Артем блаженно отключился на фанерке под цигуновский массаж, под дымчатые благовония, под вирши, взявшиеся ниоткуда, из подсознания…
Катюха полночи просидела над отдыхающим Токмаревским телом, подперев кулачком подбородок (ой, жалею, жалею! и тебя, и себя…), и оставшиеся полночи провозилась у муфельной печи (заснул? засну-у-ул! а мне еще — ордена, ордена…)
Марик прокоротал до рассвета у монитора. Уровень ФАПСИ, говоришь, Арт? Да щас как не хрен делать!.. Ну-ка, ну-ка?.. Экая закавыка! Одна-а-ако! Это даже интересно, однако! Нич-ч-чего себе, закавыка! А мы пойдем другим путем. С тех пор все тянутся передо мной глухие, кривые, окольные тропы… Нормальные герои всегда идут в обход… А? Какое утро? Почему уже утро?
Чепик принужден был за полночь перетирать наболевшую тему с… Але! Что значит — принужден?! Кто способен принудить Каймана?! Нет таких! Вплоть до ментов — долгонько мурыжили, но где сели, там и слезли. Так что если Кайман пошел на «терку», то не по принуждению, а по доброй воле. Воля у него добрая. И вообще он по жизни добряк. Отзывчивый. Как не отозваться, когда зовет старинный друг-товарищ-и-брат…
Гомозун. Который — але! — с Чепиком и прободрствовал за обоюдоострой беседой… о том о сем. В «обкомовском номере».
— Але, Ген? Разговор к тебе.
— Кто, блинн?!
— Не узнал?
— Оль?! Ты?!
— Не ждал?
— Да как-то… Надо же! Ты! Так подъезжай, Оль!
— Нет уж, лучше вы к нам.
— Вот так, да?
— Вот так, Ген, вот так. Я, видишь ли, в гипсе по самые помидоры. Шагу не ступить.
— А, ты в этом смысле…
— И в этом, Ген, и в этом…
— А еще в каком?
— Подъезжай, уточним.
— Как скажешь, Оль, как скажешь.
— Скажу, Ген, скажу!
…Так что единственный выспавшийся — Артем.
Гнетущая атмосферка, впрочем, не только и не столько из-за общего недосыпа. И не особенно гнетущая, но какая-то… дискомфортная. Далекая от той, прошлой. Сколько лет, сколько зим!
Компания в нынешнем составе первые полтора часа пребывала в стадии неестественной естественности (закономерное следствие долгого перерыва в общении).
Потом погрузилась в естественную неестественность (не менее закономерное следствие долгого перерыва в общении).
Золотая середина не нащупывалась.
То и дело паузы…
Сонмище тихих ангелов кружило над головами, трепыхая перистыми крыльями! Батальонное количество милиционеров родилось в муках!
Такие паузы…
А казалось бы! Даже прежний некомплект по части «присутствующих здесь дам» восполнен…
Или дискомфорт именно поэтому? Потому, что помимо «всех своих» у всех — своя… вторая половина?
…У Олежека — индианка Майя-Мая.
По мужу — Гомозун? Или она, хм, жена, так сказать, гражданская?
— Скорее отечественная, — каламбурнул Олег. — Еще точнее — вторая мировая. Но не пуническая, нет. Молодая ишшо. Да, Май?!
Жена без штампа в паспорте — профилактическое сильнодействующее от экзистенциального невроза. Вроде обрел, но гипотетически в любой миг можешь лишиться. А тогда провоцируешь самоутверждения ради. Прилюдно хамишь пренебрежительностью. Рискованно шутишь: вторая мировая… Мировая — в смысле замечательная!
Первая тоже была мировая. Она, первая, тоже здесь — найдите семь отличий!
Флиртуешь в присутствии с другими особями — и с первой мировой, и с женой друга, с Натальей.
Или Наталья уже не жена друга? Похоже, она уже подруга другого, который формально — друг, но, по сути, недруг.
…У Генки — Наталья.
По мужу — Токмарева? Или, хм, намерена взять в ближайшей перспективе девичью фамилию — Костанда? Или — Чепик?
«Она… у себя», как давеча брякнула Токмаревская теща. Не на Сибирской, не на Новой Земле, но у себя, однозначно. У себя — это с кем?
Риторический вопрос! Здесь она — с Кайманом, в манере «куда ты, туда и я».
Он злодея победил, он ее освободил. А теперь, душа-девица, на тебе хочу… Точка. Конец цитаты. «На тебе хочу» — да, а так — нет. Прилюдное именование обретенной пассии: «Натали». Несколько нарочито, с претензией. Но упрямо: «Натали». Для кого она — Токмарева, для кого — Ташка. Для него — Натали. Эксклюзив.
Сомнительный эксклюзив. Зарубежники (от турок до шведов) всех русских путан кличут: «Натали».
Что же она для Чепика — б…дь дешевая (ну дорогая!), не более?!
А ну как тот же номинальный, но все-таки муж истолкует «неп’йавильно» и вступится, пусть запоздало, за честь семьи?
…У Артема — Катюха Гречанинова.
Гречанинова? Разумеется! Не Токмарева же! На худой конец — Гомозунша, по мужу от первого брака.
А что касается Артема… Роковое влечение полузабытой юности.
Полузабытый эстрадный хит полузабытой юности:
«М-мечты сбываются! Иль не сбываются!
Порой сбываются совсем не так!
Но все хорошее не забывается!
Ведь все хорошее и есть мечта!»
Оно, оно! Все хорошее. Но — мечта. Несбыточная. Чем и хороша.
Что сбылось, то уже… не то… и не так…
И что сбылось?! Не было ничего, ведь не было! По анекдоту: это еще не повод для знакомства.
Да, они — Артем-Катюха — явились сюда вместе.
Да, после совместно проведенной ночи.
Да, истолковывается безвариантно — особенно Майей-Маей, которая спозаранку буквально подняла их с постели.
…Марик Юдин истолковал безвариантно и сиял, будто медный таз, ища-улавливая взгляд Катюхи или Артема, заговорщицки помигивая: а я говорил?! а ты боялся! вот как все обернулось, ко всеобщему удовольствию! бог в помощь! так рад за вас, так рад!..
(Карабарас, блиннн! В смысле «он ударил в медный таз и вскричал: карабарас!» Карабарас тебе, Марик, от Артема! В смысле остынь, не так все было, вообще ничего не было! Неужто ударить надо, медный таз ты сияющий, чтоб потускнел эмоцией?! И заткнулся!)
Он ведь, Марик, еще и мурлыкал непрестанно битловое «She loves you, yeah, yeah, yeah!» Как бы спохватываясь, «набирал в рот воды», но через секунду-другую снова мурлы-мурлы: «She loves you, yeah, yeah, yeah!»
Обрати взгляд внутрь, Марик! Ты вообще-то единственный из нас — без дамы.
Ах, да! Юдин — приверженец нетривиального-виртуального пола, секс не средство из удовольствия, а средство самопознания и познания других миров.
Короче, «присутствующие здесь дамы» были скорее в тягость, чем в непринужденность. Друганы-мужики вместе собрались в кои веки (раз в двенадцать лет!) покалякать о насущном, не отвлекаясь на пустяки. Но «пустяки»— тут как тут. И не так чтобы требовали особого внимания, однако волей-неволей…
Артем, например, тяготился… Хоть и единственный выспавшийся из всех! А значит, и у всех остальных «угнеталовка» не с недосыпа, не только с него.
Артем тяготился Натальей, тяготился Катюхой.
Они — ни словом, ни жестом.
А нужны слова? Жесты?
Наталья без слов и без жестов — Токмареву:
«Ну хва-а-ат, Тема, ну хва-а-ат! Бы-ы-ыстро утешился, суток не прошло! Наш пострел везде поспел!.. Я без осуждения, Тем! Даже с завистью. Но — с белой. Я искренне, Тем, искренне. Все благополучно разрешилось. Для всех. А то Гена рефлектировал, что ты его неправильно поймешь — по отношению ко мне, по его отношению ко мне. Дурачок, да? Важнее ведь мое отношение к нему, да? Ведь выбирает всегда женщина. Вот и твоя старая подруга (старая, старая! я ведь на год моложе?) тебя выбрала, а не ты — ее. Ванна у нее есть? Ты ванну предварительно принял? Или ограничился душем? Она не заглянула — спинку потереть?»
Катюха без слов и без жестов — Наталье, Олегу, Майе-Мае, всем:
«Твой, Наташ? Был твой! Пробросалась. Таких мужиков — днем с огнем! Дело вкуса, конечно. Одни всей душой и телом прикипают к толстомясой образине с интеллектом на уровне табуретки. (Мне ли Генку не знать! мы с ним знакомы, дорогая, еще с той поры, когда ты пешком под стол! клинья под меня подбивал… но я что, дура неразборчивая? не дура, как некоторые…) А другие выбирают настоящего мужчину, предпочитают двенадцать лет подождать, чем всю оставшуюся жизнь упрашивать. И — вот. Не виноватая я, он сам пришел… Олежек? Ты не в претензии? Гляди-ка, до чего все удачно! У тебя — Мая, к ней я — очень тепло… У меня — Тема, и вы с ним — друзья по-прежнему, не так ли? (Другое дело, что переночевала дурой-девственницей, но понимайте в меру своей испорченности. А-а-а! То-то! Поняли! В меру…)»
Забавно, что самый тесный и обоюдоприятственный контакт вдруг заискрил между Токмаревым и дивой-индианкой.
С чего бы вдруг? Майя-Мая — гомозуновская жена (гражданская, вторая мировая, пуническая, но жена). Майя-Мая и здесь-то сидит лишь потому, что — гомозуновская жена!
И на здоровье, Олежек! Разве кто против? Но у нее с другом твоим, Артемом, — искра. По праву первознакомства. Пусть шапочного (э-э… сумочного) — метро, попрошайки, финская марка-монетка (дива-индианка), капкан-«beskin» (воин-ветеран).
Большой секрет для маленькой, для маленькой такой компании… Мы с тобой зна-а-аем что-то, чего не знают они. Очень сближает.
Сообщнический обмен полувзглядами: «Какой-такой капкан в сумке?! Я — сторона. У меня — ни сумки, ни капкана. Ручки — вот они. Да, Мая? — Да, подтверждаю! Нету. И… не было!»
Гомозун в начальный период неестественной естественности с места в карьер забалагурил о «Доброхоте» (каждый вновь прибывающий вынужден был пройти сквозь строй сирых-убогих, сосредоточенных вокруг да около «обкомовского номера»):
— Не любите, ага, моих юродивых? Брезгуете? Спасибо на том, что капкана за пазухой не держите. А то не далее как вчера… Мне мои «гвардейцы» доложились… Шутку хотите, ребятки? «Черную»! Представляете, вчера в метро, в Питере…
Дежурное балагурство — для снятия внутреннего напряжения.
У Чепика после ночной с Гомозуном темы — «чтоб твои бандюки, Ген, от моих сирых-убогих за версту держались, понял? в наших общих интересах, понял?» — послевкусие отвратительное.
А у Гречаниновой предвкушение отвратительное — понедельник на носу, повестка… Все из-за них, из-за сирых-убогих! Сгиньте, блиннн!.. Фигушки! Мозолят глаза…