. А сама многоуровневость «инстанции» требует их интеграции, которая, по мнению Оже, имеет синтаксический характер: «Репрезентации человека, социальных и экономических отношений связаны между собой синтаксическими правилами, разрешающими или запрещающими установление связей между различными элементами, принадлежащими каждой из них»[153]. Совокупность идеологии — это комплекс синтаксических правил, позволяющих соединить между собой разные уровни организации и репрезентации. Это синтаксическая «логика репрезентаций». И эта логика является логикой социального порядка.
Другой видный антрополог-марксист, последователь Альтюссера Эмманюэль Терре так комментировал сформулированные Оже принципы идеологии:
Не надо заблуждаться: идеологическое в своем «действии», развернутое во всех своих измерениях, существует только для внешнего наблюдателя, который ее реконструирует; внутри общества она как система остается в состоянии потенции [à l’ état de puissance]; она является «виртуальной связностью»[154].
Цельность идеологической системы похожа на виртуальную целостность языка, которую может описать только дистанцированный наблюдатель-лингвист, в то время как говорящие имеют дело только с набором плохо связанных высказываний.
Это положение очень важно, так как относит органическую целостность примитивного общества к разряду теоретических конструктов, произведенных самими антропологами. Сходные взгляды на идеологию высказывал и Годелье, который вынужден был признать, что целостность организации и репрезентации — это виртуальный конструкт, который никогда не дается людям в их практике. Годелье пишет о множестве мыслительных схем и моделей:
…«вокруг» любого социального отношения существуют более или менее многочисленные и умозрительно разработанные серии иных социальных отношений, находящихся в отношениях логической трансформации и существующих только ментально[155].
Эти «логические трансформации», переводящие виртуальное в реальное, позволяют Годелье мыслить эволюцию общественных структур и репрезентаций. Такая эволюция для него и есть продукт логических трансформаций, актуализации возможного, вроде тех, что связывали у Аристотеля dynamis и energeia. Для того чтобы избежать обвинений в разделении идеального и материального, Годелье декларирует абсолютную реальность виртуального и ментального:
Было бы ошибкой противопоставлять реальное возможному, так как последнее является частью реального. И действительно, социальное отношение не может появиться «в реальности» или быть измененным без того, чтобы одновременно вызвать иные возможные социальные формы, вовсе не ведущие инертное существование в мысли, но постоянно «работающие», а потому действующие…[156]
Целостность достигается неортодоксальными марксистами двумя способами. Первый — постулирование некой идеологической тотальности вроде соссюровского языка. Но эта тотальность, как признается Оже, дана только тому наблюдателю, который от нее дистанцирован. Утопия выхода из дистанцированности современного сознания тут достигается с помощью логических или синтаксических конструктов, доступных только наблюдателю извне.
Второй способ — это декларирование абсолютной автономии примитивного общества, которое замкнуто в себе и не знает внутри себя иерархий и различий, невозможных без дистанцирования. Очень показательно, что социальная структура у Годелье — это система родства, которая одновременно является и системой производства, и основой религиозной системы. Но родство, хотя и определяет правила взаимодействия между кланами и семьями, является сугубо внутренней структурой, описываемой в категориях внутренней связности. Тут все должно быть погружено в само себя, а эволюционные процессы объясняются «логическими трансформациями» системы, похожими на логические трансформации синтаксиса и языка. Один из наиболее активных защитников тотальной самодостаточности ранних обществ Пьер Кластр говорил о том, что религия не является никакой идеологической надстройкой, но «имманентна примитивному социальному бытию» и принадлежит племенному обществу как «тотальному социальному факту» (fait social total)[157].
Кстати, Кластр подверг уничтожающей критике марксистскую антропологию, но с позиций тотальной имманентности, которой, по его мнению, ей не хватает. Прежде всего, он отвергает саму структуру репрезентаций, которую выстраивает марксизм и которую Годелье и компания переносят на примитивное общество, видя в религии организацию родства, которая одновременно оказывается организацией «производственных отношений»[158]. Во-первых, по мнению Кластра, отношения родства никак не воспроизводят экономические отношения[159]. Во-вторых, примитивные сообщества вообще не могут рассматриваться с точки зрения производственных отношений:
…примитивное общество функционирует именно как антипроизводственная машина, и способ домашнего производства всегда действует ниже заложенных в нем возможностей; производственных отношений не существует потому, что нет производства, которое заботит примитивное общество в самую последнюю очередь[160].
Производство тормозится потому, что оно влечет за собой обмены, а обмены разрушают полную автономию группы и начинают связывать ее с иной группой, от которой возникает зависимость. Примитивное общество, в глазах Кластра, делает все, чтобы не допустить разложение своего бытия как имманентного «тотального факта». Именно поэтому оно не допускает складывания властных структур, которые могут выродиться в государство, всегда вносящее в социум дистанцию, разобщенность и т. д.
Как бы там ни было, примитивное общество понимается как сплошная имманентность, не знающая внутренних различий, а следовательно, дистанций. Марксизм — не очень удачная для этого модель, но он привлекает антропологов вроде Годелье, Оже, Терре, Мейясу. На мой взгляд, это объясняется тем, что марксизм, унаследовавший гегельянству, предлагал модель общества, развивавшегося под воздействием внутренней диалектики производительных сил, обогащенных Альтюссером воздействием репрезентаций, обеспечивающих воспроизводство этих сил и их отношений. Марксизм позволял мыслить общество как замкнутую саморазвивающуюся систему, не нуждающуюся в факторах, в нее не включенных. В конце концов, такое общество выглядит как автономная, имманентная, самодостаточная система, не предполагающая внешнего по отношению к ней воздействия.
ГЛАВА 5. ГЕТЕРОНОМИЯ И ТРАНСЦЕНДЕНТНОСТЬГОШЕ
В 1975 году в журнале L’ Homme была опубликована любопытная дискуссия между Годелье, Оже и создателем французской структуральной антропологии Клодом Леви-Строссом. Главной претензией Леви-Стросса к Годелье была именно имманентная замкнутость примитивных обществ на самих себя. На вопрос Оже, возможна ли история в радикально изолированном обществе[161], Годелье ответил утвердительно. Он свято верил в имманентные механизмы развития общества, напоминающие законы развития эмбриона в утробе матери. Леви-Стросс заметил по этому поводу, что всякая система, будь то лингвистическая или социальная, развивается в силу ей свойственного неравновесия под влиянием собственного внутреннего динамизма, но такое развитие не создает историю. История, по его мнению, производит неповторимые и невоспроизводимые конфигурации фактов и событий, которые никак не могут быть сведены к закону. Если бы история подчинялась закономерностям имманентных механизмов, она бы всюду производила одно и то же. Но, например, возникновение греческой цивилизации классической эпохи необъяснимо с точки зрения таких механизмов: «…в мышлении американских индейцев присутствуют все логические механизмы, которые могли бы позволить им перейти от мифологии к философии и от философии к науке, и все же этот переход не состоялся»[162].
И далее Леви-Стросс так объяснил свою неудовлетворенность марксизмом Годелье:
Я спрашиваю себя, а где собственно история в том, что я прочитал? Ее там вовсе и нет. История означала бы понять, почему мбути оказались в джунглях Конго, почему, когда они там оказались, они выбрали такой, а не другой вариант экономики; в конце концов, лес их ни к чему не обязывал; в лесу возможно множество вариантов экономик. <…> Существует нечто иное, нежели организация мбути. Они могли поселиться в ином месте, но не сделали этого; мы не способны объяснить почему, но можем лишь констатировать, что так случилось[163].
По мнению же Годелье, на все эти вопросы можно ответить с помощью более развитой теории структурных трансформаций, которая бы включала в себя понятие единичного события. Леви-Стросс, однако, возражал на это, что история невозможна без учета понятия «неустранимой случайности» (la contingence irréductible). Но именно эта «неустранимая случайность» вызвала резкую критику со стороны Годелье, в частности по отношению к некоторым пассажам «Мифологик» Леви-Стросса.
Во втором томе «Мифологик» «От меда к пеплу» Леви-Стросс показывает, как в мифах кодируются различные стороны племенной жизни. Среди кодов, относящихся к одному и тому же тексту или совокупности текстов, он выделяет кулинарный, техно-экономический, акустический, социологический и космологический. Мифы о происхождении кухни связаны с экономической и общественной жизнью, но в них кодируются и физиологические отношения брачного союза. Эти кодировки основаны на системе различий и оппозиций, которые и позволяют создать сложную многокодовую конструкцию, в которой монотонность повторения одного и того же сопровождается «свободой» в «дифференциальных отклонениях»: