[465]. Бессознательное складывает из мифических «персонажей» подсознания некий нарратив, последний же создает ту гомогенную структуру, которая может проецироваться на органы тела.
Идея гомогенных структур, способных к проецированию на другие, на мой взгляд, предполагает существование некой умозрительной поверхности. Без наличия такой поверхности невозможно проецировать одну конфигурацию на другую, карту на территорию и т. д. Топологические фигуры вроде борромеева узла не могут быть спроецированы друг на друга таким образом, чтобы сделать видимыми аналогии и параллелизмы. Поверхность — это то, без чего вряд ли возможен и сам процесс организации и упорядочивания символов. Мейер Шапиро проследил постепенное превращение неровной поверхности наскальной живописи в ровное и гладкое поле — носитель знаков. Появление такого поля существенно, так как оно является исключительно культурным достижением и «ничему не соответствует в природе или психологических образах, где призраки визуальной памяти возникают в смутной и ничем не ограниченной пустоте»[466]. В этой «пустоте» упорядочивание элементов крайне затруднительно, а потому, собственно, и возникает потребность в их символизации и помещении внутрь текстуального поля. Шапиро отмечал важность гончарного искусства и архитектуры, изобретшей гладкие стены из кирпичной кладки, для возникновения регулярного поля знаков, что «со временем внесло в рисунки и надписи, наносимые на гладкую и симметричную основу, соответствующую регулярность (в смысле направления, размещения и группирования)…»[467] Но эта регулярность, собственно, и позволяет проекции и «индукции» на основе аналогий.
Жиль Делёз предложил несколько моделей перевода телесного (реального) в знаковое и в силу этого — поверхностное. Одна из таких моделей изложена им в коротком эссе «Два режима безумия» (1975). Здесь философ пытается рассмотреть две важные формы организации власти, которые он уподобляет двум типам психических болезней. Оба режима, как и соответствующие им психические расстройства, предполагают различные конфигурации связывания между собой знаков. Но начинает свой текст он с разговора о знаменитом эссе Клейста «О театре марионеток». Клейст описывает кукловода, приводящего в движение марионетку, придавая ей динамический импульс, соответствующий «абстрактной линии, не фигуративной и не символической». Его знание конструкции марионетки таково, что он умудряется с помощью этого абстрактного импульса породить целый ряд «конкретных движений» куклы. При этом
никогда не существует ни бинарного отношения, ни двузначных отношений между этой вертикальной абстрактной линией, и от этого тем более реальной, и конкретными движениями марионетки[468].
Артикулирование этих двух типов движения происходит в моментах сингулярностей, когда инерция движения куклы исчерпывается, линейное движение останавливается и затем дробится на целый ряд сегментарных движений членов тела марионетки.
Делёз считает, что история с кукловодом дает нам общую картину возникновения «текста», то есть фрагментации на значащие отрывки и сегментации абстрактных линий на сегменты, которые можно комбинировать и сочетать, иными словами, располагать в виде знаков на поверхности. Философ говорит об особой линии, которая связана с
жесткой сегментарностью, которая отсылает к моментам изображаемой истории посредством игры марионеток. Бинарные отношения и двузначные отношения, о которых говорят структуралисты, быть может, формируются в сегментаризуемых линиях <…>. Но власть кукловода констатируется скорее в точке конверсии между абстрактной нефигуративной линией, с одной стороны, и двумя сегментарными линиями — с другой[469].
Точка конверсии напоминает «точку субъективации» Мильнера, где линии и цепочки вдруг вбирают в себя субъекта, по отношению к которому они начинают выстраиваться. В этих точках конверсии абстрактная линия разламывается в знаки и субъективируется.
Делёз различает чисто абстрактные линии движения и два вида по-разному сегментированных линий, которые преобразуются в знаки. Как только сегментация фрагментирует абстрактные линии на значимые фрагменты, в тексте Делёза возникает идея территории, которая ими размечается, то есть, по существу, плоскости, на которой происходит их смысловое комбинирование:
Три линии не имеют идентичного принципа работы, ни одинаковых скоростей, ни даже одинаковых детерриториализаций. Одной из главных целей шизоанализа мог бы стать поиск в каждом того, что за линии его пересекают — линии самого желания: абстрактные нефигуративные линии, линии ускользания, либо же детерриториализации; линии сегментарностей, пластичные или жесткие, в которых он запутывается или приводится в движение, будучи под горизонтом своей абстрактной линии; и каким образом происходят конверсии одних линий в другие…[470]
Абстрактные линии Делёз называет линиями желания. Они попросту являются выбросами вовне, импульсами, разворачивающими пространство и поверхности. Вдоль их осей появляется поле, насыщаемое сегментами.
Все это напоминает процесс образования поверхности тела и разметки тела на зоны, в том числе эрогенные, описанный в «Логике смысла». Делёз показывает, каким образом «фрагменты», населяющие внутреннее пространство тела, проецируются на внешнюю поверхность этого тела. При этом сама эта поверхность конституируется в процессе проекции «внутреннего» на «внешнее»:
Мало даже сказать, что эрогенные зоны вырезаны на поверхности. Последняя не предшествует им. Фактически каждая зона — это динамическое формирование поверхностного пространства вокруг сингулярности, заданной отверстием, и она может быть продолжена во всех направлениях, вплоть до окрестности другой зоны, зависящей от другой сингулярности. <…> Каждая эрогенная зона неотделима: от одной или нескольких сингулярных точек; от сериального развития, определяемого вокруг сингулярности; от влечения, инвестирующего эту территорию; от частичного объекта, «спроецированного» на эту территорию в качестве объекта удовлетворения (образ); от наблюдателя или эго, связанного с этой территорией и испытывающего удовлетворение; от способа объединения с другими зонами. Вся поверхность целиком — продукт такого воссоединения…[471]
Два политических режима безумия, о которых говорит Делёз, — это собственно территории (почти как эрогенные зоны на теле), возникающие в процессе разметки и проецирования линий. Первый политический режим безумия разворачивается вдоль этих устремленных вовне осей. В каком-то смысле это модель имперского бесконечного разворачивания и расширения территорий:
Мы мыслим первый режим знаков, который функционирует в очень сложной, но простой для понимания манере следующим образом: знак отсылает к другим знакам, а эти знаки отсылают к другим знакам, и так до бесконечности (иррадиация, всегда расширяющееся движение). <…> В конечном счете это то же самое, что сказать, будто каждый знак имеет двойную артикуляцию, что знак всегда отсылает к другому знаку и что предположительно бесконечная совокупность знаков отсылает саму себя к главному означающему. Таков параноидальный режим знака, но мы могли бы также назвать это деспотическим или же империалистическим режимом[472].
Паранойя такого рода не выглядит патологией, так как серии знаков организованы в связные цепочки. Но кажущийся нормальным в этом режиме человек на деле совершенно безумен. Безумие тут прежде всего заключено в бесконечном разворачивании цепочек, которые невозможно остановить и включить в некое смысловое целое. Такой режим, по мнению Делёза, характерен для деспотических, имперских государств. В центре создаваемой этим развертыванием линий территории находится «большое означающее» — сам деспот. Режим этот архаичен и предполагает неоднородность пространств, на которых он царит. Деспот нуждается в эмиссарах знаков, которые их разносят и интерпретируют. Но чем дальше уходят цепочки от центра и главного означающего, чем дальше они проникают на периферию территории, тем они слабее:
…чем ближе мы подходим к периферии системы, тем больше субъекты оказываются захваченными своего рода искушением: либо подчиниться означающим, подчиниться бюрократическому порядку и следовать интерпретации великого священника — или же быть увлеченными вовне, по ту сторону, следуя безумному вектору, тангенсу детерриториализации — следовать линии ускользания, стать номадом…[473]
Второй доминирующий режим безумия Делёз называет капиталистическим. Здесь линии желания не разворачивают в бесконечность, но связывают субъект с субъектом. В этом безумии возникает лишенная центра сеть межсубъектных отношений и желаний:
…в истории была ситуация, которая перевела дискурс из империалистической стадии, где знак бесконечно отсылал к другому знаку, к стадии субъективности как чисто любовного бреда [delire passionel], который всегда проецирует субъект на субъект. Тем не менее, чем лучше это функционирует, тем сильнее оно распадается со всех концов. Линии субъективации капитала-денег не перестают производить ответвления, окольные линии, трансверсалии, маргинальные субъективности, линии территориализации, которые угрожают их плану[474].
Эта система первоначально довольно эффективно исправляет дефекты имперской модели, останавливает номадизм и позволяет субъекту сдвигаться к центру, вместо того чтобы вывалиться вовне в неукротимом центробежном движении. Делёз связывает этот тип социальной организации с «любовным бредом» и отличает его от паранойи более архаического режима. Мы видим, что Делёз, как и Леви-Стросс, пытается установить аналогии между индивидуальным психозом и социальными коллективными моделями, которые объективируют и упорядочивают эти психозы в аллегориях территорий и распределения знаков на поверхности.