– Как служится в армии США? – последовал вопрос.
– Хочу уволиться, – сказал Серегин. – Зарплата – чепуха, обязанностей – воз. Карьеры – никакой, я эмигрант из враждебной страны.
– Зато будущая пенсия, социальные блага…
– До них надо дожить, имея дело с вашей компанией, – откровенно сказал Олег.
– Тоже верно… – Уполномоченный шпион принялся протирать бумажной салфеткой свои очки. Упер в Олега близорукий взор водянистых очей. – Главное – не дрейфить…
– Это я уже слышал.
– Когда?
– Вчера, всю жизнь… Да и сам себе это внушаю.
– Вот и правильно. Теперь вопрос: вы готовы выполнить серьезное задание Родины?
– Еще с пионерских времен.
– Хорошо. Тем более пока никакой существенной пользы вы ей не нанесли… В общем – так: проведя законный отпуск, вы явитесь к представителю враждебной контрразведки и сделаете заявление: в Москве на вас вышла Лубянка, совершившая над вами акт насильственной вербовки. Мотив вербовки: шантаж. В Москве у вас беззащитная девушка, которую вы хотите вывезти в США, родители…
– Ну, так примерно и происходит… – не удержался Серегин.
– Это жизнь, – качнул плечом собеседник, рассматривая освеженные его трудами очки на свет. – Ну, вот. С вами служит некто сержант Томас Бернс. Его сестра – Элис, симпатичная, надо вам доложить, особа – шифровальщица в Пентагоне. Наше задание: выйти через брата на сестру, закружить ей голову и, желательно, сочетаться с ней законным браком. Эту легенду вы поведаете американским властям. Естественно, я излагаю общую канву, ее детальную проработку мы начинаем с вами завтра. Кроме того, в США вас могут потащить на полиграф, а потому вам предстоит пройти подготовку с нашими специалистами…
– А что насчет моего мнения? – поинтересовался Серегин. – И что насчет моей девушки?
– Вот эти вопросы вы и зададите секретным службам США, – улыбнулся уголком губ циничный шпион. – Думаю, с визой для вашей пассии они точно помогут… По-любому.
– Чтобы потом вместе с ней я оказался в американской тюрьме?
– Я думал, вы храбрый парень, а вы уже начинаете сдавать назад…
– Я-то – храбрый, – сказал Серегин. – И свою медальку вы с того срубите. Вопрос: интрижка с Элис, как понимаю, для отвода глаз…
– Я тоже так понимаю, – равнодушно кивнул разведчик. – Но большего сказать не могу. Большее – не в моей компетенции. Но даже если бы и в моей… – Он выждал многозначительную паузу.
– Черт с вами, – сказал Серегин.
– Вот с этим – не поспоришь, – поддакнул тертый шпион.
Кирьян Кизьяков
В пору шестидесятых годов века двадцатого московские Сокольники были большой бревенчатой деревней. Привольно дышалось в них и жилось по-сельски умиротворенно, хотя город наступал на скученные домики и дворики, лепились панельные коробки, укатывался асфальт, и профессия дворника, легко освоенная Кирьяном, становилась все более востребованной.
Он получил двухкомнатную служебную квартиру в новом пятиэтажном строении, обставив ее мебелью, доставшейся, также благодаря должности, без каких-либо трат: зачарованные новомодными веяниями, жильцы в округе выносили на помойку антикварные комоды, столы и стулья из цельной древесины, меняя их на изящную современную обстановку, созданную из прессованных опилок, затянутых в лакированную фанеровку.
Родился сын, начались бессонные ночи, маята с пеленками и с детскими хворями. Между тем каждый вечер молодым родителям требовалось посещать институты. Пришлось нанимать нянечку, что существенно отразилось на семейном бюджете. Кирьян подрабатывал на ремонте квартир, научившись малярить и освоив ремесло водопроводчика.
Денег, хотя и в упор, хватало, как и разнообразного рода «халтуры». Сосед по подъезду, тихий пенсионер из отставных военных, владелец автомобиля «Победа», увеличивал свои доходы иным: частным извозом и, как заметил Кирьян, не бедствовал, ибо за гроши покупал казенный бензин у водителей грузовиков, а запчасти на машину – у слесарей в таксомоторных парках.
Эта вторая полукриминальная экономика, бодро и повсеместно развивающаяся в стране, высокоидейному Кирьяну претила, однако, не понимая природы ее возникновения, он чувствовал повсюду ее диктат, и дело оставалось за малым: или диктату не подчиняться и прозябать, либо принять его, как должное. То есть самостоятельно добывать недостающее или же воровством компенсировать недоимки, числящиеся за властью, занятой своими делами, в том числе принципиально противоречащими провозглашаемой коммунистической идеологии. Арсений на это заметил: человек не может быть одновременно русским, богатым и честным. Увы!
Родители навестили их по рождению первенца, прожили едва ли не месяц, изрядно подсобив в уходе за ребенком, а на прощание отец сказал:
– Правильно все идет, но не твое это… в дворниках. Ладно, жизнь сама все наладит. А институт – это дело, это – будущее.
– Я ж на агронома учусь…
– Вот и правильно. Свет на асфальте московском не сошелся. Но пока – чего ж – осваивайся, обживайся. Это – большая школа. И еще: дачу купи, ребенку воздух нужен. Да и вам с Дашей она не лишней будет.
– На какие такие…
– Камни целы? Вот теперь даю тебе благословение… Распоряжайся по своему разумению. А я посмотрю, какое оно у тебя.
Долго и мучительно размышлял Кирьян над своим решением, но неотвязно стояла перед его глазами соседская красавица «Победа», манила своим лаковым сверканием, тяжелой основательностью, матовым хромом облицовки, урчанием неведомого механизма, называемого мотором…
И в один из воскресных дней, преисполненный решимости, поехал Кирьян в район Сокола, на окраину города, где в остатках некогда обширного села, раскинутого по обочинам бывшей Тверской дороги, располагалась одна из изб, нужными людьми населенная.
Кряжистый бородатый старик, выслушав с порога его пароль-представление, пригласил в дом.
Кирьян вошел в большую, в три низких окна, комнату. Обстановка была сборной: платяной шкаф старой дешевой работы с глубокими бороздами царапин на мягком, по клею, лаке, покрывавшем отделанную «под красное дерево» мягкую сосну, черную там, где касались руки; светлый высокий комод с зеркалом на верхней доске, покрытой тюлевой накидкой; разномастные стулья и старинный сундук, окованный погнутой, отставшей резной жестью.
На дощатом крашеном полу протоптались дорожки, на стенах по грязноватым голубым обоям были приколоты выцветшие семейные фотографии и, для красоты, «картинки»: пейзажи, киноактрисы с обложек журналов, отрывной календарь.
В середине комнаты – большой круглый стол на изогнутых ножках-лапах; в дальнем углу – широкая никелированная кровать со взбитыми перинами и с пирамидой подушек. Над кроватью – икона с темными, не разберешь ликов, образами и с горящей лампадой. Запах воска – стоялый, густой, который сразу при входе в дом охватил Кирьяна.
Он перекрестился на образ. На его поклон старик вкрадчиво вопросил из-за спины:
– Присесть не угодно ли? Стульчик вот возьмите…
Хозяин дома оказался таким, каким его описывал отец: бородища, плотная фигура под надетым на черную сатиновую косоворотку порыжелым пиджаком, над бородой задранный толстый нос, не дряблый, а твердый, глаза выпуклые, взгляд пристальный и, как показалось Кирьяну, нагловатый.
– Вот, – сказал Кирьян, положив на хозяйский стол камень. Не смущаясь ни нависшими над его затылком сивыми бровями, ни хмурой нелюбезностью собеседника, продолжил: – Слово за вами, смотрите. Правильную цену знаю…
– Цена-то – ладно, – откликнулся старик. – Правильных людей знать надо, это главное…
Достал из комода лупу, долго изучал изумруд, то и дело качая головой удивленно. После обернулся к Кирьяну. Спросил:
– И что это, как думаете, юноша?
– Изумруд, – пожал плечами Кирьян.
– Ну, пусть будет изумруд, – согласился старик, широко и безмятежно улыбнувшись. – Спорить не стану. И какая ваша правильная цена за этот, так сказать, изумруд?
Эта улыбка, обнажившая его крепкие и крупные зубы, придала ему сходство с лукавой и благодушной физиономией обезьяны породы шимпанзе.
Кирьян, усилием воли заставив провернуться язык, назвал обозначенную отцом несуразную, как ему казалось, цифру.
Старик на мгновение задумался. После, усмехнувшись, промолвил:
– Нет уже сил на торги… Будь по-вашему. Только такой суммы по известной причине дома не держу. Извольте часок погулять, милейший. Церковь напротив, кладбище историческое… Есть на что посмотреть, есть где лишний раз знамением Божием себя осенить… А там и дельце наше грешное обтяпаем, друг в друге не обманувшись…
Любого подвоха обреченно ожидал Кирьян от этого дедка с запутанной и лихой, как он сразу уяснил, жизненной историей, но только расчет произошел честно и доверительно, и лишь один вопрос задал ему многоопытный барыга на прощание:
– Еще на такие камушки рассчитывать могу, мой юный дружок?
– Думаю, да, – ответил Кирьян. – Только… вопрос у меня: что за камень? Я так понимаю, что не совсем это и изумруд…
– Ну… нехарактерных свойств, – откликнулся старик. – Редких. Но зачем вам всякие нюансы, касающиеся минералогии и ювелирного дела? Вы хотели свою цену – и вы имеете эту цену в своем кармане, как говорят те люди, которые завтра начнут огранку вашего казуса…
– Что?
– Не важно. Жду вас с нетерпением. Но торопитесь. На следующей неделе мне, увы, стукнет восемьдесят…
На следующей неделе, как ни подмывало Кирьяна купить заветную «Победу», отправился он не в магазин за машиной, а обучаться на водительские права. Вернее, на удостоверение, ибо какие у водителя права? Даше сказал, что на покупке автомобиля настоял отец, приславший деньги.
– И куда нам ездить на такой роскоши? – спросила она. – В магазин я и на девятом месяце на ногах управлялась…
– Дача детям нужна? – прищурился на нее Кирьян.
– Каким еще детям?..
– Думаешь, я на одном остановлюсь?
Она молчала.
– А вашу ватагу в электричках и растерять недолго. Все поняла?