На против меня какой-то сухонький старикашка устроился. Весь из себя не приветливый, костюм на нем черный, в пятнах, но зато галстук бабочка, а на столике шахматная доска.
Ну, я сижу себе спокойно, а старичок время от времени фигуры двигает, и вскоре до меня дошло: он же сам с собой играет. Я прикинул, что у меня до автобуса время еще есть, больше часа, и спрашиваю: мол, не желаете ли с кем-нибудь другим партейку сыграть? Он на меня зыркнул, ничего не сказал и снова уставился на доску.
Время идет, и я замечаю, что старый уже с полчаса изучает позицию, а потом береца за белого офицера, переставляет на черную клетку номер семь и вот-вот руку отпустит, ну тут уж я не выдержал и говорю:
— Постойте.
Старый аж подскочил, будто ему кнопка в зад вонзилась, и на меня вытаращился.
— Этим ходом, — обьесняю ему, — вы коня открываете, а дальше королева окажеца под угрозой — и вам капец.
Смотрит он на доску, но офицера не отпускает, потом возвращает его на прежнее место и говорит:
— Не исключено.
И опять доску глазами сверлит, а я чуствую, что время поджимает, мне ведь на автобус пора, встаю, значит, а старичок такой:
— Должен извиница: комментарий ваш был весьма дальновидным.
Я киваю, а он продолжает:
— У вас, я вижу, есть игровой опыт, не уходите, давайте закончим эту партию вместе, а? Прямо с этой позиции продолжим, ваши — белые.
— Не могу, — отвечаю, — я на автобус тороплюсь.
Он мне покивал, вроде даже честь отдал — и я поспешил на автовокзал.
Прибегаю, а мой автобус, черт его дери, уже уехал и до завтра другого не будет. Вечно у меня какой-нибудь облом. Ну, как-то надо день убить, повернул я на зад к гостинице, старичок никуда не делся, играет сам с собой и типо выигрывает. Жестом приглашает меня садица. Позиция у белых, прямо скажем, аховая, половины пешек нету, офицер один, туры вобще ни одной, и королева вот-вот откроеца.
Чуть ли не час выравнивал я это положение, а старый при каждом моем удачном ходе что-то бубнил и головой качал. В конце концов решился я пожертвовать пешку. Старичок повелся и через три хода получил шах.
— Вот дьявольщина, — говорит. — Признайтесь, вы кто?
Я назвался, а он такой:
— Нет-нет, я не о том. Вы в каких турнирах участвовали? Что-то я вас не узнаю.
Пришлось обьеснить, что играть я насобачился в Новой Гвинее, а он и говорит:
— Силы небесные! Вы хотите сказать, что даже близко не подходили к регианальным турнирам?
Я киваю, я он:
— Не знаю, говорит это вам что-нибудь или нет, но в прошлом я — международный гроссмейстер, а вы начали игру в такой позиции, где выигрыш практически невозможен, и меня разгромили!
Мне стало интересно, почему он не играет в анкетном зале, и он так сказал:
— Когда-то играл. Но сейчас, когда мне уже под восемьдесят, перешел в лигу ветеранов. Теперь бал правят молодые, у них более острый ум.
Я покивал, сказал ему спасибо за игру и собрался уходить, а он спрашивает:
— Вы сегодня ужинали?
Ну, так, будьтеброт, говорю, сжевал часов этак несколько тому назад, а он:
— Могу я вас угостить? В благодарность за вашу превосходную игру.
Я не возрожал, и мы пошли в гостиничный ресторан. Хороший оказался старичок. Звали его мистер Триббл.
— Послушайте, — обратился ко мне за ужином мистер Триббл, — для полной уверенности я должен сыграть с вами еще несколько партий, но если сегодняшний результат не был чистой случайностью, то вы — непризнанный шахматный гений, один из ярчайших. Я готов спонсировать ваше участие в паре турниров — посмотрим, что из этого выйдет.
Мне, говорю, домой надо, чтобы креведочный бизнес начать, то да се, а он такой:
— Не упускайте свой щастливый шанс, Форрест. Поймите: за шахматной доской можно заработать неплохие деньги.
Он предложил мне обмозговать это дело и на утро дать ему ответ. Короче, мы с мистером Трибблом пожали друг другу руки, и я вышел на свежий воздух.
Побродил не много по улицам, но в Нэшвилле ничего особо интересного нету, так что свернул я в парк и сел на скамью. Хотел обмозговать свое положение, хоть это для меня трудновато, и решить, как быть дальше. Но думать ни о чем не мог, кроме как о Дженни: куда ее забросила судьба? Она сказала, чтоб я не пытался ее разыскивать и вобще, но у меня где-то внутри засело убеждение, что она меня вспоминает. В Индианаполисе я выставил себя последним дураком, это понятно. Наверно, потому, что не слишком старался сделать как лучше. А теперь уже и сам точно не знаю, как лучше. В карманах, щитай, пусто, креведочный бизнес начинать не на что, а тут еще мистер Триббл подзуживает заработать на турнирах. Но выходит так, что по дороге домой, если только сделать шаг в сторону от планов креведочного бизнеса, все идет сикось-накось и на мою широкую задницу сыплюца всякие неприятности, вот и теперь не понятно, как быть дальше.
Думал я, думал — и дождался, что заприметил меня полицейский. Стал докапываца: чем я тут занимаюсь.
Да ничем, говорю ему, просто сижу и думаю, а он такой: ночью в парке сидеть и думать не положено, двигай отсюда. Иду я по улице — он за мной. А куда мне деваца? Вижу — проулок, ну я и свернул, какую-то скамейку нашел, чтоб ногам отдых дать, но буквально через минуту появляеца все тот же коп и видит меня.
— Так-так, — говорит, — а ну выходи на свет.
Подхожу к нему, он спрашивает:
— Ты чем тут занимаешься?
— Да ничем, — говорю.
А он:
— Вот именно, так я и думал. Ты арестован за бродяжничество.
Короче, заперли меня в камере, а утром говорят, ты, мол, имеешь право на один телефонный звонок. А кому звонить — разве что мистеру Трибблу. Так я и сделал. Где-то через полчаса приехал он за мной в полицейский участок и спас от тюрьмы. Потом в гостинице накормил до отвала и говорит:
— Слушай, через неделю в Лос-Анджелесе начинаюца межзональные соревнования, давай я тебя заявлю, а? Первый приз — десять тыщ долларов. Все расходы я возьму на себя, а выигрыш разделим поровну. Сдаеца мне, ты парень азартный, да и мне, чесно говоря, только приятно будет. Я выступлю твоим тренером и секундантом. Что скажешь?
У меня, конечно, оставались сомнения, но попытка не пытка. Ладно, говорю, можно попробовать, только если не долго. Пока не наберу денег на креведочный бизнес. И мы с мистером Трибблом, пожав друг другу руки, стали напарниками.
Лос-Анджелес — это нечто. Прибыли мы туда за неделю, и мистер Триббл днями на пролет меня тренеровал, оттачивал мою игру, но прошло не много времени, и он, покачав головой, сказал, что тренеровать меня больше не имеет смысла, поскольку я и так весь учебник знаю на зубок. Ну что ж, отправились мы в город.
Мистер Триббл повез меня в Диснейленд, дал покатаца на атракционах, а потом устроил нам экскурсию на киностудию. Какие только фильмы там не снимали, со всех сторон слышалось: «дуболь первый», «смена плана», «мотор», всякая такая хрень. В одном повельоне снимали вестерн, и мы увидели, как парень выпрыгивает из окна, разбивая стекло, — и так раз десять, пока не получилось натурально.
Короче, стоим мы, наблюдаем, и вдруг подходит к нам какой-то хлыщ и говорит:
— Простите, вы ведь актер?
— Чего? — говорю.
Мистер Триббл тут как тут:
— Нет, мы — шахматисты.
Незнакомец и говорит:
— Жаль, конечно, потому что этот фактуристый молодой человек идеально подходит на роль в моем фильме. — А затем поворачиваеца ко мне, берет меня под руку и говорит: — Ну надо же, такой качок — и ни одной роли не сыграл?
— Одну, — признался я, — когда-то сыграл.
— Ну вот! — обрадовался этот хлыщ. — И где же?
— В «Короле Лире».
— Великолепно… у тебя есть при себе карта ГКА?
— Это что?
— Гильдия киноактеров, да ладно, — говорит, — не важно. Слушай, бэби, это мы утрясем, без проблем. Мне другое интересно: где тебя прятали? Подумать только! Идеальный типаж: высоченный, накачанный, немногословный, прямо новый Джон Уэйн[30].
— Никакой он не Джон Уэйн. — Мистер Триббл совсем растроился. — Он шахматист мирового уровня.
— Тем лучше, — обрадовался этот хлыщ. — Умный, высоченный, накачанный, немногословный. Сочетание просто уникальное.
— Да я только с виду такой умный, — сообщаю ему, чтобы все без обмана было, а он говорит, что все это вобще не важно, потому как актеру, дескать, ни ум, ни чесность не требуеца: ты, главное дело, являйся ко времени да выдавай свои реплики.
— Моя фамилия, — говорит, — Фелдер, я делаю кино. Хочу пригласить тебя на пробы.
— Завтра он играет турнир, — пережевает мистер Триббл. — На ваши пробы и съемки у него времени нет.
— А вы постарайтесь, изыщите времячко, договорились? В конце-то концов, устройте себе передышку. Вы, кстате, тоже приходите на пробы, Триббл.
— Постараемся, — отвечает мистер Триббл. — А сейчас идем, Форрест, у нас еще дела есть.
— До встречи, бэби, — говорит мистер Фелдер, — смотри не забудь.
И мы растались.
22
На следущее утро в отеле «Беверли-Хиллз» открывался шахматный турнир. Мы с мистером Трибблом подгребли за благо временно, и он подал от моего имени заявку на полный день.
Вобще говоря, напрягаца особо не пришлось. У первого соперника, он оказался призером озонального первенства и професором какого-то колледжа, я выграл минут примерно за семь и в тайне малость порадовался: хотя бы тут професора вынес!
Его сменил парнишка лет семнадцати, с этим пришлось не много повозица. Он — в истерику: орет, плачет. Спасибо, мамаша уволокла его из зала.
С кем только не довелось мне играть и в первый день, и во второй, но я довольно быстро их сделал, и, конечно, у меня гора сплечь, посколько с Большим Сэмом партии длились часами, не имея возможности даже отлучица по маленькому, — попробуй я только отвернуца, он бы тут же начал мухлевать.
Короче, дошел я до финала, и у нас образовался день отдыха. Возвращаемся мы с мистером Трибблом в гостиницу, а там нас ждет записка от того киношника, мистера Фелдера. И в ней сказано: «Просьба позвонить в мой офис сегодня во второй половине дня, чтобы назначить пробы на завтрашнее утро» — и дальше номер телефона.