— Это зачем? — не понял я.
— Вот недоделанный: под себя подстелить. Сам же говоришь, от дождя укрыца надо. — И с этими словами юркнул обратно под мешок.
Сделал я, как он сказал, — и, чесно скажу, получилось совсем не плохо, правда-правда. Из решетки горячим воздухом тянет, мешок не протекает, тепло, уютно. Калачиком оба свернулись бок о бок на решетке, каждый накрывшись своим мешком, проходит не много времени, и тот, который меня выручил, спрашивает:
— Как тебя звать-то?
— Форрест, — отвечаю.
— Неужели? Знавал я одного Форреста. Давно это было.
— А вас, — интересуюсь, — как зовут?
— Дэн, — говорит он.
— Дэн? Дэн? Эй, погодите.
Отбросил я свой мусорный мешок и на том парне мешок приподнял — дествительно он! Ног нету, обзавелся маленькой такой деревянной телешкой на роликах. Постарел лет на двацать, я б его не узнал. Но это был он. Летенант Дэн!
Выписавшись из госпиталя, отправили его домой, в Коннектикут, где он хотел по старой памяти устроица в школу учителем истории. Но вакансии для него не нашлось, и взяли его преподдавать математику. А он математику на дух не переносил, тем более что кабинет математики был на третьем этаже, а каково без ног по леснице карабкаца? Жена от него сбежала с каким-то ню-йоркским продюсером и подала на развод, якобо по причине «несовместимости».
Дэн запил, вылетел с работы и какое-то время болтался без дела. Ворье обнесло его дом, а протезы, которые ему в ветеранском госпитале выдали, оказались не того размера. Через пару лет он, по собственному выражению, «сломался» и начал бомжевать. Назначили ему не большую ежемесячную пенсию по инвалидности, но он почти все деньги раздавал другим бомжам.
— Не знаю, Форрест, — сказал он мне, — толи я смерти своей ищу, толи что.
Дэн вручил мне пару баксов и отправил в магазин за углом купить нам две бутылки самого дешевого бухла. Но я купил только одну, а на сдачу взял себе готовый будьтеброт, посколько с утра ничего не ел.
— Ну, дружище, — начал Дэн, заглотив полбутылки вина, — расказывай, как жил-поживал, давненько мы с тобой не виделись.
Я стал расказывать. Как ездил в Китай играть в пинпонг, как разыскал Дженни Каррен и выступал с «Битыми яйцами», как на митинге сторонников мира выбросил свой орден и оказался за решеткой.
— Как же, как же, помню этот митинг. Вроде я еще в госпитале был. Еще подумал, что хорошо бы там оказаца, но награды свои я бы выбрасывать не стал. Вот, гляди.
Расстегнул он куртку, а на рубашке — все его боевые награды: «Пурпурное сердце», «Серебряная звезда», штук десять в общей сложности или двенацать даже.
— Какая-никакая память, — говорит. — О чем, точно не знаю, но, конечно, о войне, при чем далеко не вся. Я ведь многого лишился, Форрест, и лишился не только ног — потерял кураж, потерял, если угодно, душу. Теперь там пустое место, как раз под медалями.
— А как же «законы природы, которым все подчиняеца»? — спрашиваю его. — А как же «общий замысел», в который мы должны вписаца?
— Забей, — отвечает он. — Это были филосовские бредни.
— Однако же я, вас наслушавшись, пытался им следовать. Плыл по течению и старался все делать как можно лучше. Поступать правильно.
— Может, в твоем случае это сработает, Форрест. Я-то надеялся, что это сработает и для меня, но посмотри, что со мной стало, — говорит он. — На что я теперь годен? Урод безногий. Ни кола ни двора. Алкаш. В тридцать пять лет — бродяга.
— Бывает и хуже, — говорю.
— Неужели? Это как же? — удивился он, и я собразил, что меня поймали на слове, а потому продолжил болтать о себе — как я в психушку попал, как меня в космос запустили, и как приземлились мы у конебалов, и о старичке Сью, и о майоре Фритч, и о пигмеях.
— Боже правый, Форрест, мальчик мой, досталось тебе — будь здоров. — говорит Дэн. — Как же вышло, что нынче, после таких приключений, ты сидишь со мной рядом на решетке, укрываясь мешком для мусора?
— Сам не знаю, — говорю ему, — но я не планирую тут завистнуть.
— И что же ты для себя планируешь?
— Как только дождь прекратица, — отвечаю, — оторву свою толстую задницу от этой решетки и отправлюсь на поиски Дженни Каррен.
— А где она сейчас?
— Этого, — говорю ему, — я тоже не знаю, но выесню.
— Думаю, тебе понадобица кое-какая помощь.
Смотрю я на Дэна — и вижу, как у него сквозь космы глаза блестят. И подумалось мне, что кой-какая помощь ему бы и самому не помешала, ну да ладно.
Посколько ливень не прекращался, пошли мы Дэном в ночлешку при миссии, где Дэн из своего кармана заплатил два раза по пядесят центов, чтоб нас ужином накормили, и по двацать пять центов за койки. Поужинать можно было и на халяву, если высидеть на какой-то проповеди, но Дэн сказал, что лучше всю ночь под дождем мокнуть, нежели чем тратить наше драгоценное время на бубнеж какого-то святоши об устройстве мира.
Наутро взял я у Дэна взаймы доллар, нашел уличный таксофон и позвонил в Бостон тому парню, Мозу, который у нас в «Битых яйцах» ударником был. Естественно, тот никуда не делся, и, услышав мой голос, удивлению его не было гранитц.
— Форрест, — говорит мне Моз, — не верю своим ушам. Мы ведь думали, что тебя потеряли, чертяка!
По его словам, команда «Битые яйца» распалась. Все деньги, которые посулил им мистер Фиблстайн, съели накладные расходы или что-то в этом роде, а после записи второго диска контрактов больше не предлагали. От Моза я узнал, что теперь им на смену другие команды пришли: «Роллики», что ли, да «Иглы», или как-то так, а ребята из «Битых яиц» разбрелись кто куда и устроились на работу.
От Дженни, сказал Моз, уже давно ни слуху ни духу. После того марша сторонников мира в Вашингтоне, где меня повязали, она вернулась и еще пару месяцев выступала с «Битыми яйцами», но, как выразился Моз, что-то в ней надломилось. Однажды устроила истерику прямо на сцене, и пришлось им заканчивать сейшен без вокалистки. А после она присрастилась к водке, стала опаздывать, и они уже хотели поговорить с ней по взрослому, а она вдруг заевила, что вобще уходит.
Моз сделал вывод, что такое поведение было как-то связано со мной, но Дженни на эту тему не распостранялась. А примерно через месяц, как сказал мне Моз, уехала она из Бостона — якобо в Чикаго, и вот уже лет пять они с ней не виделись.
Я спросил, не поцкажет ли он, как ее найти, и услышал, что у него, вероятно, завалялся ее старый номер телефона, который она дала ему перед отъездом. Он отошел, а через несколько минут снова взял трубку и продиктовал мне номер. А по мимо этого, говорит, «никаких зацепок нету». Я ему пожелал удачи и что непременно зайду в гости, если окажусь в Бостоне.
— Ты на губной гармошке-то играешь? — спросил Моз.
— Ага, — говорю, — когда припрет.
Побежал я к Дэну, перехватил у него еще один доллар и позвонил по этому номеру в Чикаго.
— Дженни Каррен… Дженни? — переспросил мужской голос. — Вроде припоминаю. Симпатяшка. Но она давным-давно уехала.
— А куда, не знаете?
— Да вроде Индианаполис упоминала. Кто ее знает? Устроилась на «Темперер».
— Куда-куда?
— На «Темперер», это шинный завод. Ну, шины выпускает для автомобилей, понимаете?
Поблагодарил я его — и назад к Дэну, поделился с ним.
— К слову сказать, — говорит он, — меня никогда не заносило в Индианаполис. Но я слышал, осенью там красиво.
Решили мы выбираца из Вашингтона автостопом, однако же уехали не далеко. Один дальнобой вывез нас за черту города на своем грузовике, а потом никто больше не останавливался. Наверно, видок у нас был странный: Дэн на своей низкой телешке, а рядом я, шкаф такой. Короче, Дэн говорит: а почему, собственно, мы не можем поехать автобусом? Денег хватит за глаза. Если чесно, мне было не удобно на шее у него сидеть, но я подумал, что он и сам хочет попутешествовать, ему даже не плохо будет вырваца из Вашингтона.
Вобщем, сели мы на автобус до Индианаполиса, я устроил Дэна на сиденье рядом с собой, а телешку его убрал наверх. Он всю дорогу прикладывался к винцу «Красный кинжал» и приговаривал, какое все-таки это дерьмовое место для жизни — наш мир. Может, оно и верно. Откуда мне знать? Я же обыкновенный идиот.
Высадили нас в центре Индианаполиса, мы с Дэном остановились и прикидываем, как быть дальше. Вдруг подваливает к нам полисмен и говорит: на улице, мол, задержеваца без определенных целей не положено. Двинулись мы в перед. Дэн спросил у одного прохожего, где находица шинный завод «Темперер», и оказалось, это далеко за городом, так что пришлось нам сменить курс. Через некоторое время тротуары кончились, и Дэну стало тяжело управлять телешкой, так что взял я его под мышку, свободной рукой телешку подхватил — и пошли мы дальше.
Около полудня видим огроменную вывеску: «Шины „Темперер“»; по моим прикидкам, это и был наш пункт назначения. Дэн сказал, что обождет на улице, а я зашел в везтибюль и обратился к вахтерше за стойкой. Спросил, где найти Дженни Каррен. Вахтерша сверилась с каким-то списком и сообщила, что Дженни работает «в наварке», но туда посторонним вход воспрещен. Топчусь на месте, не знаю, как быть, и вдруг вахтерша эта говорит: «Послушай, голубчик, у них вот-вот обед начнеца. Ты обойди вокруг этого строения. Наверняка она выйдет». Так я и сделал.
Из дверей повалила толпа, и вдруг вижу, отдельно ото всех Дженни выходит, направляеца на завалинку под деревом и достает из бумажного пакета будьтеброт. Подкрался я так это к ней сзади, она сидит на земле, а я и говорю:
— Вкустный небось будьтеброт.
Она даже глаза не подняла. Смотрит прямо перед собой и говорит:
— Не иначе как это ты, Форрест.
18
Ну, доложу я вам, щасливей встречи в моей жизни не было. Мы с Дженни плачем, обнимаемся, а вся «наварка» стоит и смотрит, ничего не понимая. Дженни сказала, что ей до конца смены еще часа три и чтобы мы с Дэном дожидались вон в той пивнухе прямо через дорогу. А потом мы все пойдем к ней домой.