– Ну так это лучше, чем в «Перекрестке», – напомнил я.
– А что, забавно вышло, – Дима даже улыбнулся. – Ну, приняла кассирша за иностранца, ну и что?
На мой взгляд, кассирша в супермаркете приняла Диму не за иностранца, а за душевнобольного. Но я тактично промолчал. Кивнул на вывеску пивного бара, устроившегося в стратегически безупречной точке – между метро и крупной автобусной остановкой.
– Может, по кружечке?
– Лямс! – согласился Дима.
Я не стал его поправлять – и так было понятно, что предложение он принял. Эх, если бы можно было таким образом составить словарь! К сожалению, тот же энергичный «лямс» в другой ситуации мог означать не согласие, а раздумье или отрицание…
После первой кружки пива Диму отпустило. Он стал говорить по-русски совсем чисто, много шутил и даже переключился на другие темы – футбол, женщин и фантастику. Футбол в стране был плох, женщины Диму глубоко обидели – он недавно развелся, и даже фантастика его не особо радовала. Вместо того чтобы писать мудрую научную фантастику про путешествия к звездам и другим планетам, про тайны мироздания, про покорение мирового океана и единую теорию поля, фантасты как сговорились – принялись ваять всякую мистическую фигню про вампиров и прочую нечисть… Кстати, о единой теории поля… Дима принялся рассказывать анекдот про Эйнштейна в раю. Я слушал, пытаясь раскусить нераскрывшуюся фисташку и размышляя, какая блажь заставляет меня пробовать зубы на прочность. Ну полная чашка этих фисташек, откуда в человеке берется такая смесь жадности и глупости?
– Тут Эйнштейн и говорит: «Господи! У тебя в единой формуле мироздания – ошибка!». А Бог оглянулся и тихонько отвечает: «Да, я знаю…».
Димка сам же и захохотал, да и я улыбнулся. Но, похоже, анекдот опять напомнил Димке о его проблеме, он помрачнел и начал тянуть вторую кружку.
Прикончив по литру, мы покинули пивную и двинулись в разные стороны: Дима пошел домой пешком, ему было недалеко, а я сел на автобус. Завтра предстоял обычный рабочий день… для меня – обычный, а для Кабайлова – полный мучительной борьбы со своевольным языком.
К Петру Семеновичу мы пришли поздним вечером – летом в пятницу Москву захлестнули традиционные дачные пробки. Стоило, конечно, ехать на метро, но Дима этого ужасно не любил. Добровольно лезть под землю, по его словам, было противоестественно и глупо.
– Не зря фантасты всегда мечтали о воздушном транспорте, – сказал он, пока мы поднимались в лифте. – Вот доживем до флаеров и всяких там аэротакси – легче станет!
– Оптимист, – вздохнул я.
– Доживем, доживем, – Дима был в приподнятом настроении. – Прогресс человеческий движется по экспоненте! Вспомни, сто лет назад автомобиль был редкостью, самолет – чудом, а сейчас?
– Ну, чудом, допустим, самолет уже не был…
– Был, был, – Дима не отступал. – А компьютеры? О них и помыслить никто не мог! А пенициллин? А телевидение? Космические полеты? Человек способен на многое, Андрей!
Спорить я не стал. В принципе я был совершенно согласен, что человек способен на многое, но именно это и ввергало меня в сомнения – появятся ли на Земле летающие машины и прочие добрые чудеса?
Профессор сам открыл нам дверь и с живейшим любопытством уставился на Диму.
– Проходите, проходите, дорогой мой феномен, – с доброжелательной улыбкой сказал он. – Чай, кофе?
Холостяком профессор не был, более того – женат был уже третий раз и от каждого брака имел детей. Однако сейчас его очередная супруга, она же – его бывшая студентка, отдыхала где-то на море, и квартира профессора стремительно обретала внешность холостяцкой берлоги.
– Феномен не хочет пить, – мрачно сказал Дима. – Но спасибо за гостеприимство.
– Кра туапа? – спросил профессор и склонил голову на плечо, наблюдая за Димой.
– Чего? – спросил Кабайлов.
– Понятно, – профессор кивнул. – Ну проходите, проходите…
– Вы узнали, что это за язык? – занервничал мой друг. – Вы научились на нем разговаривать?
Профессор смутился.
– Пройдемте… давайте сядем за стол.
Мы прошли на кухню и сели. Петр Семенович налил себе и мне чаю, стал размешивать ложечкой сахар.
– Профессор?
– Сейчас… я формулирую… – он вздохнул. – Ужасно трудно вести беседу, когда не куришь, когда у тебя нет очков, когда перед тобой не лежит раскрытый блокнот…
– Нечем занять паузу? – улыбнулся Дима.
– Именно, – признался профессор. – Когда-то я курил, у меня были очки, а про мой блокнот студенты слагали легенды… Но потом с курением я завязал, очки сменил на линзы, а блокнот… давно уже ничего туда не записывал. Понимаете, Димочка, я не могу дать вам ясного ответа. Что это за язык? Не знаю. Есть легкое сходство с санскритом. Есть легкое сходство с арамейским. Но я и с русским языком сходство могу найти! И с английским! Уверен, если поищу – то и с латынью, и с греческим! Что это значит?
– Что? – зачарованно спросил Дима.
– Либо очень толковая имитация. Именно что вводящая в заблуждение любого лингвиста из любой страны. Либо… – профессор снова взялся за ложечку. – Либо некий условный… праязык. Содержащий в себе зерна всех мировых языков… в том числе и сформировавшихся сравнительно недавно…
– Вавилонский, – торжественно сказал Дима. – Времен до смешения языков!
– Тогда уж «до расслоения языков», – поморщился профессор. – Господи, да что я несу! Если бы меня услышал любой, подчеркиваю – любой мой коллега, он бы сказал, что я сошел с ума! Профессор Гольянов ударился в псевдонауку! Профессор Гольянов уверен в существовании общего праязыка человечества!
– Но в этом нет чего-то совсем уж нереального, – вставил я. – Человечество ведь зародилось в одной точке Земли? Где-то в Африке, да?
– Эдем был расположен в Месопотамии, – Кабайлов пожал плечами. – Широко известный факт. Кстати, даже генетики его подтвердили…
– Ну так у этого первоначального человечества был же один язык? – продолжал я гнуть свою линию. – Вот какое-то племя обезьян… мутировало, допустим, от падения уранового метеорита…
Кабайлов обидно захихикал и сказал:
– Давай все же придерживаться фактов. Бог сотворил Адама… ну, понятное дело, используя материал животного происхождения, в том числе и обезьяний. А потом из его же генетического материала создал Еву.
– И они наплодили всех остальных! – огрызнулся я.
– Конечно! Он же долго очень жил, в Библии сказано – девятьсот тридцать лет. Читай Книгу Бытия. За этот срок о-го-го сколько можно наплодить!
– Меня радует ваше веселье, – мрачно сказал профессор.
– Профессор, ну я же серьезно! – воскликнул я. – Если человечество пошло из одного источника, то был какой-то первый язык. И когда человечество разделилось, то оно этот первый язык просто меняло, но исходя из «оригинала». И потому в этом праязыке есть… да, именно зерна! Зерна будущих языков!
– Я понимаю, – кивнул профессор. – Но вы бы знали, как смотрит нормальный ученый на человека, который изложит эту версию на полном серьезе.
– И? – требовательно спросил Дима.
– И все-таки эта бульварная, фантастическая, популистская версия – единственная, которая хоть что-то объясняет, – признал профессор. – Ну или… вы чрезвычайно талантливые шутники.
– У меня вообще нет чувства юмора! – гордо сказал Дима. – Профессор, так вы смогли этот язык изучить?
– А что вы хотите? – внезапно спросил профессор. – Избавиться от навязчивого говорения на непонятном языке? Тогда вам к психотерапевту. Я уверен, что гипноз, лекарства, на худой конец – электрошок вам помогут!
– Или лоботомия, – ехидно вставил я.
– Нет, – гордо игнорируя меня, сказал Дима. – Я другого хочу. Понять, что именно говорю во сне. Ну… если можно научиться на этом языке говорить, то и разговаривать!
– Зачем? – всплеснул руками профессор.
– Как зачем? У меня в подсознании древнейший язык! Язык, на котором Господь разговаривал с ангелами! И не выучить его?
– Тогда я объясню вам проблему, – сказал профессор. – Вы вроде как можете и в обычном состоянии говорить, только смысла не понимаете?
Дима кивнул.
– Я прослушал то, что вы говорите бодрствуя. Так вот, друг мой. То, что вы произносите «по заказу», – это самая обычная, банальная, скучная глоссолалия. Никакого отношения к вашему просоночному бормотанию она не имеет!
– Совсем? – жалобно спросил Дима.
– Абсолютно. Вы увлеклись, вам хочется научиться этому праязыку. И вы начинаете его изображать… как умеете. Но это… это ерунда.
– Ну а то, что я вначале говорил? – спросил Дима.
– Слишком мало материала. Будь у меня час-другой вашего монолога… а желательно еще, чтобы вам задавали вопросы, а вы на них отвечали…
Профессор развел руками. Дима сидел, глядя в стол, и медленно багровел. Издеваться над ним я не хотел – видно было, что ему и так несладко. Но удержаться было невозможно.
– Гляп, – сказал я. – Хлюп-барам-пам!
Дима встал и молча направился в прихожую.
– Молодой человек, попробуйте спать со включенным диктофоном! – сказал ему вслед профессор.
Но Кабайлов уже выскочил за дверь. Я кинулся следом – и успел протиснуться в сдвигающиеся двери лифта. Сказал:
– Ну извини…
Дима поиграл желваками и сказал, неожиданно спокойно и убежденно:
– Извинениями не отделаешься. Сейчас заглянем в магазин… купишь бутылку коньяка.
– Хорошо, – сказал я, вспоминая, сколько у меня с собой денег.
– А я возьму пару бутылок водки… – рассуждал вслух Кабайлов. – Украинской. Закуска вроде есть… Минералочки надо.
– Ты чего? – не понял я.
– Сейчас едем ко мне, – сказал Дима. – Придется напиться. Причем выпить столько же и того же, что и в прошлый раз… Мне – придется. А ты так… компанию составишь. Потом будешь сидеть и ждать, пока я заговорю.
– А если не заговоришь?
– Завтра продолжим. Выходные впереди, два дня и три ночи.
– И утром после трехдневного запоя я пойду на работу? – уточнил я.
– Посмотрим. Надо будет – не пойдешь!