Бык смотрел на него с испытующим прищуром. Это был комок мышц, проницательный и злобный деспот, правивший здесь стальной рукой. Сам Смотрящий редко выходил из камеры, предпочитая руководить массами через него.
Федор понял: теперь и сейчас за все подвиги Коряги предстоит заплатить именно ему. Он унаследовал бремя долгов своего друга, и от этого не отвертеться. Вот и объяснение любезности коварного, как и вся тюрьма, старшины…
Стараясь сохранить на лице маску безразличия, он просто смотрел, как пятеро махровых негодяев приближаются к нему. Странно, но отчего-то он не испытывал сейчас перед ними никакого страха.
Бык сблизился с ним лицом к лицу.
– Здорово, Монах.
– Ну? – невольно произнес Федор первое подвернувшееся на язык слово. И прозвучало оно неожиданно зло и равнодушно.
– Сегодня прибыл?
– Как видишь, – ответил Федор.
– Может, курева подогнать, чайку? Ты ж на нуле…
– Нулевых ищи по другим сусекам, – сказал Федор.
– Слышь, брат, чего ты, как еж? – примирительным тоном произнес Бык. – Если ты о Коряге, то нам с тебя за его дела спрос чинить западло. И Смотрящий так сказал. А я здесь, чтобы ты это знал. Понял? – Затем он обернулся к своим подопечным и пояснил: – Монах – охренительный пацан! Замочил двух мусоров. Ты, правда, угробил «цветных»?
– Что судьба их решается на небесах, это точно, – сказал Федор. – Подробности пока неизвестны. Но то, что продырявил обоих, вам к сведению.
Пятерка разразилась довольным ржанием.
– А ты, Монах, оказывается, прочный валун, – подытожил, отхохотавшись и вновь привычно насупившись, грозный Бык, хлопнув его пудовой ладонью по плечу. От руки бандита исходили поразившие Федора теплота и уважение. – Будут вопросы – подходи, – сказал Бык на прощание.
«Ну вот, ты и вернулся, Федя», – думал он, входя в бетонный мешок камеры – на удивление пустой.
– Будешь сидеть с тремя мокрушниками, парой скокарей и карманником, – просветил его любезный старшина. – Думаю, общество окажется интересным. Хотя – куда им до тебя! Бандитизм, разбои, оружие, убийства, покушение на сотрудников, побег… Набрал таких козырей, на десяток жиганов пасьянс разложится… Ну, осваивайся!
Федор осмотрелся. Он искал глазами свою койку – самую пропащую, у параши, словно впитывающую и ее вонь, и все миазмы человеческого метаболизма, витающие в камере. Койка у входа, самая сырая и холодная. Летом на ней душно, как в бане. Все его сокамерники – наверняка ушлые урки, и он не имеет права возражать им ни в чем. Убить его они способны мимоходом, просто от скуки или каприза.
Все койки были застелены и явно принадлежали определенным хозяевам. Кроме одной – передней, нижней, расположенной под зарешеченным оконцем: там лежали свернутый рулоном матрац и стопка белья. Но эта койка не могла ему принадлежать, это была лучшая койка в камере! Ошибка? Провокация?
Он уселся на табурете, положив руки со сжатыми кулаками на чистый дощатый стол. Замок камеры снова заскрежетал, и в нее вошел молодой парень – тот наглый прихвостень Быка, одаривший его на прогулке высокомерием своего глумливого взора.
– Привет, Монах, – развязно сказал парень. – Чего не занимаешь шконку? Пацаны расстарались… Они сейчас все по следакам рассосались, – во, как совпало! Я Левак, кстати… Слушай, а взаправду вы с Корягой три сберкассы взяли?
– Я с тобой разговаривал? – не оборачиваясь в его сторону, спросил Федор.
– Нет, а чего такого?.. Я ж просто…
– Ты просто заткни свою гнилую пасть, козявка. И если я буду вести с тобой базары, то скажу тебе сам, когда я их буду вести. А если тебя разберет потребность что-нибудь мне поведать, ты сначала попросишь у меня на это разрешения. Усек, гаденыш?
– Да, Монах.
– А если у нас что-то пойдет не так, я возьму острый предмет и сделаю из тебя лейку или дуршлаг, по желанию. Все дошло, до упора?
– Да, я все понял, понял…
– А теперь сделай так, будто тебя здесь нет.
Парень осторожно полез на верхнюю койку и замер там, обиженно сопя.
А Федор, столь же неподвижно, с отрешенным лицом сидя за столом, вдруг испытал впервые за многие и многие месяцы, казавшиеся отсюда, с этого мгновения, долгими годами, внезапное и благостное облегчение, будто отошла от него долгая и неотвязная боль, доселе сковывавшая все его существо. И еще: ему внезапно захотелось улыбнуться. Самодовольно и сладостно. Но делать этого было нельзя. Категорически. Маска, одетая им сегодня, теперь будет на нем вечно.
Так он решил.
Кирьян Кизьяков
Перед защитой диплома в институте, в августе, Кирьян в очередной раз поехал к морю, куда еще в конце весны отвез жену с сыном. Ехал, преисполненный тревожных мыслей о будущем. Райисполком отбирал служебную квартиру, предоставляя ему взамен пару затхлых казенных комнат в коммуналке, а Даша ждала второго ребенка. Предстояла толкотня на общей кухне, мыкания в очередях к ванной, выслушивания нареканий от соседей за бесконечные постирушки… Продать второй камень и купить квартиру? Но жилплощадь в Стране Советов продается как кооперативная собственность, а кто его, дворника, примет в кооператив, куда длинная очередь из блатных и денежных москвичей, на важных службах числящихся?
Он оторвался от тягостных мыслей, уясняя, что до заветного домика на море остались считанные часы. Мерно гудели шины. По обеим сторонам дороги простирались бескрайние льняные поля, и легкий ветер подергивал их рябью, как воду волшебных бирюзовых озер. Поля чередовались пастбищами и фиолетовыми плантациями лаванды. Теплую красоту этих великолепных пейзажей осеняло смеющееся в безоблачной высоте полуденное солнце. А скоро дорога уткнулась в поселок с белеными домами, тонущими в густой зелени черешен и яблонь. И тут звеняще и жестко ударила в поддон мотора какая-то железяка, не увиденная им на полотне дороги, потом брякнула по днищу, глушителю и – улетела в кювет.
Кирьян ругнул себя за невнимательность, но тут же о досадном происшествии забыл, но, выехав из поселка и отмахав километра три, свернул на обочину, остановленный ало вспыхнувшей лампой аварийного давления масла.
Вышел из машины. Так и есть! Неведомая стальная коряга умудрилась пробить картер движка, из которого мерно вытекала черноватая горячая жижа…
Машина стояла на краю кукурузного поля. За ним виднелись какие-то приземистые промышленные строения. Раздвигая сочные тугие початки, он двинулся к ним, в надежде найти помощь в своей беде, но уже на подходе к неведомым зданиям остановился, пораженный, присел, ухватив ладонью горсть земли. Она была черной и жирной, как мазут. Это был отборный, дивный, животворящий чернозем. Подобным была богата и Сибирь, но не в толк он был для урожая в краю короткого, как насмешка, лета. А в здешней знойной благодати эта земля могла бы прокормить многие тысячи ртов!
Он поднял глаза, увидев, что на него смотрят люди, стоявшие возле входа в ангар. Там были и работяги в замасленных робах, и разбитные по виду дамочки с какими-то бумагами в руках, и вальяжные дяди в шляпах и в костюмах. Целая делегация. Уж не нагрянувшая ли в это хозяйство начальственная проверка?
Подошел к настороженно взирающим на него людям. Сказал просто:
– Не окажете ли помощь? Картер машины пробил, нужен буксир и сварка.
– А чего в земле-то копался? – донесся вопрос.
Вопрос задавал, по всему – главный: мужчина лет пятидесяти: основательный дылда с начальственным властным лицом.
– Чернозем у вас дельный, – ответил Кирьян. – Только под стыдобу кукурузную пользовать его – грех. Другие тут культуры нужны, основательные. В процентах почва – тучная, судя по зернистости – слой сверхмощный, более метра. Происхождение, думаю, иловое, древнее, недаром море рядом… Гуминовых кислот – тьма. Такой земельке многие позавидуют…
– Да ты кто такой? – вопросил местный начальник.
– Кирьян Кизьяков, агроном, – сказал он. – Проездом из Москвы.
– А в Москве что выращиваешь? Алоэ в горшках?
– Типа того, – легко согласился он. – Но это пока. Через месяц диплом получу, подумаю о других… приоритетах. Кстати, совет: кукуруза воду любит, но только с водой при такой почве осторожнее: летнее иссушение не повредит, подавит микробиологию, иначе начнется минерализация почвы. И урожай под корень не срежьте, такой земле кальций нужен, зольные элементы…
– Ну, с картером твоим пробитым мы подсобим, – сказал начальник. – Зовут меня незамысловато: Иван Иваныч, директор совхоза. – И протянул Кирьяну жилистую руку. – А вот по части агрономии, пока твой агрегат чинить будут, я бы с тобой поговорил еще чуток…
Разговор затянулся на два дня. За это время Кирьян с директором, в доме которого остановился, объехал огромные земли, входящие в здешнее хозяйство, дотошно проникся их устройством и пользованием, получив предложение остаться в совхозе заместителем главного агронома, человека толкового и опытного, но тяжко хворающего. Принял тот новичка и преемника тепло, без обид и амбиций.
Проблемы с жильем совхоз-миллионер решал без труда и бюрократических закавык, предоставляя Кирьяну свежеотстроенный дом.
Мчась к Даше, восхищенно и пораженно воспринимая свалившийся на него дар судьбы, Кирьян рассудительно размышлял о перевозке мебели из московской квартиры: ее он не бросит, каждая дубовая досточка и резной завиток, созданные мастерами прошлого века, обласканы его ладонью, прошкурены, покрыты грунтом и лаком, да и где сыщешь такие шедевры, труды ушедших в вечность умельцев…
Теперь перед ним расстилалось будущее. Истинное. Видимо, то, о котором грезил для него и отец. Отныне у него была земля. Пусть государственная, пусть ничья. Время покажет, чьей она будет. Мысли об обустройстве в жалкой коммуналке теперь казались смешными, как и необходимость ишачить за служебную жилплощадь в престижном ядовитом городе.
Сообщив Арсению о своем переезде в края иные, он услышал:
– Завидую тебе. Идешь по жизни, как ледокол. Прямо. А если сворачиваешь – не виляешь, а меняешь курс в заданном направлении. И все равно получается – прямо! Меня-то не забывай, в свидании не откажи… Или не нужен тебе?