— Брось это дерьмо, Гамп, или ты окончательно решил в пижаме заявица к президенту? Для тебя в Сайгоне по такому случаю два десятка узкоглазых за одну ночь пошили новую форму.
Полковник сказал, что будет сопровождать меня в Вашингтон, где организует нам гостиницу, питание, транспорт до любого назначенного места, а так же обьеснит, как я должен себя везти и все такое.
Звали его полковник Гуч.
В тот же вечер я сыграл последнюю партию в пинпонг с одним парнем из штабной роты, который слыл армейским чемпионом или как-то так. Росточку не большого, жилистый, в глаза не смотрит, пришел со своей собственной ракеткой в кожаном чехле. Когда он понял, что я вот-вот надеру ему задницу, сразу игру прекратил и стал бубнить, что мячики для пинпонга отсырели и ни к черту не годяца. Потом зачехлил ракетку — и поминай как звали, но я не возрожал, тем боле что мячики свои он забыл у нас в госпитале, а нашим ребятам они будут совсем не лишни.
Утром в день отъезда пришла сестричка и вручила мне конверт с моим именем. Внутри была записка от летенанта Дэна, который, по щастью, остался жив и написал следущее:
Друг мой Форрест, жаль, что мы не успели попрощаться. Врачи медлить не стали: я и глазом моргнуть не успел, как меня уже собрались куда-то везти, но я попросил разрешения ненадолго задержаться, чтобы черкнуть тебе записку, потому что ты все это время окружал меня добротой.
Я чувствую, Форрест: тебя ждет нечто очень важное, какие-то жизненные перемены или события, которые поведут тебя в новом направлении, так что лови момент, не упускай своего шанса. Сейчас мне вспоминается твой необыкновенный взгляд, крошечная искра, что время от времени вспыхивает у тебя в глазах, особенно когда ты улыбаешься, и в этих редких случаях, как я понимаю, мне открывался едва ли не генезис нашей человеческой способности к мышлению, созиданию, бытию.
Война — это не твое, дружище, да и не мое, но для меня она закончена и, надеюсь, со временем закончится для тебя. Перед тобой встанет кардинальный вопрос: чем заниматься дальше? Я отнюдь не считаю тебя идиотом. Если даже по результатам каких-то тестов или по заключениям глупцов ты и подпадаешь под ту или иную категорию, скажу тебе, Форрест, как на духу: я наблюдал запрятанные глубоко в твоем сознании проблески пытливого ума. Не противься, когда тебя подхватит этот поток, заставь его работать на себя, чтобы обходить и мели, и коряги, никогда не пасуй и не останавливайся. Ты отличный парень, Форрест, у тебя доброе сердце.
Письмо летенанта Дэна я прочел раз 10 или даже 20, но понял далеко не все. Нет, я, конечно, собразил, к чему он клонит, но в отдельные слова и предложения просто не врубался. На утро приходит полковник Гуч и говорит, что нам пора выдвигаца: сперва в Сайгон за моей новой формой, которую пошили за одну ночь два десятка местных, а оттуда уже прямиком в Штаты, вот как-то так. Показал я ему письмо летенанта Дэна и попросил обьеснить конкретно, в чем тут смысл, а он пробежал глазами эти строки, вернул мне листок и говорит:
— Поверь, Гамп, смысл довольно прозрачен: главное — не облажаца, когда президент будет вручать тебе орден.
8
Мы летели в вышине над Тихим океаном, и полковник Гуч растолковывал мне, что в Штатах я стану великим героем. Дескать, на шевствия и протчую хрень будут стекаца толпы народу, а я даже не буду тратица на еду и питье, посколько люди на перебой будут стараца меня угостить. Так же он сказал, что Армия планирует отправить меня в поездку по стране, чтоб агитировать за вступление в ряды вооруженных сил, покупку аблигаций и всякую такую фигню, а встречать меня всюду будут «по королевски». Тут он оказался прав.
Когда мы приземлились в аэропорту Сан-Франциско, нас поджидала не шуточная толпа. С плакатами, с транспорантами и протчим. Полковник Гуч выглянул в элиминатор и удивился, где же духовой оркестр. Но оказалось, что и толпы боле чем достаточно.
В самом начале, когда мы спускались по трапу, толпа стала хором дикламировать речевки, потом кто-то метнул здоровенный помидор, угодивший прямо в лицо полковнику Гучу. А дальше пошло-поехало, выкрикивая всякие пакости. Толпа прорвала полицейский кордон и ринулась к нам — наверно, две тыщи человек, не меньше, все бородатые, как козлы, — страшнее этого была только мясорубка на рисовой делянке, где убили Буббу.
Полковник Гуч пытался стереть с лица ошметки помидора, чтобы сохранить достоинство, но я бы на этом не зацыпливался, потому как соотношение сил было тыща к одному, а мы в добавок без оружия. Ну, я сорвался с места — и бежать.
А толпа, как видно, только и ждала, чтобы устроить травлю, посколько все как один бросились за мной, орут, улюлюкают, плакатами своими размахивают, но я с чем-то подобным еще в детстве сталкивался. Пробежал я, щитай, до конца взлетно-посадочной дорожки и обратно, ворвался в терминал, а там оказалось еще страшней, чем в тот раз, когда меня эти бараны-кукурузники из Небраски на Апельсиновом кубке гоняли. В конце концов забежал я в сортир, прыг на горшок, дверь запер — там и дожидался, когда же они на меня плюнут и по домам разойдуца. Битый час, наверно, орлом просидел.
Вышел я из сортира, доплелся до вестебюля и вижу: в окружении взвода военной полиции и копов стоит полковник Гуч как в воду отпущенный и вдруг замечает меня.
— Где, — говорит, — тебя носит, Гамп? Из-за нас двоих рейс на Вашингтон задерживают.
Зашли мы в самолет, там штацкие какие-то сидят, но у нас с полковником Гучем места были впереди. Не успели мы взлететь, как по близости от нас не осталось ни одного пассажира — все куда-то в хвост рванули. Я спросил полковника Гуча, чем это обьесняеца, и он ответил, что от нас, наверно, попахивает. Да ты, говорит, не бери в голову. В Вашингтоне, говорит, все будет путем. Хотелось бы надеяца, потому как до сих пор все шло сикось-накось.
Когда мы стали снижаца над Вашингтоном, я чуть не лопнул от волнения! Прямо из элиминатора видны и монумент Вашингтона, и Капитолей — раньше я эти доскопримечательности только на открытках видал, а тут они прямо подо мной, в полный рост. Армия прислала за нами автомобиль, и нас привезли в шикарную гостиницу, там лифты, все дела, за чемоданами слуги спешат. Опять же, я впервые в жизни на лифте прокатился.
Только мы устроились каждый в своей комнате, заходит ко мне полковник Гуч и сообщает, что настало время выпить — по близости есть уютный бар, там девчонки симпатичные и вобще с Калифорнией не сравнить, посколько в восточных штатах народ самый культурный. И снова он пальцем в небо попал.
Присели мы за столик, полковник Гуч заказывает мне пиво, себе что-то другое и начинает меня инкрустировать, как себя везти на завтрашней церемонии, когда президент будет вешать мне на грудь орден.
Дошел примерно до середины, и тут направляеца к нашему столу симпотная девочка. Полковник Гуч не сводит с нее глаз и просит подать нам еще две порции — как видно, за официантку ее принял. А она смотрит с верху в низ и говорит: «Да я бы тебе порцию теплой блевотины не подала, мерзавец». Потом разворачиваеца ко мне и спрашивает: «Ну, сколько младенцев ты сегодня убил, жирный бабуин?»
После такой выходки мы, конечно, в гостиницу поспешили, заказали пиво через обслуживание в номерах, и полковник Гуч продолжил свой инкрустаж.
На утро поднялись мы с расцветом и двинулись пешком к Белому дому, где живет президент. Дом шикарный, с просторной лужайкой, все дела, и размерами почти с ратушу в Мобайле. Там уже собралось не мало военных, все мне жали руку, говорили, что я настоящий солдат — так и скоротали мы время до церемонии.
Президент, здоровенный старикан, говор как у техасца или типо того, созвал к себе в дом кучу людей, при чем некоторые смахивали вроде как на горничных и уборщиков, но все они высыпали в розалий, на солнышко.
Большой армейский чин стал зачитывать какую-то хренотень, и все внимательно слушали, а я заскучал, посколько в тот день мы даже не позавтракали.
Когда наконец армейский чин закрыл фонтан, меня вычислил президент, подошел, вынул из коробочки орден и пришпилил мне на грудь. Затем пожал мне руку, и все приглашенные стали щелкать фотиками, оплодировать и всякое такое.
Ну, думаю, все позади, можно валить отсюда, но президент не уходит и не уходит, да еще как-то подозрительно на меня косица. И наконец выдал:
— Молодой человек, это у вас в животе такой рокот?
Я бросил взгляд на полковника Гуча, но он только вытаращил глаза, так что я кивнул и говорю «угу», а президент мне:
— Это непорядок, молодой человек, идемте посмотрим, чем тут можно подкрепица!
Следую за ним по пятам, заходим в не большое помещение и президент велит человеку в прикиде официанта собразить нам что-нибудь на завтрак. Остались мы на едине, и он в ожидание завтрака начинает засыпать меня вопросами, например, знаю ли я, почему мы воюем с узкоглазыми, хорошо ли с нами обращаюца в армии, то, се. Я знай киваю, проходит не много времени, настает пауза, и он говорит:
— Хочешь, телевизор включим под завтрак?
Я снова киваю, президент врубает телик над письменным столом — показывают «Бевер или Хилл бились?». Он доволен, говорит, что ни одной серии не пропускает и что я смахиваю на Джетро[16]. После завтрака президент спросил, интересно ли мне будет осмотреть дом, я такой «угу», и мы отравляемся на эскурсию. Затем вышли на улицу, нас окружили фотографы, президент изъевил желание присесть на скамеечку и спрашивает:
— Молодой человек, вы ведь получили боевое ранение, верно? — Я киваю, а он мне: — Раз так, посмотрите вот сюда, — задирает сорочку, показывает мне здоровенный шрам после операции на животе и в след за тем интересуеца: — А вас куда ранило? — так что пришлось мне спустить штаны и показать.
Ну, фотографы всей бандой кинулись снимки делать, а какие-то люди меня оттеснили к полковнику Гучу, ожидавшиму в сторонке.