Затея Большого Сэма с выращиванием хлопка превзошла самые смелые ожидания. Мы только успевали делать посадки и собирать урожай в тюки, которые туземцы складировали в соломенных амбарах за деревней. И вот настал день, когда Большой Сэм нам сообщил, что племя хочет построить большую лодку, баржу типо, чтоб загрузить в нее хлопок и пробица через владения пигмеев к той месности, где можно продать наш товар и сколотить целое состояние.
— У меня все прощитано, — сказал Большой Сэм. — Сперва продадим с торгов хлопок и поднимем денег. Потом закупим необходимые моему племени товары.
Я спросил, какие именно, и он говорит:
— Ну, сам понимаешь, дружище: бусы, побрякушки, зеркальце, а то и два… транзисторный приемник… может, еще коробку добрых кубинских сигар… и ящик-другой огненной воды.
Вот такой, значит, у нас бизнес.
Короче, пару месяцев спустя собрали мы последний урожай хлопка в том сезоне. Большой Сэм почти достроил речную баржу для доставки нас в город через владения пигмеев, и накануне нашего отплытия в деревне устроили гулянку, чтобы отпразновать все, что можно, а заодно и отогнать злых духов.
Люди расселись вокруг костра и под барабанный бой затянули «була-була». А потом приволокли все тот же здоровенный котел и вскипетили воду, но Большой Сэм обьеснил, что это всего лишь «символический жест».
Напоследок пришлось мне сесть за шахматную доску, и я, чесно скажу, от волнения едва не продул! Нам только и требовалось, что добраца до города, хоть столичного, хоть какого, — и поменяй как звали. Сью тоже собразил, к чему дело идет: весь в улыбке расплылся и под мышками себя щекочет.
Сыграли мы партию или даже две, начали следущую, доигрываем уже, смотрю на доску — и вижу: черт побери, Большой Сэм поставил мне шах. Лыбица так, что только зубы в потемках сверкают, но я-то понимаю: нужно спасать положение, да поскорей.
И только одна загвоздка возникла: положение-то уже не спасти. Пока я валял дурака, забыв, что цеплят по осени щитают, он меня загнал в угол. И выхода не оставил.
Поизучал я позицию. На зубах у Большого Сэма блики от костра играют, освящая мою мрачную физиомордию, а я и говорю:
— Э… мне бы, это… по маленькому.
Большой Сэм с ухмылкой покивал, и, доложу я вам, впервые в жизни такие слова сослужили мне добрую, а не дурную службу.
Зашел я за нашу хижену, пописал, но к шахматной доске возвращаца не стал, а вместо этого сперва юркнул внутрь и обьеснил Сью, что к чему. Затем подполз к хижене Грурка и шепотом позвал майора Фритч. Та вышла, я ее тоже ввел в курс дела — нужно, говорю, делать ноги, покуда нас не отварили и не обжарили.
Короче, мы сообща решили бежать. Грурк — он тоже за нами увязался, потому как влюбился в майора Фритч (уж не помню, как он это выказал). Короче, мы вчетвером по пластунски выбрались из деревни, доползли до берега и только собрались загрузица в туземную пирогу, как я, подняв глаза, увидал, что надо мной стоит Большой Сэм, а за ним — толпа его соплименников, и всех аж перекосило.
— Эх, дружище, — говорит Большой Сэм, — неужели ты возомнил, что способен перехитрить старого черта?
А я ему:
— Ой, да мы только хотели пирогу взять — прокатица по лунной дорожке, понимаешь?
— Ну-ну, — говорит: уж он-то все понимает.
Его конебалы нас скрутили и под вооруженной охраной приволокли назад в деревню. Котел на огне булькает, клокочет во всю, а нас привязали к вбитым в землю шестам — и ничего хорошего ждать уже не приходица.
— Да, дружище, — говорит Большой Сэм, — не повезло вам. Ну, утешайся хотя бы тем, что обеспечишь пропитание паре голодных ртов. Да, чуть не забыл: ты, без сомнения, лучший шахматист из тех, с кем сводила меня жизнь, а я, между прочим, в студенчестве три года выигрывал чемпионат Йеля. Что же касаеца вас, мадам, — так он к майору Фритч обращаеца, — сожалею, но вынужден прервать вашу интрижку с Грурком — сами понимаете.
— Нет, не понимаю, презренный дикарь, — отвечает ему майор Фритч. — Как ты смеешь? Постыдился бы!
— Думаю, вас с Грурком можно подать на одном блюде, — хмыкнул Большой Сэм, — темное мясо с белым… Я лично возьму себе ножку, а потом, вероятно, еще и грудку — для смака.
— Низкий, гнустный осел! — кричит ему майор Фритч.
— А хоть бы и так, — говорит Большой Сэм. — Кутить так кутить!
Туземцы эти отвязали нас от шестов и потащили к огню. Первым оторвали от земли бедолагу Сью, посколько Большой Сэм сказал, что из него получица «наваристый бульон», и уже собирались бросить в котел, как вдруг откуда ни возьмись прилетела стрела и впилась в одного из туземцев, державших Сью. Тот рухнул, а с верху его придавил Сью. Стрелы уже сыпались градом, и у костра началась паника.
— Это пигмеи! — заорал Большой Сэм. — К оружию! — И все ринулись за своими копьями и ножами.
А посколько у нас — ни у майора Фритч, ни у меня, ни у Сью с Грурком — копий и ножей не имелось, мы рванули к реке, да только ушли не далеко: и десяти шагов не сделали, как угодили под деревьями в какие-то силки и взмыли в верх кормашками в воздух.
Болтаемся, как летучие мыши, кровь к голове приливает, и тут выскакивает из зарослей какой-то коротышка и со смеху помирает, глядя на наши мучения. Из деревни доносяца дикие крики, но прошло не много времени — и все стихло. Пигмеи про нас не забыли, опустили на землю, связали по рукам, по ногам — и поволокли обратно в деревню.
Вот это было зрелище! Большого Сэма со всеми его соплименниками взяли в плен и тоже связали по рукам, по ногам. Делай с ними что хошь.
— Н-да, дружище, — говорит Большой Сэм, — похоже, аккурат вовремя к вам подмога пришла, точно?
Я киваю, а сам думаю: ничего себе подмога — из огня да в полымя.
— Слушай внимательно, — говорит Большой Сэм, — нашему племени, похоже, каюк, а у вас вроде бы есть шанс. Тебе нужно во что бы то ни стало вытащить губную гармошку и сыграть пару незатейливых мелодий — это может спасти вам жизнь. Старейшина пигмеев сам не свой до американской музыки.
— Спасибо, — говорю.
— Не за что, дружище.
Подняли его над бурлящим котлом — и вдруг я слышу:
— Конем — на слона три, потом слоном десять на короля семь — вот как я тебя сделал!
Тут раздался всплеск, и все обездвиженные соплименники Большого Сэма по новой затянули «була-була». А мы совсем скисли.
16
Сварив соплименников Большого Сэма и подсушив их головы, пигмеи привязали каждого из нас, как свинью, к двум длинным шестам и понесли в джунгли.
— Как думаешь, что они собираюца с нами сделать? — кричит мне майор Фритч.
— Понятия не имею, да мне уже пофигу, — отвечаю, не кривя душой — до того я устал от этих перепитий. Моему пределу тоже есть конец.
Вобщем, через пару дней доставили нас, как и следовало ожидать, в деревню на просеке в джунглях, где кучкой стояли махонькие хижены. Поттащили к центральной хижене: перед ней вся эта мелочь пузатая сгрудилась, а на высоком стульчике, вроде как на децком, восседает совсем уж мелкий беззубый старикашка с длинной седой бородой. По моим прикидкам — старейшина ихний.
Бросив нас на землю и развязав, стали мы отряхиваца, а старейшина залопотал на ихнем языке, слез со стула, подошел к Сью — и как двинет ему ногой по яйцам.
— За что? — спрашиваю у Грурка, который, пока жил с майором Фритч, наблатыкался по-нашему говорить.
— Он просто хотеть знать, кто эта обезьяна — мальчик или девочка, — обьесняет Грурк.
Казалось бы, можно и повежливей выеснить, но я уж помалкиваю.
Потом старейшина подваливает ко мне и опять же заговаривает на ихнем пигмелионском языке, а я морально готовлюсь тоже по яйцам получить, но Грурк мне обьесняет:
— Он хотеть знать, почему вы жить с эти гадкие людоеды.
— Убеди его, — пропищала майор Фритч, — что это не от нас зависело.
— У меня идея, — говорю. — Скажи ему, что мы — американские музыканты.
Грурк перевел, старейшина очень внимательно к нам пригляделся и что-то спросил у Грурка.
— Что он говорит? — забеспокоилась майор Фритч.
— Он спрашивать, на какой инструмент играть обезьяна, — говорит Грурк.
— Скажи, — говорю, — что обезьяна играет на копьях.
Грурк перевел, и старейшина изъязвил желание услышать наш концерт.
Вытащил я из кармана гармонику и стал наигрывать «Кемптаунские гонки»[28]. Старейшина не много послушал и пустился в пляс — два прихлопа, три притопа.
Когда мелодия кончилась, главный пигмей поинтересовался, на чем играет майор Фритч, и я велел Гурку перевести, что майор Фритч у нас играет на ножах, а Грурк ни на чем не играет — он над нами начальник.
Старейшина призадумался и говорит, что, мол, отродясь не слыхивал, что можно играть на копьях и ножах, но тем не менее велел своим приспешникам подать Сью копья, а майору Фритч — ножики, чтобы послушать, какая у них получица музыка.
Заполучив копья и ножи, я скомандовал: «В атаку!» — старина Сью отоварил старейшину копьем по черепу, майор Фритч замахнулась ножами на двоих пигмеев — и мы ринулись в джунгли, а эта мелочь пузатая за нами по пятам.
Камнями нам в спину кидаюца и всяким дерьмом, из луков стреляют, дротиками пуляют из духовых трубок и всякое такое. Нежданно-негаданно оказались мы на берегу реки, деваца некуда, а пигмеи уже настигают. Делать нечего, надо прыгать в воду и отрываца, и тут с другого берега прогремел ружейный выстрел.
Пигмеи — уже вот они, но тут опять грохнул выстрел, и эта мелюзга повернула назад, чтобы скрыца в чаще. Смотрим на другой берег — и что мы видим: двое мужиков в черных куртках и белых пропковых шлемах, типо как в сериалах показывают, садяца в пирогу и гребут к нам; проходит совсем не много времени — и я различаю у одного на шлеме надпись «НАСА». К нам на конец-то пришла подмога.
Причалив к нашему берегу, мужик из НАСА вылезает из лодки и направляеца к нам. Подходит к старине Сью, протягивает ему руку и говорит: