«Наружу в буквальном смысле, то есть за стены синагоги», — прозвучал вдруг в его ушах глуховатый голос. И он понял, что пришла не беда, а помощь.
— Да, я Йонатан Рогов. А тебя как зовут? – обратился он к пришедшему его арестовывать громиле.
— Илан. Илан Коэн, — такой быстрый ответ со стороны полицейского можно было приписать влиянию неожиданности и тому, что голос Йонатана, находившегося в этот момент в критической ситуации, прозвучал очень убежденно. Но чем было объяснить то, что он вдруг протянул мальчику руку?
ЧАСТЬ 3
Полицейский Илан Коэн
Илан Коэн не любил слишком заморачиваться. Но он не любил также, когда его начинало грызть изнутри нечто, что он сам никак не мог определить. Человек более утонченный, чем он, назвал бы это «нечто» совестью. Илан таких слов не употреблял, но от неприятного чувства очень страдал. Оно время от времени посещало его в детстве, когда он обижал брата, отнимая у него мороженое и игрушки. Затем оно стало приходить все реже и реже, и в последнее время он о нем уже благополучно забыл.
Но затем это чувство почему-то вернулось прошлым летом, и вернулось надолго. После той нелегкой работы в Гуш-Катифе, после этих разоренных им синагог, его почти все время мучило что-то неопределимое, но такое же неприятное, как и в детстве. Напрягшись, он уловил, что это неопределимое было чувством, говорившим ему, что он неправ. «Ну и что? – искренне удивился Илан, сделав это открытие. – Разве я сам придумал эту историю? Разве я отдал приказ крушить дома и синагоги и выставлять из них этих мальчишек и девчонок? Почему же я должен страдать?»
И еще кое-что мучило его. Вообще-то, ему обычно было наплевать, что кто-то из окружающих умнее, красивее или богаче его. Его житье его вполне устраивало. Илан Коэн не было завистливым. А тут вдруг он впервые в жизни испытал новое для него чувство, которое он сам не смог определить иначе, как зависть. Он понял, что завидует этим самым «мальчишкам и девчонкам». Самый первый острый укол зависти он испытал, когда только ворвался тогда в эту самую синагогу в Неве-Дкалим. Дети и взрослые, находившиеся там, имели чистые, как будто омытые молитвой лица, которые делало еще чище выражение трагедии, осенявшее их. И Илан понял, что они имели нечто, чего у него не было.
Как уже говорилось выше, он не завидовал чужим богатствам. Но то богатство, о котором шла речь в данном случае, измерялось не золотом и не серебром. Он чувствовал, что это настоящее богатство, и что богатство такого рода ему очень-очень хочется иметь самому.
Впервые в жизни ему захотелось что-то иметь. Он ощутил сильное желание войти в ряды этих людей и раствориться в них, стать здесь своим и, как следствие, получить свою долю только что обнаруженного им богатства. Поэтому резкой болью в сердце кольнул его неприязненный взгляд этого мальчика, которого ему пришлось вытаскивать первым. Этот взгляд вдруг поставил его на его собственное место, и он понял, насколько же ему далеко до того, о чем он вдруг начал мечтать…
Потом он не раз еще заходил в эту синагогу и помогал солдатам вытаскивать других юношей и взрослых. И каждый раз, переступая порог, он пытался на одно только мгновение вообразить, что он – на другой стороне. Что это и его синагога… Но тут же он принимался за выполнение своих обязанностей, и проклятия тех, кого он тащил наружу, ставили все на свое место.
Он ничего не говорил им, а только делал свою работу. Он не очень понимал, что именно он должен им сказать. Разве что, может быть, рассказать курьезную историю о том, как, когда он был маленьким, его отец с мамой надумали однажды переехать в один из поселков, подобных Неве-Дкалим, но их почему-то туда не пустили. «Приемная комиссия не пропустила», — говорили взрослые дома друг другу. И они остались жить в пыльном городе. Илан тогда не принял это близко к сердцу. А теперь вдруг ощутил обиду. И эта обида помогла ему справиться с неприятным чувством в сердце и закончить свою работу.
А сейчас он стоял напротив мальчика, который первым одернул его в тот день – одернул, не сказав ни слова, просто неприязненно взглянув. И этот мальчик протягивал ему руку.
Десятый
Йонатан сжал протянутую ему в ответ руку. Каково бы ни было прошлое, какие бы отношения не связывали его прежде с тем, кто стоял перед ним, сейчас это был тот единственный человек, который мог спасти от смертельной опасности его брата.
— Ты пришел меня арестовывать? – спросил он.
— Да, — ответил Илан.
— Все в порядке. Я пойду с тобой. Но после молитвы.
— Хорошо. Я подожду. Иди и молись, — миролюбиво предложил Илан.
— Нет, ты не понял. Мы с тобой пойдем сейчас молиться вместе. В нашем миньяне, с моим классом.
В душе Илана Коэна все запело. Но он решил действовать осторожно, поскольку понимал, что сейчас в его жизни происходят самые-самые главные события.
— Я бы с удовольствием, парень, но я не умею молиться, — ответил он.
— Это не страшно, — подбодрил его Йони. – Я сейчас все объясню. Пошли.
Они пошли, почти что побежали, по направлению к школьной синагоге, и Йони на бегу принялся давать инструкции:
— Все очень просто. Ты должен всего лишь прислушиваться к кантору и в тех местах, где я буду тебе делать знаки, вслух произносить «амен». Сможешь?
— Да чего же тут не смочь? – удивился Илан. Пока все шло хорошо. Просто очень хорошо. Он шел молиться! Впервые в жизни он шел, чтобы влиться в ряды тех, кто обладает единственным сокровищем, которое ему действительно нужно, а не чтобы встать напротив них и помешать им, отдалив себя еще более от того, что он искал. Сокровище это было душевным покоем, гармонией и ощущением правильности происходящего. Вот и все слова, которыми пока что мог хоть приблизительно описать Илан Коэн то, что он так страстно искал в жизни, сам того не осознавая.
Они уже врывались, запыхавшись, в двери синагоги, когда Йони затормозил и произнес:
— Погоди, это еще не все.
— А что еще? – Илан испугался, что от него потребуется что-то, чего он не сможет сделать.
— Когда я сделаю тебе вот такой знак, — и Йони показал, как именно он просигнализирует о нужном моменте, — ты должен будешь от всей души, искренне-искренне, попросить Бога простить тебя за твои грехи. Сможешь?
Илан Коэн опустил глаза. Это было уже не автоматическое повторение «амен», которое, вообще-то, ни к чему не обязывало. Этот мальчик, оказывается, воспользовался моментом его слабости, чтобы проникнуть в самую суть его души и, главное, развернуть события его жизни на новые рельсы, — а то, что жизнь после такого искреннего покаяния должна повернуться, было более чем ясно. Например, как он потащит его после этого в участок?
— Не волнуйся, я потом пойду с тобой сам, — сказал Йони. — Дело не в этом. Я прошу тебя сделать то, о чем я сейчас сказал, чтобы спасти моего брата.
— А что случилось с твоим братом?
— У него большие неприятности. Там, где он сейчас находится, случилась беда.
— А… где он находится? – спросил Илан, чтобы протянуть время и чтобы хоть что-то произнести.
— Он находится в синагоге. В осажденной синагоге. Если ты ему не поможешь, там произойдет погром.
— Ты бросаешься словами, парень. По-моему, мы вас вытаскивали довольно вежливо… Зачем вы называете это «погромом»?
— Грубоватая у вас, однако, вежливость, — пробормотал мальчик, но тут же, встрепенувшись, добавил: — Слушай меня внимательно. Там, где находится сейчас мой брат, может произойти погром, настоящий, кровавый погром, и он обязательно произойдет, если мы не спасем их своей молитвой. Мы, миньян «вернувшихся и раскаявшихся». Здесь имеется девять человек «вернувшихся». «Раскаявшимся» должен стать ты. Только такая молитва их спасет. Ты понимаешь? Я это не придумал, об этом говорят знающие люди, каббалисты. Ты готов?
Илан помедлил не более секунды.
— Я готов, — ответил он. – Но только скажи мне, после того, как меня простит Бог, ты меня тоже простишь?
— Да, — ответил мальчик. – В таком случае я тебя тоже прощу.
Кантор уже подошел к возвышению, дети встали каждый на свое привычное место. Молитва началась. Илан Коэн внимательно прислушивался к словам и ловил знаки, указывающие, когда ему нужно отвечать «амен». А когда Йони подал ему главный знак, он внезапно разрыдался.
— Прости меня, — бормотал он. – Прости меня, и пусти меня к ним. Я не должен был так сильно на них тогда обижаться. И мои родители должны были попробовать поступить в другое поселение, вместо того, чтобы обижаться на них и отдаляться. И не подумай, пожалуйста, что я их виню. Я виню только себя!
— Принято, — прозвучал вдруг рядом глухой голос. Илан судорожно обернулся и не увидел никого, кроме молившихся мальчиков.
…Услышав рядом глухой голос, произнесший слово: «Принято!», Ицик повернулся к окну, в котором уже в течение получаса мелькали факелы. И увидел, что огни отдаляются. Да и шум снаружи затихал.
Плач в переполненной синагоге постепенно смолк. Люди толпились у дверей, уже понимая, что опасность по непонятной причине миновала, но все еще не решаясь выйти на свежий воздух.
Ицик распахнул дверь первым. Он вышел наружу, глотнул морозного воздуха и достал из кармана сотовый телефон.
Телефонная связь – через века и снежные мили – установилась так быстро, как будто бы он звонил в соседний израильский городок.
— Привет, — сказал он. – Вы уже закончили молиться?
— Да, только что, — ответил ему брат. – И вы тоже?
— И мы тоже, только что.
— Как дела?
— Все обошлось, они ушли. Спасибо тебе, Йонатан, — произнес Ицик с чувством.
— Да не за что, все в порядке. Пока! – произнес Йони, отключился и засунул телефон в карман. Потом обернулся к Илану Коэну и сказал ему: — Я тебе очень благодарен. Ты молодчина. А теперь поехали, куда там тебе велено меня доставить.
А Ицик чуть замешкался. Он не успел спрятать телефон, и один из его товарищей, пробегая мимо, бросил любопытный взгляд на вещь, которая должна была показаться ему сверхестественной. Однако же, ожидаемой удивленной реакции не последовало. Его соученик лишь заметил: