— Ты мне мозги пудришь, парень? — взвилась майор Фритч.
— Что вы, что вы, — отвечает Большой Сэм. — Видите ли, мои соотечественники, выражаясь вашим языком, еще стоят на пороге цивилизации, а потому питают особое пристрастие к человечине. И белое мясо почитаеца деликатесом.
— То есть ты пытаешься меня убедить, что вы — племя людоедов? — уточняет майор Фритч.
Большой Сэм только пожимает плечами:
— Ну, как бы да.
— Это отратительно, — заявляет майор Фритч. — Послушай, ты должен обеспечить нам полную безопастность и возвращение к цивилизации. Сотрудники НАСА, по всей видимости, уже организовали поиск, и сюда с минуты на минуту прибудет спасательный отряд. Я требую уважения нашего человеческого достоинства, то есть такого обращения, какое было бы оказано прецтавителям любой дружественной державы.
— Во-во, — отвечает Большой Сэм, — с вечера они как раз настроились именно на такое обращение.
— Слушай меня внимательно! — приказывает майор Фритч. — Я настаиваю, чтобы нас немедленно освободили для отправки в столичный или другой город, где имееца телефонная связь.
— К сожалению, — говорит Сэм, — это невозможно. Освободи мы вас из-под стражи, в джунглях вы не пройдете и сотни ярдов, как вас захватят пигмеи.
— Пигмеи? — не поверила своим ушам майор Фритч.
— На протяжении многих поколений мы враждуем с пигмеями. В незапамятные времена кто-то украл у кого-то свинью — сейчас уже все запамятовали кто и где: это окутано мраком тайны. Но мы со всех сторон окружены пигмеями — так ведёца испокон веку.
— Ну, знаешь, — говорит майор Фритч, — лучше уж мы попытаем щастья с пигмеями, чем с презренными конебалами… пигмеи не людоеды, верно?
— Верно, мадам, — отвечает ей Большой Сэм. — Пигмеи — охотники за головами.
— Час от часу не легче. — Майор Фритч совсем скисла.
— Так вот, — продолжает Большой Сэм. — Этой ночью мне удалось спасти вас от котла, но не могу поручица, что сумею долго удерживать моих людей на расстоянии. Они хотят извлечь хоть какую-то выгоду из вашего поевления.
— Неужели? И какую, например?
— Ну, во-первых, племя положило глаз на ваше животное. Его постановили употребить в пищу.
— Это животное — собственность Соединенных Штатов Америки, — указывает майор Фритч.
— И тем не менее, — стоит на своем Большой Сэм. — Я щитаю, вы, со своей стороны, должны сделать дипломатический жест.
Старина Сью хмуро кивает и при этом скорбно поглядывает на дверь.
— А кроме того, — продолжает Большой Сэм, — раз уж вас сюда занесло, будьте любезны на нас поработать.
— Каким образом? — Майор Фритч заподозрила неладное.
— Ну, например, — говорит Большой Сэм, — потрудица в сельском хозяйстве. Заняца земледелием. Поймите, я много лет пытаюсь изменить жалкую участь моего племени. Недавно мне пришла в голову одна идея. Нам достаточно воспользоваца здешними плодородными землями и применить современные достижения огрономии, чтобы выбраца из пут первобытно-общинного строя и занять свое место на мировом рынке. Короче говоря, преодолеть наследие отсталой, загнивающей экономики, чтобы стать конкурентоспособной, культурной нацией.
— И что же у вас будет расти? — поинтересовалась майор Фритч.
— Хлопок, душа моя, хлопок! Король товарных культур! Фундамент вашей империи, заложенный в недалеком прошлом.
— Ты предлагаешь нам стать хлопкоробами? — проскрипела майор Фритч.
— Клянусь твоей симпаптичной попкой, именно так, сестренка, — сказал Большой Сэм.
15
Ну вот, поставили нас выращивать хлопок. На бещисленных акрах земель. На сколько глаза хватало. Если у меня и была в чем-либо уверенность, то лишь в одном: если мы когда-нибудь унесем отсюда ноги, то я ни за какие коврижки не стану занимаца хлопковоцтвом.
С того первого дня, когда мы познакомились в джунглях с Большим Сэмом и его конебалами, произошло не мало событий. Во-первых, мы с майором Фритч убедили Большого Сэма не отдавать бедолагу Сью на прокорм людоедам. Втолковали, что от него будет много больше проку на хлопковой плантации, чем в котле. И старина Сью остался при нас: в нахлобученной соломенной шляпе таскал здоровенные джутовые мешки, сажал хлопок.
Во-вторых, недели через три-четыре заваливаеца к нам в хижену Большой Сэм и спрашивает:
— Форрест, дружище, а ты в шахматишки играешь?
— Нет, — говорю.
А он мне:
— Ничего страшного, ты же питонец Гарварда — научишься.
Я покивал — и начал учица игре в шахматы.
Каждый вечер, закончив труды на хлопковой плантации, мы с Большим Сэмом садились у костра и раставляли фигуры. Он мне показал ходы и первые несколько дней обьеснял стратегию. Но когда я у него выграл одну партию или даже две, обучение закончилось.
Прошло не много времени, и состязания наши стали длиннее. Иногда партия растягивалась на несколько дней, если Большой Сэм не мог решить, куда пойти. Сидит, бывало, уставившись на доску, потом одну фигуру куда-нибудь двигает, но мне всегда удавалось выграть. Иногда он прямо бесился, колошматил себя по ноге палкой, бился головой о камень, всякое такое.
— Для выкормыша Гарварда ты неплохой шахматист, — говорил он, или еще так: — Слушай, Форрест, а почему ты сделал такой ход?
Я, конечно, молчок, только плечами пожимал, и от этого Сэм приходил в ярость. Однажды он и говорит:
— Знаешь, Форрест, я рад, что тебя сюда занесло, теперь хоть есть с кем в шахматы сыграть, и хорошо, что я не отдал тебя на съедение. Но тут вот какая штука: охота мне хотя бы разок тебя обставить.
С этими словами Большой Сэм облизнулся — а я, конечно, идиот, но не до такой же степени: понял, что стоит мне один-единственный раз ему продуть, как он успокоица и, не долго думая, сожрет меня на ужин. Мне, понятное дело, расслабляца не приходилось.
Между тем с майором Фритч произошла не понятная история.
В один прекрасный день идем мы с хлопковой плантации — она, Сью и я, и вдруг из кустов высовываеца здоровенная черная ручища и жестами подзывает майора Фритч. Мы со Сью останавливаемся, а майор Фритч подходит к зарослям и спрашивает: «Кто там?» И тут эта ручища хватает майора Фритч и тащит в кусты. Мы со Сью переглянулись — и пулей туда. Сью меня опередил, я только собрался бросица в заросли, как он меня остановил. Головой качает и делает мне знак отойти; ну, отошли мы малость, стоим ждем. До нас доносяца все возможные звуки, кусты трясуца как бешеные. До меня на конец дошло, что там происходит, но, судя по голосу майора Фритч, никакая опастность ей не грозила, ничего такого, так что поплелись мы с обезьяном в деревню.
Примерно через час появляеца майор Фритч, а с ней мощный такой конебал — и лыбица, рот до ушей. Она его за руку держит, как бы ведет за собой. Приводит его к нам в лачугу и говорит:
— Познакомься, Форрест, это Грурк. — И подталкивает его в перед.
— Привет, — говорю.
Этого конебала я давно заприметил. Грурк с ухмылкой кивает, я ему тоже кивнул. А Сью знай яйца себе чешет.
— Грурк предложил мне переселица к нему, — сообщает майор Фритч, — и я, пожалуй, соглашусь: здесь нам втроем тесновато, ты согласен?
Киваю.
— Форрест, ты никому не проболтаешься, а? — спрашивает она.
Кому, интересно знать, тут можно проболтаца? Но я только помотал головой, майор Фритч тут же подхватилась и потопала за Грурком к нему в жилище. Вот и все дела.
Потекли сутки, месяцы, а потом и годы; изо дня в день мы со Сью и майор Фритч вкалывали на плантации — я уже превратился типо в Дядюшку Римуса[27]. По вечерам, обставив Большого Сэма в шахматы, забирался я в нашу лачугу со стариной Сью, и мы перед сном могли не много посидеть вдвоем. Дошло до того, что научились уже типо общаца: фыркали, рожи строили, махали руками. По происшествии долгого времени я свел во едино его биографию, которая примерно так же печальна, как и моя.
Когда он был еще детенышем-обезьянчиком, его мама с папой пошли как-то раз гулять в джунгли, а там откуда ни возьмись выскочили охотники, набросили на его родителей сеть и уволокли с собой. Сью прибился к дяде с тетей, но вскоре они его выперли за прожорливость, и остался он один.
А ему все ни почем: прыгал себе по деревьям, питался бананами, но згубило его любопытство: однажды захотелось ему вызнать, что творица там, где кончаюца джунгли, и он, перескакивая с ветки на ветку, добрался до деревни. Его замучила жажда, спустился он к речке попить, а там баклан какой-то на пироге проплывал. До той поры Сью никогда пирогу не видел: прирос к месту и глазеет, а баклан к нему подгребает. Сью подумал, что его хотят покатать на лодке, но вместо этого парняга огрел его веслом по голове, связал, как свинью, и продал какому-то типу, который увез его в Париж и стал показывать на передвижной ярмарке.
Там уже была одна обезьяна породы оран-мутанов, звали ее Дорис, красавица не обыкновенная; прошло не много времени, и они влюбились. Хозяин возил их по всему миру, и в каждом городе устраивал главный атракцыон: помещал Сью и Дорис в одну клетку, чтобы зеваки смотрели, как они совукупляюца — вот такая была ярмарка. Вобщем, Сью, конечно, стыдился, но других возможностей у них не было.
Как-то раз приехали они в Японию, а там к хозяину привязался какой-то дядька — стал торговаца, чтобы выкупить Дорис для себя. И увезли ее неведомо куда, а Сью остался один.
Характер у него начал портица. Сидел мрачнее тучи, на посетителей рычал и скалился, а под конец вобще взял манеру прилюдно ходить по большому и через прутья клетки свое кало швырять прямо в людей, которые чесно заплатили деньги, чтобы ознакомица с повадками оран-мутана.
У хозяина, конечно, терпение скоро лопнуло, и продал он Сью людям из НАСА. В чем-то я разделяю чуства Сью: как он тоскует по своей Дорис, так и я тоскую по Дженни Каррен — дня не проходит, чтобы не задумывался, как сложилась ее судьба. Короче, так мы со стариной Сью и куковали у черта на рогах.