– Помню. Много чего помню. Москва столица России. Лондон из зе кэпитал оф зе Грейт Британ. Волга впадает в Каспийское море. Дважды два – четыре. Я все помню! Кроме обычной жизни. Как эта Волга выглядела, а как выглядело море… Смысл только понимаю. Я потом искал книги, видеозаписи. Странно так – небо голубое, люди толпами ходят… моря, леса, пустыни… Так и было, да?
– Да.
– Вот гадство! – возмутился Миша.
– И ты так живешь с тех пор?
– Так и живу. Все живут, кто с собой не покончил. Понемногу приспособились. Поняли, что зеркала опасны, стали их бить. Зима не очень холодная, можно и с пленкой или листом пластика, особенно если найти квартиру с электричеством.
– Откуда берется электричество?
Михаил пожал плечами. Встал, снял с плиты ковшик с почти закипевшим молоком. Восхищенно сказал:
– Не свернулось, круто… Я лоханулся, морозилку в этой квартире не проверил. Электричество, говоришь? А откуда газ берется? Никто не знает! Почему одни продукты стухли, а другие свежие? Серпарды еще эти… – он зевнул и махнул рукой. Достал из шкафа две кружки, налил молока себе и мне. – Как ночь провел, Никита? Я заметил, решетка погнута…
Он испытующе смотрел на меня.
– Девочка-змея, – объяснил я.
– Хорошо, что укрылся, – очень серьезно сказал Михаил. Отпил еще слишком горячего молока, морщась, но не в силах удержаться. – Она днем хорошая, мирная. А вот ночью лучше не попадаться.
– Сожрет?
– Задушит. Обовьется и раздавит. И будет бормотать при этом: «Холодно, так холодно, так одиноко, согрейте меня…» Потом сожрет… А может, это ниблы грызут…
Он передернул плечами.
– Хотел ее пристрелить. Но ночью как-то ссыкотно, а днем жалко.
Михаил снова зевнул. Виновато сказал:
– Не выспался, извини…
– А из Москвы уйти мысли не было? – спросил я.
– Уйти? – Он как-то нехорошо хихикнул, опустил подбородок на грудь. – Мысли-то были…
– Ну? – насторожился я. – Михаил? Разморило тебя?
Миша поднял голову.
Я вздохнул.
– Привет, Миша.
– Здравствуйте, Никита! – Он обвел кухню глазами. – Ого! Тут газ есть! Я вас нашел или вы меня?
– Ты меня. Ты, который из будущего.
– Все нормально? Он запись посмотрел? Поверил?
Миша явно изнывал от любопытства и был горд собой.
– Посмотрел, поверил.
– Вы поговорили? – Миша уставился на недопитый стакан с молоком. – Или только ели?
– Он ничего не помнит, – объяснил я. – Никакого События, никакой жизни до него. Однажды проснулся, а мир вокруг такой.
Миша вскочил, едва не приложившись головой о полку с какими-то запыленными вазочками и фарфоровыми фигурками. Опасливо посмотрел вверх.
– Все забываю, что я тут высокий… Правда, очень высокий?
– Богатырь, – мрачно ответил я. – Короче, местные ничего нам не расскажут, потому что они ничего не помнят. Для них этот мир единственный, который им знаком.
Миша начал прохаживаться по кухне взад-вперед, как-то очень легко заполнив ее всю.
– Я подозревал! Я когда местных расспрашивал, они все бормотали «ничего не помню», «ничего не знаю». Значит, это они всерьез!
– Мне так вообще не отвечали.
– Ха! Знаешь, когда у тебя большой пулемет – отвечают!
Я невольно улыбнулся.
Пулемет – он располагает к откровенности.
– Пришел бы ты минут на пять позже, – вздохнул я. – Что-то мне Миша-старший рассказать собирался. Про то, почему он не покинул Москву.
– И так до часа ночи ждал, чтобы ты точно заснул, – обиделся Миша.
– А чего так долго?
Миша вдруг заметно покраснел.
– Под фонарем нас с Леной увидел? – понял я. И попытался пошутить: – Ну… ты тоже с девушкой ушел.
– Ха! Она тут с папой! – возмутился Миша. Постоял у плиты, потом выключил газ. – Надо экономить. Хорошее место.
– Думаешь, кончится?
Он пожал плечами. И предложил:
– Навестим Нюру? Мне интересно, она помнит, что ночью было, или нет?
– Значит ты ее знаешь?
– Так я-взрослый тут полгода живу! Он всех знает, и я со многими познакомился.
– Потому что с человеком, у которого большой пулемет, лучше дружить… – ехидно сказал я.
Встал, шагнул и невольно поморщился.
– Что у тебя с ногой?
– Да если б знал! Связка, наверное, порвана. Так с первого форсайта. Иногда слабее болит, иногда сильнее.
– Сейчас…
Михаил открыл холодильник, сморщился от зловония, но все же начал рыться на самой верхней полочке дверцы.
– Не устраивай тут газовую камеру! – попросил я.
– Да сейчас…
В итоге он снял всю полку, вывалил ее содержимое на стол и закрыл дверцу. Стал рыться в тюбиках и коробочках.
– Все давно испортилось, – сказал я. – Не зря же в холодильнике хранили.
– Зря. Как правило достаточно не нагревать выше двадцати пяти градусов. А тут холодно всегда…
Он торжественно поднял какой-то тюбик.
– Вот, эта дрянь вообще не портится, это вьетнамская мазь с ядом кобры. Давай ногу.
– Ты уверен?
– Не трать время, а? – Миша сверкнул очками.
В результате я стянул берцы, закатал штанину, снял носки и уложил ногу на свободную табуретку. С радостью увидел, что носки свежие, трофей из квартиры с зеркалом.
– Соблюдаешь гигиену, это хорошо, – похвалил Миша. – Некоторые совсем освинячились.
Он помял мне голень, надавил в нескольких местах, уточнил, где болит. И уверенно сказал:
– Привычный подвывих голеностопа. Кажется, есть синовит.
– Чего?
– Воспаление сустава, как следствие регулярных вывихов.
– Ты в кого такой умный? – не удержался я.
– Мама врач, папа врач, и я должен был врачом стать.
Миша выдавил изрядный кусок крема и втер мне в голень. Потом достал из своей громадной куртки рулончик эластичного бинта.
– Сейчас подлатаю, будет легче. Здешний «я» точно чего-то умеет, у него все карманы лекарствами набиты. Ты спроси при случае, может, он тебе укольчик гормона сделает в сустав? Я побаиваюсь, не пробовал еще.
Я вытаращил на Мишу глаза.
– А чего? – Он чуть смутился, не прекращая туго бинтовать мне ногу. – Уверен, я бы в его ситуации читал книжки по медицине. Сам подумай, медик в этом мире ценится? Ценится! Лекарства частично сохранились, наверное, и операционную можно найти…
– Вот не надо только операционной! – возмутился я.
Когда я обулся и осторожно оперся на ногу, ощущение было потрясающее. Словно и не болело ничего и никогда!
– Ты крут, парень, – признал я. – У тебя пулемет, ты умеешь лечить и восстаешь из мертвых.
Миша довольно загоготал. Он и впрямь был здоровенный, громкий, но при этом какой-то бесшабашно позитивный.
– Пошли к Нюре.
Я кивнул.
К Нюре и впрямь надо было сходить. Что-то меня смущало в ней, и вовсе не ночное превращение в змею.
Странное ощущение – идти по Миру После вдвоем.
Не знаю, пытался ли я из будущего найти себе подругу или друга, прибиться к какой-нибудь общине. С другой стороны, я не встречал тут больших групп, разве что семьи иногда попадались. Но все держались обособленно.
Непонятно, на самом-то деле. Люди существа коллективные, всем нужна стая – для безопасности, для общения, для утешения. Даже злодеи сбиваются в банды, даже им нужна какая-то поддержка друг от друга.
Еще одна загадка, и даже потерей памяти ее не объяснить. Забыв свои семьи и прежние чувства, люди обязательно завели бы новые связи.
Мы вышли из подъезда, обогнули давным-давно замерзший и засохший палисадник. Красные облака еще не до конца просветлели, часов девять утра, пожалуй.
Нюра была на месте.
Сидела на табуретке перед свечкой в стакане (у нее склад или свечной заводик?), только в этот раз не в белом платье, а в красном. Прежнее, похоже, изорвалось во время превращения. И как она тут не мерзнет?..
– Привет, Нюра! – громко позвал Миша. – А я тебе конфет принес!
Девочка задумчиво посмотрела на него. Протянула руку. Миша вытряс на ее ладонь несколько ярких леденцов из жестяной баночки.
– Привет, – заторможенно сказала Нюра.
Посмотрела на меня.
Прищурилась.
Вообще-то девочка была очень милая. В том возрасте, когда уже не совсем ребенок и еще не совсем взрослая, в общем, сплошь умиление, но и мысль: «Лет через пять бы встретиться».
Только взгляд у нее был недобрый.
– Что ж ты ночью хорошего человека пугаешь? – продолжал Миша. Мне показалось, что он и сам напряжен.
– Ненастоящий… – сказала Нюра, тыча в мою сторону указательным пальцем.
Ладонь разжалась, разноцветные леденцы посыпались под ноги.
– Ненастоящий… – медленно вставая, повторила девочка.
– Нюра, он настоящий, он хороший! – отступая от нее, пробормотал Миша.
Девочка перевела взгляд на него. Нахмурилась. И указала уже на него.
– И ты… ненастоящий… зачем… зачем вы здесь…
У меня по спине пробежал холодок.
– Мы пошли, Нюра, не сердись, – быстро сказал Миша. – Никита…
Нюра оскалилась.
Люди так челюсть растянуть не могут. Рот разошелся до ушей, блеснули зубы – длинные и тонкие. Между ними затрепетал раздвоенный на конце язык.
Девочка издала протяжный шипящий звук. Встала, опрокинув табуретку. И тут же упала сама: у нее что-то происходило с ногами.
– Бежим, – сказал Миша негромко.
И мы кинулись прочь, в сторону магазинчиков, где он обосновался. Рюкзак тяжело хлопал по спине, я не затянул ремни как следует.
– Никогда! Днем! Не превращалась! – на бегу выкрикивал Миша. – Она! Днем! Милая!
Не останавливаясь, я бросил взгляд назад.
Нюра каталась по асфальту. Она стала ощутимо длиннее, вместо ног из платья торчал и бился в воздухе чешуйчатый змеиный хвост.
– Имел я этот форсайт! – выругался я и поднажал.
Вовремя мне Миша перебинтовал ногу. Голеностоп болел, но работал.
Мы остановились у магазинов, рядом с темным пятном и какими-то клочьями, оставшимися от тела варга. Ночью у ниблов был пир.
Нюра билась в судорогах у подъезда. Но то ли днем ей было труднее обратиться, то ли наше бегство ее успокоило – она нас не преследовала. Через минуту она затихла, сжалась в клубок. Потом медленно поднялась – это снова была девочка-подросток.