Единственной непосредственной связью изолированного индивида с объектом, имеющей значение для анализа познания, является чувственность[4], она и выделяется исследователем для расчленения познания, раз в качестве отправного пункта принят «гносеологический робинзон».
Такую же абстракцию производит и философский эмпиризм тех времен (от Гоббса до французских материалистов), беря объект, с которым сопоставляется знание, лишь в виде эмпирической данности в чувственном опыте отдельного субъекта. В этом случае, как это ни странно, в рациональном объяснении исчезает (или идеалистически мистифицируется) специфика явления, которое хотели объяснить и которое витало в представлении как специфический факт мышления. Локк, например, начав анализ со специфически логического знания, объясняет вместо него происхождение облеченных в словесную форму представлений, хотя и осознает особую роль таких сложных научных понятий, как понятие «субстанции» и т. п. Собственная структура научного знания остается нераскрытой, игнорируется, анализ вопроса об отражении в ней отношения предметов, как они существуют сами по себе, отождествляется с рассмотрением вопроса о формировании материала сознания в ходе воздействия единичного объекта на чувственность. В итоге, в качестве формы логического знания сенсуалисты рассматривают языковую единичку — слово. С этой точки зрения, мышление есть просто облеченный в словесную форму чувственный опыт, и нет никакого особого содержания мышления, кроме чувственных образов. Слово соотносится как знание непосредственно с чувственным образом и является его общим знаком, и в этом смысле специфику мышления по сравнению с чувственностью усматривают в отражении «общего». В качестве же существующих вне мышления предполагаются лишь единичные вещи, единичные объекты восприятия. Как в рамках такой номиналистической трактовки мышления описать научное сознание как деятельность, имеющую свое, особое мысленное содержание, в котором как-то обобщенно представлены общие связи и структуры вещей, а не только концептуально сокращенные «общие названия» и «знаковые обозначения» повторяющихся единичных предметов опыта- и их корреляций? Ведь знание рассматривается как принадлежность субъекта, стоящего вне каких-либо общественных связей, кроме одной — условной, символически-коммуникативной. Нужно, конечно, заметить, что субъект, из которого исходили старый материализм и сенсуализм, это, естественно, не единичный Петр, Иван, Сидор с их единичным, неповторимым сознанием, а любой представитель рода, многократно повторяющееся сознание индивидов, но в котором, однако, никак специально не фиксируется связь с обществом, с другими индивидами.
Если сенсуализм утерял, таким образом, специфику анализируемого явления — знания, то рационализм ее неправомерно раздул, определяя логическое мышление исключительно в свете того факта, что наличие объекта знания вне мышления и наличие его образа в восприятии не объясняют того особенного вида, в каком знание об этом объекте существует в системе мышления.
Рационализм интересуется именно этой особенностью. И чтобы иметь возможность ее описать и понять, представителям рационализма пришлось в итоге вообще элиминировать объект в решении логического, теоретико-познавательного вопроса о природе и связи «идей»[5]. Основные, исходные научные «идеи» врождены уму, согласно Декарту и Лейбницу; в рассудке нет ничего такого, чего не было в чувствах, кроме самого рассудка, как говорил Лейбниц. Поэтому вместо понятия о науке и научном мышлении в рационализме существует понятие об особой мыслящей субстанции, «модусами» которой являются те или иные объясняемые конкретные знания (т. е. объяснение их происхождения состоит в сведении их к исходным состояниям сознания же). В этой связи и возникает в философской теории своеобразная надстройка к сознанию нашего «робинзона», владеющего знанием, которое, как считает рационализм, не связано в своем возникновения с внешним объектом: роль этой связующей надстройки выполняет «божественный интеллект», лейбницевская «предустановленная гармония» как гарантия совпадения хода идей и хода вещей, как гарантия существования научного знания о внешнем мире. Ведь и для рационализма несомненен тот факт, что знание, как бы ни понималось его происхождение, соотносится тем не менее с вещью, является знанием именно о ней и к нему применимы критерии истинности или ложности, адекватности или неадекватности объекту, — иначе нет никакой науки. Тем не менее предполагаемая в XVII–XVIII вв. «гносеологическая робинзонада» вовсе не глупость, свидетельствующая о непонимании того, что человек живет в обществе (об этом знали все), а своеобразная абстракция, исторически необходимая и достаточная для осмысления определенных отношений научного сознания. Индивидуалистическая фикция, порожденная становлением буржуазного общества, общества свободной конкуренции, в данном случае оказала своеобразную услугу теории познания, позволила выделить и зафиксировать исследовательскую деятельность ученого в ее отличии от простого оперирования готовыми, социально навязанными представлениями, традиционными нормами и «святыми» догматами. Особенность научных положений усматривалась теперь в том, что они являются продуктом собственного разума и собственной деятельности суверенного в своем мышлении индивида, который может все подвергнуть критической оценке и вынести самостоятельное решение. Если в философии на базе такого представления сформировался подход к науке как к рациональной способности отдельных самостоятельных индивидов, то в социально-психологическом отношении идея «робинзонады» (отнюдь не самой философией выработанная, а, наоборот, проникшая в нее из массового сознания) оказалась в те времена условием развития наук, условием создания атмосферы свободного научного исследования. К тому же именно в пределах абстракции «гносеологического робинзона» старым материализмом было осуществлено доказательство происхождения содержания мышления из чувственного опыта, зависимости этого содержания от данных созерцания, доказательство первичности объекта в формировании материала наших знаний, хотя и был оставлен в стороне вопрос о форме, способе, с одной стороны, приобретения этого содержания и, с другой стороны, преобразования его в научно- объективную картину предмета.
Но как раз эта последняя проблема выдвигалась на передний план развитием наук, их логического опыта и задач. Для решения ее указанная абстракция не годилась.
Дальнейшее теоретическое расчленение мышления, абстрагированного в познающем субъекте в виде определенной его способности, особых связей знаний и т. п., упирается в необходимость принять во внимание нечто иное, чем проявление мысленной деятельности в изолированно взятом сознании и отношение отдельного индивида к объекту этой деятельности. Это «нечто» может быть лишь особой общественной связью между индивидами. Учет ее приводит (или должен приводить) к раскрытию иного типа зависимости этой деятельности от объекта, чем непосредственно чувственный контакт с ним. Речь идет о выделении науки как общественно- исторического образования и о выделении связей сознания с объектом, уже опосредованных наукой. На основе абстракции «гносеологического робинзона» нельзя было выделить и учесть в теории специфическую для познания связь человека с обществом. Возникновение такого умения, конечно, не означает, что исследование мышления становится исследованием общества, логика и теория познания — социологией. Речь идет о том, чтобы учесть общественную природу познания в логических абстракциях, в понятиях, относящихся именно к мышлению, зафиксировать общественные связи познания средствами самой логической теории, гносеологии.
2. Действительные факторы образования научных знаний
Мы можем наметить здесь следующие факторы (в качестве просто вех для последующего изложения и не соблюдая какого-либо единого основания деления): (1) конкретные факты, отношения, связи и процессы действительности, воспринимаемые человеком или в принципе доступные совокупному опыту человечества, фиксируемые любыми наличными средствами наблюдения, эксперимента (реального или мысленного), измерения и т. д. и составляющие опытную базу научных построений; (2) определенного рода содержательные обобщения этих опытных явлений, определенные онтологические утверждения и конструкции, касающиеся соответствующей предметной области; изучения и представляющие ее в виде обобщенных структур и схем отношений, абстрактно-наглядных объектов, объективной ситуации, создаваемой (мысленно или вещественно-экспериментально) самим исследователем, в виде системы объективированных допущений, упрощений, идеализации и т. д. и т. п.; (3) сами субъективные познавательные средства и формы научного мышления, многообразный логический аппарат науки, содержащий в себе также определенные изобразительные знаковые и символические средства (вместе с правилами оперирования ими — начиная от слов и письменных знаков обычного языка до сложнейших схем, чертежей, формул, специальной оперативной символики и т. д.). Предполагая, что процессы воздействия действительности на человеческое сознание, указанные в пункте (1), так или иначе осуществляются и тем или иным путем фиксируются этим сознанием, мы обратимся к двум остальным факторам образования знаний. Рассмотрим прежде всего, в каком смысле речь идет о содержании мысли в пункте (2). Очевидно; следует отличать конкретное содержание получаемого в науке знания, которое служит картиной определенного частного предмета и осмысляется, используется и применяется в таком виде людьми, от характера содержания мысленной деятельности по его получению. Уже и на поверхности заметно, например, что содержание знания «5 = vt» в механике есть по типу нечто иное, чем содержание «материальная точка», «идеальная жидкость» и т. п. в той. же механике, — так же, как содержание «электрический ток, идущий по проводнику, создает магнитное поле вокруг проводника» отличается от содержания «когда явление А вызывает или порождает явление В, то мы имеем причинную связь между ними» и от положений о характере физического следования вообще, принимаемых наукой для той или иной предметной области. Последние являются особым содержанием (мы будем в дальнейшем называть его «абстрактным») и не представляют собой конечную цель опытного познания, а скорее — это посредствующее деятельное звено в самом предмете научного изучения