— Сынок! Сынок! Где ты, ох, где же ты?
— Здесь я, мама, — истерично всхлипнул чудом избежавший смерти Лука.
— Не касайся его, мать, проклят он! — закричал Авдей. — Не цыган, а он стрелял в кузнеца. Подло, как вор, в спину!
— Ты рехнулся, Авдей! — заголосила несчастная женщина, обнимая сына. — Разве он мог? Он же дитя твое, а ты… Почто с ружья в сына палил?
— Цыц, баба! — рявкнул отец. — Энтот Иуда крест лобызал перед людьми, а сам…
Старый казак, не находя слов, досадливо сплюнул и рухнул на табурет, обхватив голову руками.
— Господи, что ж это деется! — голосила Груня. — За что нам все энто, Господи!
— Ежели прямо сейчас ружье от кузнеца не принесешь, я убью тебя собственными руками, поганец! — закричал Авдей на приросшего к полу сына.
— Дык кузнец же у Мариулы, — прошептал потрясенно Лука.
— Плевать! — сжал в ярости ружье Авдей и замахнулся на сына. — Все знают, что Архип не запирает ни кузню, ни избу никогда.
Больше не споря с отцом, Лука поспешил за дверь и был таков. Перестав голосить, Груня присела на пол у ног мужа.
— Не сына, а сатану породили мы, Груня, — тяжело вздохнул старый казак.
— Не верю я в это, Авдеюшка. Цыган на Луку со зла указал!
— Я тоже в это поверил, особливо когда Лука крест святой целовал, — сокрушался Авдей. — Но когда в избе евоного ружья не сыскал…
На глазах казака выступили слезы досады и отчаяния.
— В кого он такой уродился, не пойму. Никак не припомню в роду своем христопродавцев эдаких!
— Ой, Авдей, не говори эдак, — заплакала Груня. — Сейчас сыночек ружье принесет, и все зараз и образумится!
Лука отсутствовал долго. На улице уже сгустились сумерки, а родители все продолжали ждать его, не меняя позы. Вдруг с улицы, через неплотно прикрытую дверь, послышался шорох.
Груня прижалась к мужу.
Шорох повторился.
— Это кто–то возится у поленницы у ворот, — прошептала женщина. — Может, это воры?
— Ну вот еще выдумала, — пробурчал Авдей. — Что вору здесь делать? В городке отродясь воров не было, и кому нужны наши дрова?
Они прислушались. Слышно было, как кто–то осторожно перебирает дрова.
— Что ж это такое? — сказал удивленно Авдей. — Неужто и впрямь кто–то дровишек наших унести умыслил? И собака молчит, не лает?
Тихо поднявшись, казак подошел к стене и осторожно вынул из подвешенных на гвоздь ножен саблю.
— Пойду–ка я погляжу, что там такое.
— Не ходи. Боюсь я.
— Вот еще, за кого меня принимаешь, мать? Когда я кого пу- жался?
Во дворе Авдей осмотрелся. Было светло. Луна спокойно висела на небе, освещая городок. Лезвие сабли блеснуло в руке казака.
Осторожно, без скрипа, открыл он калитку и вышел на улицу. У поленницы дров послышался шорох.
Груня дрожала от страха. Благо хоть сынка Макарку отправила ночевать к Никодиму. Сердце ее билось, тело охватил озноб. Она сидела, словно пригвожденная к полу, не зная, выйти ей вслед за Авдеем на улицу или подождать. Вдруг ей показалось, что странный шорох, доносящийся с улицы, прекратился. Но сердце не успокоилось. Наступившая тишина тревожно разлилась по избе. До слуха Груни донеслись какие–то голоса, чья–то ругань. «А ежели Авдей сцепился с вором? А вдруг воров много и они убьют Авдея?»
Как была, босиком, Груня выбежала во двор. Взгляд ее упал на топор, торчавший воткнутым в чурбак у крыльца. Схватив его, она бросилась на улицу.
Сначала женщина ничего не поняла. У разобранной чуть ли не наполовину поленницы она увидела мужчин, вцепившихся друг в друга. Задыхаясь и хрипя, они матерились на чем свет стоит. Авдей лежал внизу. Второго она тоже узнала: «О, Господи, да это ж Лука!»
Вырвав у отца саблю, Лука попытался ударить рукояткой его по голове, но Авдей крепко сдавил руку сына и старался отвести ее в сторону.
— Ты разозлил меня, батя, — натужно сипел Лука. — Сейчас откручу твою башку, опостыл ил ты мне!
Авдей не поддавался, норовя ударить сына то головой, то ногой.
— Иуда, совсем стыд и совесть порастерял. Поднял оружие на родителя, христопродавец!
— Господи, да опомнитесь вы! — закричала Груня, всплеснув руками.
Не помня себя, она бросилась на Луку и вцепилась в его руку. Юноша вскрикнул и разжал пальцы. Подхватив саблю, Груня зашвырнула ее вместе с топором через ворота во двор.
— И ты, мать, туда же?! — злобно рыкнул Лука.
Отталкивая друг друга и шатаясь, отец и сын встали на ноги.
Разозленный до неузнаваемости, Лука тут же попытался навалиться на отца. Но Авдей увернулся и тотчас со всего размаху ударил сына кулаком в лицо. Тот, как подкошенный, грохнулся на землю.
— Ах, тебе еще отвесить, вражина! Это тебе не в спину человека стрелять. И не безвинного цыгана на смерть напрасную обрекать!
Авдей дал сыну встать и ударил кулаком между подбородком и ухом. На этот раз Лука свалился и остался лежать без движения. Видимо, у него помутилось сознание.
Авдей сдернул с себя ремень и крепко–накрепко связал руки сыну.
Все это время Груня плакала и причитала:
— О Господи! О Господи!
— Не кудахтай, клуха! — прикрикнул на нее Авдей, вытирая с лица обильный пот. — Угомонись и айда в избу.
Но бедная женщина не переставала причитать:
— О Господи, что же это творится?!
— Погляди лучше на этого нашего выродка, — сказал Авдей, еще не унявший нервной дрожи. — Видишь, где он ружье–то схоронил? А мы с тобой, два дурня, ждем, когда он его от кузнеца притащит.
Авдей подошел и сгреб сына в охапку, помогая ему встать на ноги. Груня подобрала мешок, валявшийся у разрушенной поленницы. Из него на землю выпали ружье и подсумок с зарядами.
— Не тронь, может, заряжено оно! — предостерег ее Авдей, когда она склонилась над ружьем.
— Что, стрельнет? — испуганно отдернула руку Груня.
— Не знаю, как сейчас, но оно уже разок подло стрельнуло в спину Архипу–кузнецу!
— Ты что, аль впрямь думаешь, что Лука выстрельнул в Ар- хипку? — попятилась от ружья бедная женщина.
— Сердце мне вещует, что на нем большая вина. — Авдей встряхнул сына. — Как только в его башку взбрело эдакое злодейство? Ума не приложу.
— Это цыганка зараз во всем виновата, — простонала с отчаянием Груня. — Она наслала порчу на Луку нашего!
— В башке у него порча, — вздохнул Авдей. — Только вот никак не уразумею, откель эта напасть досталась сыну нашему.
Воровато оглядевшись (не видят ли соседи), родители завели Луку в дом. Груня, дав волю чувствам, громко кричала и рыдала. Лука же молчал, словно это касалось не его.
— Развяжи меня, — то ли попросил, то ли потребовал Лука, не глядя ни на отца, ни на мать.
— Нет! — отрезал Авдей. — Сейчас пойдешь со мной.
— Куда? — всполошилась Груня.
— В крепость. Посажу его под караул, а цыгана выпущу!
— Авдей, прости его, — упала на колени несчастная Груня. — Он же чадо наше. Кровиночка наша! И кузнец… Архип–то ведь живехонек остался?!
— Это не малит вины Луки! — отрезал Авдей.
— А людям… что ж мы людям–то опосля скажем?
— А то и скажем. Так, мол, и так, сынок–то наш, Лука преподобный, христопродавец и душегуб! А еще…
Авдей не договорил. Он схватился руками за грудь и рухнул на пол. Лука и Груня онемели. Женщина, упав на колени, склонилась над покойным.
— Авдей, Авдеюшка! Очнись, Авдеюшка!
И убитая горем Груня в отчаянии зарыдала.
— Мама, развяжи меня! — взмолился Лука, на которого внезапная смерть отца подействовала отрезвляюще.
Упав на колени, он уткнулся лицом в грудь отца и горько заплакал. Так и стояли они у тела Авдея, несчастные и глубоко потрясенные неожиданно свалившимся горем. Каждый из них винил только себя в его смерти и каждый из них надеялся, что это только страшный сон, а утром они проснутся все вместе.
23
Архип проспал сутки. Просыпаясь, он неловко повернулся, и резкая боль, исходящая от раны, пронзила тело.
В дом вошла Мариула. Он увидел ее сразу, как только женщина открыла дверь и остановилась на пороге.
Мариула ласково смотрела на него:
— Что ж ты молчишь, касатик?
Архип лишь улыбнулся ей. Мариуле очень шло нарядное цветастое платье. С привычной смелостью ведуньи она спросила:
— Рана не беспокоит, касатик?
Архип потускнел.
— Спаси Христос, Мариула.
Помолчали, глядя друг на друга.
— Ну вот, — вздохнула Мариула, — ужо скоренько все и заживет.
— А Ляля где? — спросил он, и как–то боязливо дрогнуло сердце в глубине груди, и вместе с тем сладостно.
— Ушла Ляля, — ответила Мариула, и улыбка исчезла с ее лица.
— Ушла, — как эхо, повторил он тихо, не успев до конца осознать смысл слов Мариулы.
— Ко мне казаки давеча наведывались, — поспешила сменить тему разговора женщина. — О тебе и здоровьице твоем справлялись. Желают тебе здравия, да поскорей. А еще желали, штоб…
— А почему Ляля ушла? — перебил ее Архип. — Она же говорила, что будто…
— Она с тебя свое получила, — загадочно ответила Мариула, — а теперь вернется в табор!
— А что она получила? — удивился Архип, у которого от ночи, проведенной с цыганкой, не осталось никаких воспоминаний.
— Все и сполна, — загадочно ответила Мариула. — Ей только робеночка от тебя прижить надо было. Под венец идти нельзя ей — Христова она невеста–то. А без робеночка она силу свою чудесную порастерять могла.
— И что, больше я ее не увижу? — разочарованно спросил Архип.
— Как знать… — неопределенно пожала плечами ведунья. — Ушла она ночью, без прощаний. Даже не поблагодарила за кров. Да Господь ей судья! Одно благостно: тебя, голубь, к жизни возвернула!
Обида на Лялю сильнее боли от раны пронзила грудь кузнеца. Кольнула и, к его немалому удивлению, тут же прошла. Архип быстро смирился с ее таинственным уходом. Он улыбнулся тревожно смотрящей на него женщине:
— Счастливая ты, Мариула. Столько радости можешь людям приносить. Аж завидно!
Она мягкой ладошкой прикрыла ему рот. Мариула не любила, когда ее хвалили. А кузнец прижал ее ладонь к своим губам и поцеловал.