— Раздевайся.
Знаете, если не щитать одного-двух случаев, мое раздевание всегда влекет за собой неприятности, вот я и говорю, мол, не хотелось бы, а она делает себе пометку и не отстает: либо давай сам, либо санитары придут помогут. Вот такие пироги.
Решил я, что лучше уж самому, стою почти нагишом, а она проходит ко мне за ширму, оглядывает с головы до ног и тянет:
— Надо же, какой прекрасный образец мужественности!
Потом начала стукать меня по колену резиновым молоточком, как в универе было, и тыкать в разные места. Но нагибаца не требовала — и на том спасибо. Потом разрешила мне одеца и идти в палату. По дороге я оказался у застекленной двери, а за ней увидал ватагу мелких ребятишек: одни сидят, другие валяюца, кто корчица, кто слюни пускает, кто по полу барабанит кулаками. Я не много задержался, понаблюдал — и до чего же мне их жалко стало, вспомнилось, как сам я в школе-дурке прозебал.
Через пару дней снова вызывает меня доктор Уотсон. Прихожу в кабинет, там двое хлыщей сидят, врачами переодетые, и она их представляет: это сотрудники Нацианального института психического здоровья, доктор Дьюк и доктор Эрл. Их якобо очень заинтересовал мой случай.
Доктор Дьюк и доктор Эрл велят мне садица и начинают задавать вопросы — самые разные, а затем по очереди стукают меня молоточком по коленям. Доктор Дьюк такой:
— Вообрази, Форрест: мы получили результаты тэстов и поражены твоими показателями в разделе математики. Поэтому мы решили дать тебе дополнительные тэсты.
Достают листки, усаживают меня выполнять задания, причем куда трудней, нежели чем прежние, но сдаеца мне, я справился. Знать бы, что за этим последует, я б ошибок навалял.
— Форрест, — заводит доктор Эрл, — это феноменально. У тебя не мозг, а электронно-вычислительная машина. Думаю, тебе трудновато с ним ладить — потому ты и оказался в этом учреждении, но я ни с чем подобным в жизни не сталкивался.
— Согласитесь, Джордж, — подхватывает доктор Дьюк, — этот пациент — просто находка. Я довольно долго сотрудничал с НАСА и сейчас понимаю, что нам необходимо отправить его на обследование в Авиационно-космический центр Хьюстона. Там подыскивают как раз такую кандидатуру.
Доктора сверлят меня взглядами, кивают, повторно стучат молоточками мне по коленям, и я понимаю, что снова влип.
Отправили меня на старом, раздолбанном самолете в Хьюстон, штат Техас. В салоне оказались только мы двое — я и доктор Дьюк, и полет был бы прямо-таки отличный, если б не приковали меня цепями к креслу по рукам и ногам.
— Выслушай меня, Форрест, — говорит доктор Дьюк. — Расклад такой. В данный момент ты по уши в дерьме, потому что запустил орденом в прецтавителя административно-вспомогательного персонала сената США. За это тебе светит десять лет тюрьмы. Но если ты будешь сотрудничать со специалистами из НАСА, я лично позабочусь о твоем освобождении, договорились?
Я киваю. Мне ведь нужно выбраца из тюрьмы и снова разыскать Дженни. Скучаю по ней так, что сил нет.
В НАСА меня забрали примерно на месяц. Осмотрели, протэстировали, засыпали вопросниками — у меня было такое чуство, будто я приехал на шоу Джонни Карсона «Сегодня вечером»[21].
Но нет.
Однажды вталкивают меня в большое помещение и обьесняют, какие у них планы.
— Гамп, — говорят мне, — мы собираемся отправить тебя в космический полет. По мнению доктора Дьюка, твой мозг работает как электронно-вычислительная машина, только лучше. Если нам удасца правильно его запрограмировать, ты внесешь не оценимый вклад в програму космических исследований США. Что скажешь?
Я с минуту подумал и говорю: сначала нужно у мамы спросица, а мне бросают еще более веский довод — десять лет жизни за решеткой.
Ну, сказал я «да», хотя из-за этого у меня тоже каждый раз одни неприятности.
А виды на меня у них вот какие были: сунуть в летальный апарат и запустить в космос, чтоб я вокруг Земли круги нарезал — миллион километров. Из этой организации людей даже на Луну запускали, только их находки дерьма не стоили, а потому цель поставили другую: Марс. Мне еще повезло, что в ту пору имелся ввиду не сам Марс, а тренеровочная програма для выевления типо личности, наиболее подходящей для полета на Марс.
На ряду со мной для этой програмы отобрали еще двоих: какую-то тетку и обезьяну.
Тетку, брюзгливую с виду, звали майор Дженет Фритч, ее пророчили на должность первой американской женщины-астронавта, но о ней никто ничего не знал, посколько весь проэкт держался в строгом секрете. Росту не большого, стриженая под горшок, нас с обезьяной за людей не щитала даже.
Обезьяна, кстате, не плохая попалась, по кличке Сью. Здоровенная самка оран-мутана, отловленная в джунглях Сумматры или где-то там по близости. На самом деле обезьян в космическом центре был целый зверинец, их уже не один год запускали в космос, но щиталось, что наша лучше всех: первое — самка, а они, как извесно, дружелюбней, нежели чем самцы, и второе — имеет за плечами целых два космических полета. Услышав такое, мне стало интересно, почему единственным опытным членом экипажа должна быть обезьяна? Невольно призадумаешься, да?
Короче, стали мы по всякому тренероваца. Нас помещали в цыклотрон и крутили, загоняли в тесные каморки, где не действовала сила притяжения — всего не перечислишь. И днями напролет выносили мне мозг всякой фигней: заставляли учить на зубок уровнения, чтоб определять расстояния между точкой, где мы находимся, и точкой, где нам велено быть, а так же чтоб расщитывать обратный курс, коксиальные кардинаты и косиносуицидальные импульсы, осваивать сферойдную тригеометрию, методы Болевой алгебры, антилопарифмы, фурия-анализ, анализатор гармоник, многоразмерную математику, маточную алгебру и всякую такую ахренею. Меня готовили на «дублера» бортового компьютера.
Я написал кучу писем Дженни Каррен, но все они вернулись со штампом «Адресат не найден». Писал и маме, она ответила длинным посланием, суть которого была такова: как не стыдно мне стремица в даль от своей бедной старенькой мамы, которая прозебает в богодельне и единственно, что у нее осталось на всем белом свете, — это я.
У меня не хватило духу ей признаца, что мне светит не шуточный срок и я не по своему хотенью стремлюсь от нее в даль, так что оставалось лишь уговорить ее не пережевать, посколько экипаж у нас опытный.
Короче, пришел назначенный день и, доложу я вам, у меня не просто начался озноб, у меня начался смертельный мандраж! Хотя проэкт был сверх секретным, информация просочилась в прессу, и теперь нас готовились показать по телику и не только.
Утром нам принесли свежие газеты, чтоб мы поняли, на сколько уже прославились. Цетирую некоторые заголовки:
«Очередная космическая экспедиция США: женщина, обезьяна, идиот».
«Америка отправляет странных посланников к чужим планетам».
«Девушка, верзила и горилла стартуют сегодня».
Не осталась в стороне даже «Ню-Йорк пост», где спрашивалось: «Команда „Старт“ — но кто главный?»
Единственный хоть сколько-нибудь приличный заголовок появился в «Ню-Йорк таймс»: «Новое в исследовании космического пространства: смешанный экипаж».
Обычное дело: не успели мы утром продрать глаза, как началась всякая не разбериха. Как раз время завтракать, и тут кто-то говорит: нет, мол, в день старта завтрак им не положен. А кто-то другой: «Нет, положен», а третий: «Нет, не положен» — и тагдалее, а потом нам и есть расхотелось даже.
Надели на нас скафандры, привезли в микравтобусе на стартовую площадку, при чем старушка Сью томилась в клетке на заднем сиденье. Космический корабль оказался размерами с небоскреб этажей в сто, пеной исходит, паром шипит, словно готов заживо нас всех сожрать! Подняли нас на лифте в отделяемый отсек, пристегнули, старушке Сью отвели место сзади. Сидим ждем.
И ждем.
И ждем.
И ждем.
А корабль наш кипит, шипит, рычит, пар пускает. Кто говорит, мол, за стартом наблюдают сто миллионов телезрителей. Я прикинул, что все они тоже ждут.
Короче, около полудня кто-то постучался в дверь космического корабля и говорит: «Полет откладываеца до устранения неисправностей».
Спускаемся мы на лифте обратно в низ: я, Сью, майор Фритч. Она единственная стонет и брюзжит, ну а мы со Сью только рады.
Облегчение наше, впротчем, оказалось кратким. Не прошло и часа — кто-то вбегает в помещение, где мы как раз собирались обедать, и приказывает:
— Надеть скафандры! Приготовица к запуску!
Тут суматоха началась, беготня, шум и гам. Не иначе как от телезрителей жалобы поступили, вот и было принято решение запалить огонь у нас под задницами, не взирая ни на что.
В любом случае, это уже не играло роли. Загнали нас по новой в микравтобус, подвезли к кораблю, стали поднимать в лифте, и на полпути кто-то спохватился: «Господи, обезьяну проклятую забыли!» — и начал орать наземному персоналу, чтобы пулей доставили к нам старушку Сью.
Опять пристегнули нас ремнями, кто-то начал щитать задом на перед от сотни, и тут в дверь протиснули Сью. Мы откинулись на спинки кресел, а счет уже до десяти дошел, и вдруг я слышу какое-то шевеленье за спиной, где Сью устроилась. Поворачиваюсь, на сколько возможно, и что я вижу: никакая там не Сью, а матерый самец — зубы ощерил и ремень дергает, того и гляди вырвеца!
Ставлю в извесность майора Фритч, та оглядываеца, ахает «О боже!» и связываеца по радио с центром управления полетом.
— Послушайте, — кричит, — к нам по ошибке подсадили самца, придеца отменить полет и устранить это недоразумение!
Но наш космический летальный апарат внезапно загрохотал, затрясся, и из центра по радио поступил ответ:
— Теперь это ваша проблема, сестра, а наше дело — соблюдать график.
И мы полетели.
13
Меня, по первому впечатлению, будто расплющило, вроде как моего папу, когда на него бананы рухнули. Не пошевелица, не вздохнуть, не охнуть — лети себе, да и все. Снаружи, глядя в элиминатор, виднееца только голубое небо. Космический летальный апарат выходит на орбиту.