Мама рыдает, промокает глаза платочком и сетует:
— Ох, Форрест, я потеряла работу!
— Не пережевай, мама, — говорю я ей, — все образуеца, посколько у меня есть план.
— Какой у тебя может быть план, Форрест? — не верит она. — Ты же идиот. Откуда у нещастного идиота план?
— Поживем — увидим, — отвечаю я.
Короче, хорошо, что я, приехав домой, утром проснулся в благодушном настроении.
Вышли мы на улицу и направились в меблирашку, где проживала мама. Я прецтавил ее старичку Сью, и она порадовалась, что у меня наконец-то появился друг, ничего что из человекообразных.
Вобщем, поужинали мы с мамой у нее в меблирашке, для Сью она вынесла из кухни апельсин, а потом мы со Сью отправились на автобусный вокзал, чтобы съездить в Байю-Ла-Батре, где жила родня Буббы. Стоило ли удивляца, что мама осталась стоять на крыльце меблирашки, утирая глаза и рыдая. Без относительно к этому, я отдал ей половину от своих пяти тысяч баксов, чтобы она немного утешилась, вовремя платила за свою каморку и не отказывала себе в самом необходимом, пока я не устроюсь, так что совесть у меня была чиста.
Короче, по приезду в Байю-Ла-Батре мы без труда нашли дом Буббы. Времени было около восьми вечера, я постучался, и через некоторое время на пороге возник какой-то старикан и спросил, чего надо. Пришлось обьеснить, кто я такой и что с Буббой мы играли в одной футбольной команде, а потом в одной части служили, и тут он занервничал, но все же предложил нам зайти. Сью по моей просьбе ждал во дворе и держался в сторонке, потому как в этих краях наверняка его сородичей не видывали.
Короче, тот старик оказался отцом Буббы, налил он мне стакан чая со льдом и обрушил на меня целый град вопросов на счет Буббы. Как тот погиб и вобще. Я старался расказывать как можно лучше.
В конце концов он и говорит:
— Все эти годы ломаю голову, Форрест… вот скажи, почему погиб мой сын?
— Потому что в него стреляли, — отвечаю.
— Нет, я о другом. Я хочу знать: почему? Почему нас туда понесло?
С минуту подумав, я ответил:
— Ну, потому, наверно, что мы хотели поступить правильно. Мы выполняли приказ.
А он мне:
— И что? Оно того стоило?
Я говорю:
— Послушайте, я обыкновенный идиот. Но если вы хотите услышать мое личное мнение, я думаю, что это была просто куча дерьма.
Отец Буббы покивал.
— Вот и я так щитаю, — сказал он.
Вобщем, расказал я ему о цели своего приезда. Расказал, как мы с Буббой мечтали открыть не большой креведочный бизнес и как я, находясь на лечении в госпитале, познакомился с одним узкоглазым и тот показал мне, как выращивают креведок; папу Буббы это очень заинтересовало, он задал мне уйму новых вопросов, но вдруг со двора донеслось оглушительное кудахтанье.
— Мои несушки в опастности! — вскричал папа Буббы и поспешил за ружьем, висевшим у него на крыльце.
— Мне нужно вас кое о чем предупредить, — говорю, а потом расказываю ему, что приехал вдвоем со Сью, который, правда, куда-то запропостился.
Отец Буббы возвращаеца в дом за фонариком и опшаривает лучом весь двор. Посветил под раскидистое дерево, а там стоит козел, здоровенный козлина, и бьет копытом. Посветил в крону дерева, а там на суку притаился до смерти перепуганный Сью.
— С этим козлом сладу нет, — жалуеца отец Буббы. — А ну, — кричит, — пошел отсюда!
Дождавшись ухода козла, Сью слез с дерева, и мы забрали его с собой в дом.
— Это еще что за чудо? — спрашивает отец Буббы.
— Это оран-мутан, — отвечаю.
— На гориллу смахивает, верно?
— Есть немного, — соглашаюсь я, — но это обманчиво.
Короче, отец Буббы пустил нас переночевать, а утром, дескать, он с нами выйдет и поможет найти подходящий участок для организации креведочного бизнеса. Со стороны заболоченного побережья морского залива долетал приятный ветерок, ночную тишину оглушали лягухи, сверчки, а изредко и плеск рыбы. Место приятное, мирное, и я решил, что здесь не попаду ни в какую переделку.
На утро мы встали чудь свет, папа Буббы накормил нас сытным завтраком — домашняя колбаса, яйца прямо из-под курочки, печенье, патока, — и повел нас со Сью по берегу. А там загрузил нас в не большую лодчонку и, отталкиваясь шестом, повез по заливу. Погода стояла тихая, над водой стелился туман. Изредко с болота взлетала крупная птица.
— Глядите, — сказал отец Буббы, — вон туда доходит соленый прилив. — И указал пальцем на протоку, терявшую в болоте. — Чуть дальше есть запруды, и будь у меня такой план, как у вас, я бы именно тут его и осуществил.
Отталкиваясь шестом, повез он нас по протоке.
— А вон там, — показывает, — есть высокий островок, и отсюда видна крыша хижены, где когда-то проживал старик Том Лефарж, но он отдал богу душу года четыре или пять назад. А новые хозяева не обьевляюца. Хотите — подправьте ее слегка да и живите. В прошлый раз я видел на берегу два утлых челнока. Может, они, конечно, дырявые, но если их подлатать, глядишь и поплывут.
Продвигаемся мы вперед, и он сообщает:
— Старик Том соединил болота и запруды дощатыми мостками, чтобы с них рыбачить и уток стрелять. Доски, наверно, можно укрепить. Тогда передвигаца тут будет совсем удобно.
Ну, доложу я вам, место было идеальное. Отец Буббы добавил, что своими глазами видел креведок в здешних протоках и запрудах, и нам не составит труда наловить их полный невод на разживу. И еще добавил, что креведки жрут хлопковую муку, что не плохо, потому как дешево.
Главное дело, нужно было обнести пруды мелкоячейной сетью, подправить хижену, чтоб крыша над головой была, и съестного запасти: арахисовое масло, джем, сухари и прочую хрень. Вот тогда можно будет стартовать.
Стартовали мы в тот же день. Отец Буббы повел меня обратно в дом, а оттуда мы отправились в город закупать провизию. А в добавок нам было разрешено брать его лодчонку, пока мы свои не подлатаем, и в ту ночь мы со Сью уже спали в маленькой рыбацкой хижене. Лил дождь, и крыша протекала как сволочь, но я не возрожал. А на утро взял да заделал дыры.
На подготовительные работы ушел примерно месяц: в хижене сделали ремонт, законопатили челноки, укрепили деревянные настилы, одну запруду обнесли сеткой. И в конце концов запустили туда сколько-то креведок. Я купил специальный креведочный невод, а потом до темноты его забрасывал и выбирал. К ночи мы добыли креведок фунтов пядесят — для приманки, доплыли на челноке до запруды и выпустили туда наш улов. Креведки с треском заплясали на поверхности воды. Ну и ну, вот это было зрелище!
На другое утро мы приволокли двацать кило хлопковой муки, из которых пятую часть сразу высыпали в запруду на прокорм креведкам, а на следущий день взялись оборудовать вторую запруду. Трудились мы все лето, и осень, и зиму, и весну; устроили четыре запруды и с надеждой смотрели в будующее. Вечерами я садился на крыльцо и играл на губной гармошке, а по субботам отправлялся в город, покупал блок из шести банок пива, и мы со Сью надирались. Наконец-то у меня появилось ощущение, что здесь и есть мое место. Изо дня в день работаю я до седьмого пота и прикидываю, что, получив и продав первую партию креведок, не грех будет сделать новую попытку отыскать Дженни, чтобы проверить: может, она уже больше не сердица.
25
В один прекрасный июньский день решили мы, что пришло время для сбора первого урожая креведок. Мы со Сью встали ни свет ни заря, пошли к запруде и стали раз заразом забрасывать невод, пока он за что-то не зацепился. Сью попробовал его отцепить, и тогда мы поняли, что невод ни за что не зацепился: просто в него набилось столько креведок, что нам было его не сдвинуть с места!
К вечеру мы натаскали примерно сто двацать кило и всю ночь сидели сортировали креведок по размерам, а утром разложили по корзинам и загрузили в челнок. Под таким весом мы едва не перевернулись на пути в Байю-Ла-Батре.
В округе имелся консервный заводик, и мы со Сью перетаскали мешки с причала в весовую. К вечеру управились со всеми делами и получили чек на восемьсот шесдесят пять долларов! Это был едва ли не первый мой заработок после игры на губной гармошке с «Битыми яйцами».
Почти две недели мы со Сью только и делали, что собирали урожай креведок и доставляли на консервный завод. И в итоге получили девять тысяч семьсот долларов и двацать шесть центов. Креведочный бизнес увенчался успехом!
Да, доложу я вам, радости нашей не было гранитц. Тридцатипяти килограмовую корзину креведок отнесли папе Буббы, тот был просто счаслив, сказал, что нами гордица, и только пожалел, что Буббы с нами нет. А после мы со Сью сели на автобус и поехали в Мобайл, чтобы отметить свои успехи. Первым делом я навестил маму, ютившую в меблирашках, и, расказав ей про наши доходы и все остальное, у нее, как и следовало ожидать, затуманились глаза.
— Ах, Форрест, — заговорила она, — до чего же я тобой горжусь: смотри, какой ты молодец, даром что умственно отсталый.
Короче, поделился я с мамой своими планами на следущий год: оборудовать в трое больше запруд и нанять счетовода, а потом спросил, не возьмеца ли она вести наши бухалтерские книги, контролировать расходы и тагдалее.
— Не хочешь ли ты сказать, что мне придеца переехать в Байю-Ла-Батре? — ужастнулась мама. — Там же ничего не происходит. Чем я буду занимаца?
— Деньги щитать, — отвечаю.
Затем мы со Сью пошли в город и заказали себе гору празничных закусок. Я сбегал на пристань и купил для Сью здоровенную гроздь бананов, а поужинать решили в том ресторане, где подавали самые большие стейки с картофельным пюре, зеленым горошком и всякой вкуснотищей. После ужина мне захотелось пойти куда-нибудь выпить пива, и, проходя мимо темного старого салуна близ набережной, до моего слуха донеслись оглушительные выкрики и отборные матюги: даже после всех минувших лет я сразу распознал этот голос. Просунул я голову в дверь — так и есть, это старина Кертис из универа!
Кертис очень обрадовался встрече, говорил мне «жопа», и «сосун», и «долбоклюй», и все ласковые слова, какие только сумел вспомнить. Оказываеца, после окончания университета он заделался футбольным профи и выступал за «Вашингтон редскинз», но однажды как-то забылся и на банкете укусил жену хозяина за попу. Несколько лет он играл за другие команды, а потом переключился на профессию портового грущика, для чего, по его словам, как раз хватило тех знаний, которые он вынес из университецкого курса.