Ко мне в дверь постучали: время пришло. Наш с Професором бой обещал стать гвоздем програмы.
Когда я поевился в зале, мой противник был уже там: жилистый бородатый коротышка-очкарик в черной мантее и плоской квадратной шапочке. Черт, вылитый професор. У меня тут же созрело решение: заставить его съесть эту шляпу.
Поднимаюсь я, значит, на ринг, и ведущий обьевляет:
— Леди и джентльмены… — Тут публика заревела, и он даже не сразу смог продолжить. — Вашему вниманию предлагаеца главное событие сегодняшнего вечера: организованный при поддержке Северо-Американской профессиональной ассоциации ресьлинга бой между двумя главными претендентами на чемпионский титул. Встречайте: Професор и Дундук!
Тут зрители так разбушивались, что уже было не понять, на радостях или от злости. Хотя это уже не играло значения, посколько ударил гонг и бой начался.
Професор мантею сбросил, снял очки, шапочку и стал описывать вокруг меня круги, а сам пальчиком мне грозит, якобо пожюрить хочет. Попробовал я сгребсти его в охапку, да только он каждый раз уворачивался и пальчиком грозил. Так продолжалось минуту или две, пока он не лоханулся. Забежав мне за спину, хотел дать поджопник, но я поймал его за руку и швырнул на канаты. Оттуда его выстрелило как из рогатки; пролетая мимо меня, я его перехватил, повалил и собрался припечатать с верху, но он шустро откатился в свой угол — и что я вижу: вооружился огроменной линейкой.
Сжимает ее, как розгу, и делает вид, будто хочет меня выпороть, но вместо этого дал мне себя сгребсти да как ткнет линейкой мне в глаз. Ну, доложу я вам, боль была ацкая, закружился я на месте, чтоб зренье вернуть, а этот коротышка забежал сзади и сунул что-то мне в подгузник. Я не долго гадал, что это было: прегоршня муровьев! Одному богу извесно, где он их надыбал, да только муровьи начали кусаца, и положение мое сделалось хуже некуда.
Дэн мне орет: кончай, мол, этого дрыща, но как я его кончу, если у меня муровьи в штанах. Короче, гонг возвестил о завершении первого раунда, и я вернулся в свой угол, где Дэн стал выковыривать у меня муровьев.
— Грязная игра, — сказал я.
— Кончай его, — гнет свое Дэн. — Нам нельзя облажаца.
Выйдя на второй раунд, Професор начал корчить мне рожи. Но я все же исхитрился его схватить, поднял над головой и устроил ему «пропелер».
Крутанул раз сорок или пядесят даже, чтоб у него уж точно голова закружилась, а потом со всей дури зафигачил его поверх канатов прямо на трибуны. Приземлился он где-то в пятом ряду, на колени к старушке с вязаньем, и та принялась отбиваца от него зонтиком.
Одна беда: «пропелер» и на меня подействовал. Перед глазами все плывет, но, хочеца верить, это не надолго, главное — что Професору каюк.
Но тут вышел облом. Когда головокружение уже почти прекратилось, что-то обхватило меня за лодышки. Глядь — а это Професор вскорабкался на ринг с клубком пряжи, спертым у старухи-вязальщицы, и успел обмотать мне щиколотки.
Попытался я выпутаца, но Професор бегает кругами с этим клубком и заматывает меня, как мумию. Связанный по рукам и ногам, я даже пальцем пошевелить не могу. Професор остановился, затянул кончик пряжи какетливым узелком, вышел в перед меня и раскланиваеца — якобо он фокустник и выполнил эфектный номер.
Затем в развалочку сходил в свой угол, приволок здоровенный толмут — словарь, что ли? — и снова раскланялся. А потом как вломит мне по макушке этим кирпичом. И что прикажете делать? Отоварил меня раз десять или двенацать даже, и в конце концов я рухнул на ринг. Лежу, совершенно безпомощный, публика ревет, а Професор сел мне на грудь и, пригвоздив меня к помосту, выграл бой.
Майк с Дэном ринулась под канаты, размотали на мне пряжу и помогли подняца.
— Бесподобно! — захлебываеца Майк. — Просто бесподобно! Даже я не смог бы такое придумать!
— Заткнись ты уже, — говорит ему Дэн и поворачиваеца ко мне. — Интересное дело. Кто тебя обвел вокруг пальца: какой-то Професор!
А мне и сказать нечего. Я — жалкая личность. Все потерял и знаю только одно: больше я на ринг ни ногой.
Взятый на прокат автомобиль остался стоять у выхода. До Индианаполиса нас с Дэном подбросил Майк. На обратном пути он без умолку распинался на счет премуществ моего бесподобного порожения, обещал, что в следущий раз я непременно выграю бой и все мы огребем тыщи и тыщи баксов.
Затормозив у нашего дома, он вручил Дэну конверт с двумя тыщами долларов, обещанными мне за этот бой.
— Не надо, — говорю я.
— Как это? — удивляеца Майк.
— Послушай, — начал я. — Мне нужно тебе кое-что сказать.
Тут вмешался Дэн:
— Он хочет сказать, что больше драца не будет.
— Ты шутишь? — Майк не поверил своим ушам.
— Нет, не шучу, — сказал Дэн.
— А в чем дело? — спрашивает Майк. — Что не так, Форрест?
Я даже рта открыть не успел, как Дэн за меня ответил:
— Он не склонен сейчас это обсуждать.
— Что ж, — говорит Майк, — наверно, вас можно понять. Вам надо хорошенько выспаца, а утром я заеду для разговора, лады?
— Лады, — согласился Дэн, и мы с ним выбрались из машины.
Я ему и говорю:
— Напрасно ты взял деньги.
— Черт побери, да ведь это все, что у нас есть, — бросил он. — Остальное ушло.
И через несколько минут я понял, на сколько это верные слова.
Входим мы в квартиру — и что я вижу: Дженни тоже ушла. Забрала все свои вещи, оставив только постельное белье, пару полотенец, кой-какую посуду и всякие мелочи. А на столе в гостиной — записка. Обнаружил ее Дэн и зачитал мне в слух:
Дорогой Форрест [так она начиналась], у меня больше нет сил терпеть. Я пыталась объяснить тебе свои ощущения, но ты, похоже, к ним равнодушен. То, что ты собираешься проделать сегодня вечером, совершенно неприемлемо, потому что это обман, и, к сожалению, наши с тобой отношения так продолжаться не могут.
Возможно, здесь отчасти есть и моя вина, потому что я достигла такого возраста, когда уже хочется спокойной жизни. Я все чаще задумываюсь о собственном доме, о семье, с которой можно ходить в церковь, и о многом другом. Форрест, мы с тобой знакомы с первого класса, почти три десятка лет. Я наблюдала, как ты взрослел, набирался сил, ковал свой прекрасный характер. И когда я поняла, как ты мне дорог — помнишь, как ты приехал ко мне в Бостон, — счастливей меня не было никого на свете.
Ты подсел на дурь и не знал меры, ты спутался с какими-то девицами в Провинстауне, но даже после этого я по тебе тосковала и обрадовалась, когда ты объявился в Вашингтоне во время марша мира, чтобы только со мной повидаться.
Но после того, как тебя запустили в космос и ты почти на четыре года затерялся в джунглях, я, наверное, изменилась. Больше я не питаю былых надежд и готова довольствоваться простой жизнью в каком-нибудь спокойном месте. На поиски которого и отправляюсь.
Кое-что переменилось и в тебе, милый Форрест. Вероятно, не все произошло по твоей воле, ты же всегда был «особенным», но мы с тобой стали мыслить по-разному.
Пишу эти слова — и плачу, потому что сейчас мы должны расстаться. Пожалуйста, не ищи меня. Желаю тебе только добра, милый мой, и прощаюсь.
С любовью,
Дэн передал мне это письмо, но оно выскользнуло у меня из пальцев и упало на пол, а я стоял как столб, и впервые в жизни мне по-настоящему открылось, что значит быть идиотом.
21
Короче, я после того случая чуствовал себя последним ничтожеством.
Мы с Дэном заночевали в квартире, а на утро принялись собирать свои манатки, посколько в Индианаполисе нам больше нечего было ловить. А Дэн подходит ко мне и говорит:
— Форрест, вот деньги, бери. — И протягивает две тыщи, полученные от Майка за мое порожение.
— Мне, — говорю, — без надобности.
— Нет, ты все же возьми, — говорит Дэн, — ведь у нас больше ничего нет.
— Оставь, — говорю, — себе.
— Хотя бы половину возьми, — упёрствует он. — В дороге деньги лишними не будут. Хотя бы нормально до места доберешься.
— А ты, — спрашиваю, — разве со мной не поедешь?
— К сожалению, нет, Форрест, — отвечает он. — Я и так тебя подвел. Этой ночью даже глаз не сомкнул — все думал: ведь это я уболтал тебя поставить на кон все наши деньги, я убеждал тебя бороца дальше, хотя ежу было ясно, что Дженни вот-вот уйдет. А что Професор тебя вышиб, так твоей вины в этом нет. Ты был на высоте. Виноват я один. Я теперь балласт.
— Погоди, Дэн, — говорю ему, — твоей вины здесь тоже нету. Если б я не загордился, что стал Дундуком, и не принял бы за чистую монету всю фигню, какую слышал в свой адрес, то и не остался бы на бобах — вот с чего надо начинать.
— Что уж теперь, — говорит Дэн. — Я просто не имею права тебе навязываца. Тебя нынче ждут дела поважнее. Вот ими и займись. А обо мне забудь. Я — балласт.
Вобщем, долго мы с Дэном беседовали, но переубедить его мне не удалось, прошло еще не много времени, собрал он свои пожитки, я снес его вниз по леснице и на прощанье стал смотреть, как он катит по тротуару на своей низкой телешке, держа на коленях узелок с одеждой и скудным имуществом.
А я пошел на автобусный вокзал и взял билет до Мобайла. Ехать прецтояло двое суток, через Луисвилл до Нэшвилла, дальше до Бирмингема и оттуда уже в Мобайл. И я как последний идиот потащился на автобусе.
Луисвилл миновали ночью, а на другой день остановились в Нэшвилле — пересадку делать. До нее оставалось битых три часа. Ну, думаю, хоть по городу прошвырнусь. Купил будьтеброт, холодный чай — и пошел. Иду по улице и вижу перед какой-то гостиницей здоровенный щит: «Привет участникам гроссмейстерского шахматного турнира».
Меня любопытство разобрало — как никак я и сам в джунглях с Большим Сэмом в шахматы не редко играл, ну и завернул в эту гостиницу. Турнир проводился в анкетном зале, зрителей собралась туча, а над входом вывеска: «Вход 5 долларов», но я деньгами сорить не мог, посмотрел не много из дверей, а потом, вернувшись в лоби, присел на стул.