Здесь видно, как сначала Делёз и Гваттари в несколько измененной форме воспроизводят модель старой книги. Тут возникают значащие молярные группы, которые обладают еще лакановской структурностью. Они организованы через нехватки, зияния. Структурность ведет к появлению серий. Но затем эта молярность рассыпается на более мелкие частицы, структуры исчезают, и мы уходим на более низкий и глубинный уровень молекулярности, где негативность провалов и нехваток превращается в позитивность частичных объектов, которые соединяются в потоки интенсивностей, а не в структуры. Частичные объекты производят трансверсальные, а не структурные связи. Термин «трансверсальный» был использован Делёзом во втором издании книги о Прусте и обозначает такие связи между гетерогенными элементами, которые не образуют структур и устойчивых тотальностей.
Трансверсальность связей — это характерная черта частичных объектов, понятие, которое можно найти и у Фрейда, и у Мелани Клейн, и у Лакана, например в уже упомянутом семинаре об «Украденном письме». У Лакана частичные объекты характеризуют стадию инфантильной сексуальности, предшествующей собиранию воедино Эго:
Субъект <…> призван собрать воедино всё действительно пережитое им в прегенитальной стадии, свои разбросанные члены, свои частичные влечения, всю последовательность частичных объектов — вспомните святого Георгия Карпаччо, готового обуздать дракона, с разбросанными вокруг отрубленными головами, руками и т. п.[500]
Делёз переосмысляет понятие частичного объекта в «Различии и повторении», где он определяет его не просто как часть, отрезанную от целого (грудь, фаллос и т. д.), но как виртуальный объект, претерпевающий принципиальные изменения, например выделение из целого некоего частного аспекта:
Но такое выделение качественно; оно состоит не просто в изымании части реального объекта; изъятая часть обретает новую сущность, функционируя как виртуальный объект. Виртуальный объект — частичный не просто потому, что ему недостает оставшейся в реальном части, но в себе и для себя, поскольку он расщепляется, разделяется на две виртуальные части, одной из которых всегда недостает другой. Одним словом, виртуальное не подчинено глобальному характеру реальных объектов. Оно не только по происхождению, но сущностно — клочок, фрагмент, оболочка. Ему недостает идентичности. Хорошая или плохая мать, серьезный или веселый отец — согласно родительской двойственности — не два частичных, но один и тот же объект, утративший идентичность в двойнике[501].
Виртуальные объекты не имеют идентичности, но при этом их нельзя свести к набору структурных позиций и различий, потому что они обладают способностью постоянно меняться. По видимости, они похожи на антитетические слова у Фрейда или Леви-Стросса. Будучи противоположными по смыслу «хороший — плохой», они неразличимы, так как принадлежат одному и тому же объекту. Их полярность неустойчива, они не описываются структурными оппозициями. Их выпадение из интерпретаций и внятной семантики ведет к тому, что они не располагаются на поверхности, где знаки-символы выстраиваются в цепочки, мифы и нарративы. Они существуют (виртуально) в глубинах, где их невозможно территориализировать, поместить на карты и прочитать.
Частичные объекты не читаемы и не поверхностны, в отличие от стоических «бестелесных эффектов» (lekta). Делёз рассматривал отношения между частичными объектами и поверхностью в это же время в «Логике смысла». Прежде всего, такие объекты (рот, грудь) — «изначальные бездонные глубины»:
…они агрессивно опустошаются, рассекаются на части, рассыпаются на крошки и съедобные кусочки. Интроецирование этих частичных объектов в тело ребенка сопровождается проецированием агрессивности на эти внутренние объекты и ре-проецированием этих объектов на материнское тело. <…> Вся система интроекции и проекции — это коммуникация тел в глубине и посредством глубины[502].
Когда мы спускаемся ниже уровня знаков и единств и попадаем в мир виртуальности частичных объектов, мы оказываемся вне поверхности и погружаемся в глубину, как пишет Делёз, «ниже царства смысла», и оказываемся «между двумя нонсенсами чистого шума»[503].
Но в «Логике смысла» этот мир трансверсальных связей и глубин соотносится с поверхностью, на которой располагаются стоические эффекты смысла. Делёз говорит об отверстиях в теле, вокруг которых сосредоточены эрогенные зоны. Эти отверстия ведут в глубину, а разметка эрогенных зон — это своего рода поверхностная карта проекций из мира частичных объектов. Приведу фрагмент, уже процитированный мной в связи с Лаканом:
Эрогенные зоны вырезаются на поверхности тела вокруг отверстий, отмеченных слизистыми оболочками. Когда мы замечаем, что внутренние органы тоже могут стать эрогенными зонами, то это выглядит как следствие спонтанной топологии тела, согласно которой, как сказал Симондон по поводу мембран, «все содержимое внутреннего пространства топологически находится в контакте с содержимым внешнего пространства на пределах живого». Мало даже сказать, что эрогенные зоны вырезаны на поверхности. Последняя не предшествует им. Фактически каждая зона — это динамическое формирование поверхностного пространства вокруг сингулярности, заданной отверстием. <…> Каждая эрогенная зона неотделима: от одной или нескольких сингулярных точек; от сериального развития, определяемого вокруг сингулярности; от влечения, инвестирующего эту территорию; от частичного объекта, «спроецированного» на эту территорию в качестве объекта удовлетворения (образ); от наблюдателя или эго, связанного с этой территорией и испытывающего удовлетворение; от способа объединения с другими зонами. Вся поверхность целиком — продукт такого воссоединения…[504]
Поверхность конструируется проекцией частичных объектов на зоны, окружающие телесные отверстия, играющие роль сингулярностей, то есть некой неопределенной потенциальности разных виртуальных актуализаций. На поверхности разворачивается письмо, позволяющее возникнуть образу, с которым Эго наблюдателя может вступить в отношения идентификации или присвоения. Между зонами, почти как в мифе леви-строссовских шаманов, возникают связи, зоны объединяются или воссоединяются. Мы переходим от шизоидной глубинной неопределенности к определенности поверхностей и символизаций.
Такого рода модель очень удобна, так как позволяет перейти от молекулярности к молярности, от шизоидной глубины к параноидальной территории. Делёз в «Логике смысла» описывает не просто процесс становления «частичных поверхностей», но и процесс шизоидного этому сопротивления. Он описывает и генезис поверхностей из глубины с точки зрения «высоты»:
…высота странно реагирует на глубину. С точки зрения высоты кажется, что глубина выворачивается, ориентируется по-новому, развертывает себя: с высоты птичьего полета она всего лишь складка, которую можно более или менее легко разгладить, или, вернее, локальное отверстие, окаймленное поверхностью. Конечно же, фиксация или регрессия к шизоидной позиции вызывает сопротивление депрессивной позиции, направленное на то, чтобы поверхность не смогла сформироваться: тогда каждая зона усеивается тысячью отверстий, кои ее уничтожают, или, наоборот, тело без органов замыкается в полной глубине без границ и без внешнего. Более того, депрессивная позиция сама не выстраивает поверхности; скорее, она сталкивает в дыру любого, кто имеет неосторожность оказаться рядом с ней, — так было с Ницше, который обозрел поверхность с высоты шести тысяч футов, но лишь для того, чтобы кануть в уже отверстую бездну[505].
Я остановился на делёзовских рассуждениях о возможности проекции глубины на поверхность, так как мне кажется, что вплоть до начала совместной работы с Гваттари Делёз настойчиво возвращался к знакам, разметкам, поверхностям, картам потому, что погружение в бездну, лишенную поверхностей, представлялось ему погружением в зону немоты «ниже царства смысла», в промежутки между шумами. И он невольно останавливался перед бездной, поглотившей Ницше.
В совместных трудах с Гваттари этот ужас перед бездной исчезает и возникает устойчивый акцент на позитивность частичных объектов и шизоидной позиции. Делёза перестает пугать исчезновение «смысла» в классическом понимании. В «Тысяче плато» Делёз и Гваттари возвращаются к Прусту в контексте модели «поверхность/дыра». Здесь обсуждается вопрос о семиотике лица, редуцированного до элементарной схемы, где поверхность лица уподобляется стене, а глаза — дырам в стене. Такая модель лица, как пишут Делёз и Гваттари, направлена на конструирование деспотических означающих и связанной с ними доминантной субъективности:
Мы строим систему белая стена — черная дыра, или, скорее, запускаем такую абстрактную машину, которая должна обеспечивать и удостоверять как всемогущество означающего, так и автономию субъекта. Вас пришпилят на белой стене, воткнут в черную дыру. Такая машина называется машиной лицевости потому, что она является общественным производством лица, потому, что она осуществляет олицевление всего тела, всех его окрестностей и объектов, а также опейзаживание всего мира и всей среды. Детерриторизация тела предполагает ретерриторизацию на лице; декодирование тела предполагает сверхкодирование посредством лица…[506]
Лицо производит деспотическое означающее и вполне соотносится с имперским режимом безумия. Авторы пишут об умножении глаз, о всеприсутствии деспота.
Пруст их интересует как пример разрушения такого империализма означающего. Разрушение это проходит через трансверсальность, когда все элементы желающей машины устанавливают между собой связи. Эти связи выходят далеко за рамки тех, что предполагает поверхность. Связи ткутся между совершенно разнородными компонентами. Но первоначально в горизонте желания Свана возникает Одетта и ее лицо. Лицо центрирует мир означающих вокруг себя: