— Что ж. Значит, кофе… — как ни в чем не бывало.
А бывало? Было ли? Был ли мальчик? Мальчик-с-пальчик… Только что ведь, в ванной, ну! И, к слову, если она пива не пьет (он знает, помнит), кому тогда уготован «Король хмеля»? Или теща пристрастилась?
Ай, бросьте! До того ль, голубчик…
В общем, часа три (до пристойного для непринужденного раскланивания утра) они просто досиживали. Обменивались междометиями:
— Да-а уж!
— А?
— Так… Не обращай внимания.
— Да уж…
— И ведь…
— А?
— Ничего-ничего.
— Остыл совсем. Подогреть?
— Подогрей…
Где-то на исходе политеса явился Архар (как почувствовал, ридер доморощенный!). Пробудился и явился. Молча, но требовательно: все понимаю (сказать не могу), но и вы меня поймите — где тут ближайшее дерево? Так все хорошо было — осрамиться не хочу…
— Сейчас пойдем, Архар. Сейчас…
— Извини, Артем, что с Архаром — никак. Ты ведь понимаешь, да?
— Отчасти.
— Зачем так, Артем… Ой, забыла совсем! Я же Димке тамагочи купила! Натуральную! Не китайский ширпотреб. Японскую! Дорогущая, зато на много лет вперед! Он приедет — а у него есть!
— Тамого… чего-чего?
— Ну такое… виртуальное. Ну псина! Компьютерная. Рождается, растет, болеет, гадит по три кучи, еду требует. Почти настоящая. В Японии — повальное увлечение. Не знаешь? Совсем недавно…
— Видишь ли, Нат, совсем недавно я… не был в Японии. Не довелось. Не в Японии я был! — прободение таки случилось, на прощание. — Слушай, жена, а как насчет мужика виртуального? Не обзавелась пока?
— Насчет виртуального — не обзавелась! — отмстила Наталья каменным лицом. Или не отмстила, дала окончательно понять. — Все, Токмарев, все. Уходя уходи… Н-ну, прощай, псина! У-у-ути-пути! — э-э… это Архару, не Токмареву. А Токмареву: — Но позвонишь еще? Зайдешь?
— Как получится…
Получилось так, что он позвонил через неполные две минуты — в дверь. И зашел — на неполные две минуты. Чтобы только сообщить:
— Ничего-ничего! Жив! Все в порядке! Не волнуйся!
— Не кричи так, — по губам угадал, не по звуку. Не было звука.
— Я не кричу! Просто не слышу! Это пройдет! Не волнуйся!
— Не волнуюсь, — слабым эхом отозвалась Наталья. Бесстрастно. Тем не менее бледная, как лежалая наволочка. — Позвонишь еще? Зайдешь?
— Вряд ли! Может быть! Посмотрим! Позвоню! Или зайду! В общем, по ситуации!..
— Что мне говорить?
— Ничего!
— Но ведь будут спрашивать, Артем!
— Говори как есть, как было! Все, прости!..
А за те неполные две минуты между дверным хлопком тещиной квартиры и скачкообразного возврата к той же двери — было:
Токмарев вызвал лифт. Спускаться вниз — не подниматься вверх. Легко! Но почему не воспользоваться лифтом?! Тем более — девятый этаж. Тем более — ватная слабость в ногах как следствие бурно и разнообразно проведенной ночи. Тем более — в перспективе тот еще день (иначе, но не менее бурный и разнообразный).
— Архар! Арха-а-ар! Ц! Ц, сказал!
Архар категорически не пожелал входить в кабинку. Нет, и все! Тормозил всеми четырьмя лапами с риском задохнуться в петле натянутого струной поводка. Лучше задохнуться, чем туда! Д-дурашка полосатая-косматая… м-м… каштанка-стриженая! Лифт это, обычный лифт.
Или долговременное пребывание в сумке-«beskin» скатализировало приступ собачьей клаустрофобии: только-только из замкнутого пространства — и опять туда?! Фигушки!
Ладно, дурашка. Пошли ногами! Не щадишь хозяина, не щадишь…
Он нажал кнопку первого этажа, отдернул руку перед задвигающимися створками (мальчишье: а поглядим, кто первый успеет до низу — лифт? мы?) и запрыгал по ступеням. Архар мчался впереди, чуть не выворачивая Токмаревский плечевой сустав. Понятно, к дереву, к дереву!
И — взрыв!
Этажом выше. На уровне шестого.
Они как раз почти кубарем докатились до пятого.
И — взрыв!
В ли-ифте, в лифте ехать интересно! В лифте сокращаются… чего-то там… Жизнь, например.
Не поехал Артем в лифте.
Арха-арушка!
Не поехал…
Ножками-ножками! Прыг-скок, прыг-скок! Быстренько-скоренько. Вплоть до потери равновесия — ды-ды-ды, неустойчивое слаломирование на каблуках, высекающих искры, — из ступенчатого бетона и из глаз: щас ка-ак! ка-а-ак!..
Вз-з-зр-р-рыв!!!
По поводу письма, о котором упомянула Наталья, — годичной давности…
Конверт как конверт — стандартный. Штамп отправления — Москва. Без обратного адреса, если не считать таковым лукавое «Москва, проездом». Зато получатель указан с точностью до почтового индекса.
Кому: Токмареву А.Д.
А внутри — бумага. С грифом:
«Департамент государственной безопасности (ДГБ) Республики Ичкерия».
Текст лаконичный и корректный:
«Токмареву А.Д.
Факт вашего участия в боевых действиях на территории Ичкерии зафиксирован. В дальнейшем вы можете быть привлечены к ответственности в соответствии с законодательством Независимой Республики Нохчимохк.
ДГБ НРН».
— Ничего-ничего, — успокоил Токмарев Наталью тогда.
Когда же это? После второй командировки. Верно! Третья — августовская. Четвертая, последняя, — декабрьская. А вторая тик в тик — апрельская.
Она вскрыла конверт сразу, за неделю до Токмаревского возвращения. Чужие письма читать — дурно, да! Но вдруг там что-то… важное?!
Важное, да… «Можете быть привлечены к ответственности».
Она запаниковала, бросилась в школу, забрала Димку со второго урока, отвела к маме, затравленно озираясь на каждом шагу, строго-настрого наказала «из окошка не выглядывать, дверь никому не отпирать» и — в Питер, на Грибоедова, где ОМОН. По телефону такие вопросы не решаются.
И не по телефону такие вопросы не решаются, разъяснили ей в ОМОНе. Это — не вопрос, разъяснили…
— Успокойся, мать. Из нас каждый аналогичную бумаженцию получал! И не одну! Просто «чехи» дешево на психику давят: мол, всех не перешлепаем, но адресат в курсе, что может оказаться в числе тех… не всех. Да никого не перешлепают, звери недобитые! За два года, за все командировки ТУДА весь питерский ОМОН потерял всего четверых бойцов — на поле боя, мать, на поле боя, не здесь. «Чехи» в Питере и в Москве — тише воды, ниже травы! И каждый — под превентивным контролем, нашим контролем. У здешних вайнахов свой бизнес, миллиардами ворочают — водка паленая, наркота, оружие… Им светиться не с руки — всех до единого повяжем в момент, если кого из наших «уйдут». Джихад джихадом, но миллиард дороже. И не «уйдут» они, мать, никого из наших. Они только у себя там храбрецы. Обвешаются пулеметными лентами, скучкуются в толпу… И то… А здесь штанами воняют при очной встрече. Ничком — бух, руки за голову и нытье сопливое: «Начальник! Не бей, начальник!» Да вот хотя бы… Кеша! Подь сюды! Расскажи, как твои Салаха-жирного брали, наркота позорного, на Зверинской…
— А чо?! Нормально брали. Как обычно. О! А ничо девочка! М-м-мадмуазель, вы сегодня вечером…
— Она — Токмарева, балбес.
— Понял! Не дурак! Артема, что ли? Вас, извиняюсь…
— Наталья Орестовна.
— Понял! Не дурак! Наталья Орестовна. Докладываю…
Она и впрямь подуспокоилась.
Глядя на двухметровых мужиков в камуфляже с метровым разворотом плеч, снабженных уймой непонятных, но грозных «стрелялок», с эдакой ленцой крупных самцов, не захочешь, а подуспокоишься.
Слава богу, они — за нас, слава богу! Физиономии у бойцов… не смоктуновские, в общем.
Но по возвращении психоз заиграл с новыми силами: они-то, физиономии, на Грибоедова остались, а она — в Бору одна с Димкой, и муж в командировке…
— Дурища! — увещевал приехавший через неделю Токмарев. — При чем тут «одна с Димкой»?! Ты-то вообще при чем, Димка при чем?! Письмо — кому? Читай — Токмареву А.Д. Мне. Лично. Незачем было чужие письма вскрывать.
— Мы тебе чужие? Чужие?!
— Натал-л-ль-я!!!
— Но адрес они откуда знают, Тем! Наш адрес, Тем. Мой и Димкин. И твой… А тебя ведь нет…
— Я есть. Вот он я.
— Ты опять уедешь!
— Ничего-ничего… Зря переполошилась, зря к нашим ездила. Курам на смех, право слово!
— На-а-а смех?! На смех?! Твоим бугаям хорошо смеяться в ОМОНе, старушек с петрушкой гонять по Сенной. Сюда небось — никто, никто! Боевое братство, тоже мне!
— Ар-р-рх-х… Цыц!
Эти фокусы-покусы с письмами, рассылаемыми в адреса воевавших в Чечне, давно лишились налета загадочности. Дэгэбэшное изуверское выбивание показаний из пленных — многого из перепуганных мальчишек не выбьешь. Мальчишки просто ничего не знают. Их посадили в вагон, повезли, привезли:
— Мы где?
— А-атставить разговорчики! Слушай команду!
Что — мальчишки!..
Когда решение о военной операции в Чечне было принято, тут и выяснилось: на все Вооруженные силы — лишь три-четыре соединения, способные «с колес» вступить в бой. Формировали группировку из сводных полков, собираемых по всем военным округам и флотам. На подготовку подразделений, перебрасывавшихся в Моздок, — от пяти до восьми суток. Это при том, что некоторые части были кадрированными, то есть без рядового состава. Командиры и подчиненные не успевали до боя даже запомнить друг друга в лицо. Какие уж там домашние адреса!
Штабы и войска просто не обладали необходимыми навыками взаимодействия в боевых условиях. Учились воевать на поле боя. Когда же солдаты и офицеры усваивали науку войны, у первых кончался срок действительной службы, у вторых — срок командировки. Процесс обучения на крови начинался с нуля.
А осведомленность противной стороны о всех и каждом — не фокус, не покус. Элементарно! Армейская горьковатая присказка: проще купить информацию у одного полковника, чем у десяти сержантов.
«Чехи» купили массив данных в управлении, в МВД. У кого именно, попробуй установи. Перекатать с компьютера на дискету — минутное дело. А там, например, — списочный состав и все выплаты по льготам. А льготы начисляются в соответствии с пребыванием в Чечне. Вычислить несложно — когда был, где, период пребывания, сколь рьяно наводил конституционный порядок (в прямой зависимости от весомости награды).