. Слова Романа проносились мимо ее сознания. Она тупо смотрела на носки сапог низенького эсэсовца и мысленно собирала остатки воли для того, чтобы не сказать ничего.
— ...Я люблю вас, Иванна, говорю это совершенно искренне, и потому...
— Искренне? Это вы говорите об искренности! — вдруг прорвало Иванну, и, подняв на Герету гневные, наполненные слезами темные глаза, она не сказала, а почти выкрикнула:—Думаете, я не знаю, кто подговорил Каблака отказать мне в приеме в университет? Кто украл адресованную мне телеграмму? Кто обманным образом завлек меня в монастырь? Разве так поступают честные, искренние люди?
— Да, я сделал это,— признался Герета.— Но для вашего же благополучия. Невесте будущего священнослужителя не пристало учиться в советском университете!
— А где он, ваш университет? — воскликнула Иванна и кивнула на Дитца.— Вот эти, с запада, его вам открыли?
— Подумайте, где вы находитесь, Иванна!
— Подумайте, подумайте,— не скрывая презрения и ненависти, сказала Иванна.— Какой же вы лицемер! И вор! Да, вор! Вы счастье мое украли... Мечту мою украли... Вы и вам подобные. Как Иуда, предали меня...
— Именем бога заклинаю вас, образумьтесь!
— Какого бога? — окончательно взорвалась Иванна.— Который привел на Украину таких вот палачей? Что вы машете мне? Да они сами не скрывают этого. Гляньте,— закованными руками Иванна показала на фуражку Дитца с высокой тульей, что лежала на несгораемом шкафу. На околыше фуражки виднелось серебряное изображение черепа и перекрещенных костей.— Вот что они несут людям. Смерть! А я люблю жизнь и никогда не предам тех, кто за жизнь борется...
Дитц, утратив показную выдержку, вскочил и ударил кулаком по столу:
— Хватит с меня большевистских митингов! Этот диалог прекрасно показал ваше лицо, Ставничая. Все ясно. Последний раз спрашиваю: где скрываются пленные, которым вы помогли бежать?
— Сознайтесь, Иванна... Умоляю,— прошептал Герета.
— Молчите хоть вы... святоюрская крыса! — с нескрываемым презрением бросила в лицо жениху Иванна.
...Это были последние слова, которые услышали от Ставничей гестаповцы.
Допросы и пытки не могли сломить воли девушки. Она не произнесла ни одного слова. Кроме стонов, которые изредка вырывались у нее, израненной, обожженной светом сильных электрических ламп, направляемых в ее лицо во время многочасовых ночных допросов, чины тайной полиции не услышали ничего.
— Фанатичка! Форменная фанатичка!—докладывал Питеру Краузу штурмбанфюрер Дитц.
Однажды ее втолкнули в черную закрытую машину. Завывая полицейской сиреной, на бешеной скорости эта машина подкатила к зданию бывшего университета имени Ивана Франко.
Все те же аллегорические изображения Вислы, Днестра и Галиции венчали портал здания университета, но не было уже подле него смеющейся молодежи, не выходили из подъезда солидные профессора с портфелями. Лишь два эсэсовца застыли с автоматами на груди у входа. Ветер лениво развевал над ними огромный флаг со свастикой. По бокам университета были выстроены немецкими инженерами две круглые бетонные башенки с бойницами для пулеметов. А на фронтоне портала, там, где некогда алела вывеска университета, появилась большая черная таблица с надписью, сделанной готической вязью:
«Зондергерихт дистрикт Галициен»
Когда полицейская машина остановилась перед этим зданием, где размещался теперь Особый суд провинции Галиции, из грузовика выскочили трое гестаповцев и вместе с другими заключенными выволокли из кузова простоволосую Иванну. Всё в ссадинах, обожженное и потрескавшееся, лицо ее носило следы пыток, а расшитая крестиком гуцульская блузка в бурых пятнах крови была изодрана.
Иванна шла, откинув голову, неся перед собой руки, скованные кандалами, и закусив спекшиеся губы. Последними усилиями воли она старалась не выдать глубокой душевной муки.
Так шагала Иванна среди других непокоренных, подталкиваемая охранниками, по такой знакомой ей университетской лестнице, по которой некогда бежала навстречу своему украденному счастью.
Спустя два дня измученный безуспешными поисками дочери Теодозий Ставничий, узнав о том, что на Горе казни были на рассвете повешены какие-то партизаны, пришел к подножию другой лестницы.
Тяжело дыша, он медленно поднимался на гору. Он все еще верил в чудо, в то, что рано или поздно вернется к нему родная Иванна.
На вершине стояло шесть черных виселиц. Четыре эсэсовца с автоматами стерегли повешенных людей — в устрашение живым.