Ламарк буквально заимствует у Ньютона понимание жизни как результата физического воздействия эфира на организмы. Таким образом, среда у него абсолютный механизм. Ведь эфир, как бы позволяя дистанционное воздействие, в действительности его отменяет, — он действует на тела непосредственно физическими колебаниями, контактом. Среда оказывается не местом удаленного воздействия, но плотной энергетической массой:
Без сомнения, мы не могли бы открыть причину, являющуюся возбудителем органических движений, если бы тонкие, невидимые флюиды, неспособные быть содержимым тела и непрерывно движущиеся и являющиеся причиной-возбудителем, не обнаруживались перед нами во множестве обстоятельств; если бы у нас не было доказательств, что всякая среда, в которой обитают все живые тела, постоянно наполнена этими флюидами; если бы, наконец, нам не было определенно известно, что эти невидимые флюиды более или менее легко проникают в массу всех этих тел, остаются там в продолжение большего или меньшего времени; что некоторые из них находятся в состоянии непрерывного движения и расширения, делающих их способными растягивать части, в которые они проникают, вызывать разрежение собственных флюидов живых тел и приводить мягкие части последних в состояние эретизма или особого напряжения, сохраняемого ими до тех пор, пока состояние, в котором они находятся, этому благоприятствует[260].
При таком понимании среды всякое влияние, ею обусловленное, может быть направлено только из среды на организм, а способность воздействовать на среду организма оказывается сведенной к абсолютному минимуму. Кроме того, сама конфигурация такой среды выглядит линейной и соответствует исключительно вектору сил, которые она передает. Среда еще не понимается как всеохватывающая сфера. В этой перспективе на организм его субъектность, воля, активность крайне редуцированы. Личность тут исчезает, и человек становится вещью или, скорее, частью машины. Поскольку среда всегда воздействует на жизнь и детерминирует ее, главным механизмом взаимодействия организма со средой становится адаптация. Как замечает Кангийем, «в концепции Ламарка жизнь сопротивляется, исключительно деформируясь во имя выживания»[261].
Важной инновацией становится биологическое понимание среды, разработанное Дарвином, для которого среда перестает быть механическим медиумом энергии, но становится пространством взаимодействия разных видов растений и животных, вступающих друг с другом в соревнование. Среда обитания делается средой отношений, взаимовыгодных симбиозов или баланса между хищниками и их жертвами. Среда приобретает системный характер, но в целом подчиняется довольно простой причинности. В сущности, у Дарвина ламарковская теория адаптации избавляется от излишней механистичности и становится более многофакторной, но сохраняет элементы механической линейности. Убывает количество потенциальных жертв, автоматически снижается количество хищников, которым не хватает еды, и наоборот. Такая картина недалека от своего рода видовой рефлексологии.
Все эти образы среды в основе своей механистичны и продолжают строиться на линейных отношениях, а не на сферическом пространстве. Ситуация резко меняется с появлением гештальтпсихологии и холистических теорий живого вроде тех, что разработали Якоб фон Икскюль и Курт Гольдштейн. Икскюль так описывал эволюцию представлений о жизни в контексте среды. Первоначально мироздание гармонизировалось волей Бога и подчинялось ей. Человек был глубоко вовлечен в эту мировую гармонию. Затем Бог удаляется на небеса в трансцендентность, и мир превращается в бессмысленную «механическую вещь». Механизм — и я об этом уже говорил — становится единственным спасением мира от полного хаоса взаимодействующих и разнонаправленных сил. «В итоге Человек сам стал случайным продуктом, включенным в чисто механическое функционирование физических процессов»[262]. Эта картина мира основана исключительно на принципах внешнего воздействия среды, о которых только что шла речь. Икскюль называет это действенным аспектом. Революция в биологии, которую он пропагандировал, заключалась в переходе от «действенного аспекта» к перцептивному. Организм из объекта воздействия становился субъектом восприятия:
Мы больше не спрашиваем животное: «Каким образом внешний мир приводит вас в действие?» Мы теперь спрашиваем: «Что вы воспринимаете из внешнего мира и как вы отвечаете на это?»[263]
Вопрос может быть сформулирован и в других категориях: каким образом животное выбирает из мириада сигналов и стимулов те, на которые оно готово ответить? Неправильно полагать, что павловская собака реагирует выработкой условных рефлексов на сигнал как фактор внешнего воздействия среды. В перспективе Икскюля главный вопрос заключается в том, каким образом собака выбирает звонок или лампочку как сигнал, на который она готова реагировать и который она не игнорирует, как многие иные сигналы. Икскюль отвечает на этот вопрос своей концепцией жизненной среды как Umwelt’a, то есть окружающего мира. Каждое животное включено в совершенно особую конфигурацию мира, которую оно создает в соответствии со своими нуждами:
…все животные предрасположены к разным вещам, которые каждое из них воспринимает, и на которые реагирует. Собака окружена собачьими вещами, а стрекоза — стрекозиными[264].
«Все, что воспринимает субъект, принадлежит к его перцептивному миру [Merkwelt], и все, что он производит, — к его миру воздействия [Wirkwelt]. Оба эти мира — восприятия и производства воздействия — составляют одну замкнутую единицу — окружающую среду»[265] — то есть именно Umwelt. Икскюль приводит примеры крайне бедных вариантов Umwelt. Самый бедный принадлежит клещу, который не имеет ни зрения, ни слуха и наделен способностью воспринимать из всего мира воздействий только температуру тела животного и запах масляной кислоты, содержащейся в поте всех млекопитающих. Все остальные стимулы для него нерелевантны. Существуют бабочки, способные слышать только звук на двух частотах, на которых подают сигналы их злейшие враги — летучие мыши. Пчела различает исключительно закрытые и открытые формы, позволяющие ей видеть распустившиеся цветы и отличать их от бутонов. Она чувствительна только к четырем цветам — ультрафиолету, синему, зеленому и желтому; и т. д.
Такое понимание среды резко отличается от механицистского, так как делает акцент на активности самого животного, организующего мир в соответствии со своими нуждами. Недаром Икскюль говорит о животных как о субъектах, наделенных определенной перцептивной активностью, позволяющей им воздействовать на среду, а не только быть ее страдательным и пассивным агентом, способным лишь на пластическую к ней адаптацию. Категория субъекта, как ни странно относить ее к клещу или бабочке, имеет тот смысл, что любое животное наделяется способностью конфигурировать мир, оформлять его в некие значимые формы — гештальты — и производить смысл. Без смысла не существует никакой окружающей среды, в которую включено живое. Животное выделяет некий объект благодаря способности к интенциональности, направленности сознания, если перенести на него феноменологический термин. Оно создает свой мир, формируясь вместе с конструированием этого мира.
Хайдеггер, очень высоко оценивший работы Икскюля, так формулировал суть жизни, то есть существования организма в окружающей среде:
…феномен, который в дарвинизме обсуждался в контексте идеи «приспособления», но как раз в этой формуле приспособления он был понят так, что суть проблемы терялась, поскольку предполагалось, будто организм — это сначала нечто наличное, а потом — получающее отношение к своему окружению. На самом деле организм — это не нечто, что существует для себя, а потому еще и приспосабливается к среде: на самом деле как раз наоборот — организм уже находится в каком-то определенном окружении, которое приспосабливает к себе. Он может это сделать только в той мере, в какой ему свойственна открытость для… и в какой в силу этой открытости, проходящей через все его животное поведение, создается пространство, внутри которого то, что встречается животному, может встретиться с ним так-то и так-то, т. е. может воздействовать на животное в функции высвобождения[266].
Эта борьба за высвобождение понимается Хайдеггером как борьба за постоянное расширение сферы Umwelt’a. Философ описывал ее в категориях объятости. Мир животного беден (Хайдеггер говорил о «скудомирии»), а человека — богат, так как все время расширяет кольцо объятости, вбирая в себя все больше перцептивных объектов и объектов воздействия. Вот как формулируется это положение:
…борьба за кольцевое окружение, вся эта подвижность принадлежит животной объятости. Последняя представляет собой не какое-то неподвижное состояние, не структуру в смысле некоего каркаса, прочно установленного животным: нет, объятость в самой себе есть определенная подвижность, разворачивающаяся и угасающая. Объятость — это одновременно и подвижность, которая принадлежит самому существу организма. <…> Характер вида — это, скорее, характер бытия живого, выражающийся как раз в том, что мы узнали как основную структуру животности: объятность, борьба за кольцо высвобождения. Принадлежность к виду не только расширяет кольцевое окружение отдельного животного в сравнении с его обычной обособленностью, но сам вид как таковой становится через это более защищенным и возвышенным по отношению к его окружению[267].
Эта идея объятости, кольцевого окружения мне представляется очень важной. До тех пор пока среда понимается как пересечение прямых линий силового физического воздействия, она никак не подпадает под определение