– А в человеческой жизни так много не доступных ангелам радостей… – вздохнул я.
– Но все-таки хочется вернуться обратно, – немного неуверенно произнес Дима. И посмотрел на меня: – Ведь верно?
Я пожал плечами. И сказал:
– Вы уж научите нас ангельскому. А потом постарайтесь его забыть. Ну, попросите себе чего-нибудь и забудьте.
Видимо, это я сказал зря.
– Забыть… – задумчиво произнес профессор. – Забыть язык, который… который искрится, как фонтан… который освежает души и зажигает сердца… Вы знаете, что я утром поговорил с завядшей геранью – и она расцвела?
– Да вы могли ее попросить хоть заплодоносить! – неосторожно сказал Дима. – И снимать по два урожая в неделю.
– Урожая чего? – сбился профессор.
– Да чего угодно!
Профессор крякнул:
– И вы просите меня забыть этот язык? Нет. Нет, нет и нет! Вас научу, если хотите. Но и всех остальных!
– Мы не можем этого допустить! – воскликнул Дима.
– Как вы меня остановите? Убьете?
– Нам не положено, – сказал Дима с некоторым сожалением. – У нас миссия была другая, понимаете? Вот те ребята, которых в Содом и Гоморру послали… они бы запросто… А мы – что мы? Нас послали языки смешать. Больше мы ничего делать не в праве…
– Взываем к вашей доброте и сознательности! – сказал я.
На миг в глазах Петра Семеновича появилось сомнение. Потом он покачал головой:
– Нет. И не просите. Говорю вам истинное слово – уйдите и не возвращайтесь!
Ну что тут можно было поделать?
Мы вскочили, роняя стулья. Торопливо пошли в прихожую. Приказ, отданный на ангельском языке, гнал нас, будто плетка. Мы даже обуваться не стали, подхватили ботинки и выскочили на площадку.
– Извините, – сказал профессор вслед. – Я уверяю вас, что не премину отметить ваш основополагающий вклад в возрождение ангельского языка!
Так мы и оказались на улице. Промозглая московская весна приняла нас в свои объятия. Мы уселись на лавочке, стали обуваться. А потом не сговариваясь посмотрели на окна профессорской квартиры.
– Упорный, – вздохнул Дима.
– Вначале диссертацию напишет, – предположил я. – Потом откроет сайт в Интернете, курсы по изучению…
– Тут-то мы и изучим его обратно! – встрепенулся Дима.
– И что? – спросил я. – Тогда мы не просто перестарались с заданием. Это мы вначале перестарались, а потом всё вернули на круги своя!
От окон профессора повеяло чем-то древним и могучим. У стоящей во дворе машины сработала сигнализация.
– Заставляет герань плодоносить? – предположил Дима.
– Или себя делает статным молодым красавцем, – вздохнул я. – Сам же понимаешь, фантазия у людей небогатая. Исполнение желаний, сила, красота, всемогущество…
– Вижу только один выход, – печально сказал Дима.
Я кивнул. И попросил:
– Только давай не увлекаться… не как в тот раз…
Но все-таки мы увлеклись. Тысячелетия обычной человеческой жизни… это, конечно, по-своему занятно. И достаточно было смешать язык только одному профессору.
Но ведь мы были способны на большее!
Бирюлевский язык создал я. Не надо меня ругать, имею я слабость к агглютинирующим языкам. А вот кремлевско-остоженский диалект или, к примеру, так недооцененный ныне нагатинский язык – Дима, он любит флектирующие. Да, мы увлеклись…
Когда все закончилось – по человеческим меркам прошло всего несколько секунд, окно над нами распахнулось и показался профессор. Он размахивал руками и что-то кричал. Уж не знаю, что именно – его язык придумал Кабайлов.
– Не волнуйтесь, профессор! – попросил я, хотя и знал, что он меня не поймет. – Все как-нибудь образуется! Все к лучшему, вот увидите!
Профессор рвал на себе волосы и грозил нам кулаком. Шевелюра у него, кстати, стала великолепной – густые черные волосы, вот чего он успел попросить…
– Эх… Дима, может, по кружечке? – спросил я.
Как ни странно, он меня понял. Не слова, конечно, а интонации. Кивнул и сказал:
– Лямс!
Ожидаемого столпотворения на улицах пока еще не было, в каждом районе люди по большей части говорили на одном языке. А бармен понял нас вообще без слов – поставил две кружки пива, пробил сумму и кивнул на кассовый аппарат.
И тут нас догнал профессор. Молча вырвал у меня кружку, залпом выпил половину. А потом с ехидной улыбкой показал флешку, на которой был записан ангельский язык.
Ну что с ним поделаешь?
Я давно уже понял, что если человек упрется – его никакое чудо не остановит.
Особенно человека, который разговаривал с ангелами.
Вздохнув, я жестами попросил бармена налить пива профессору.
Девочка с китайскими зажигалками
Мало кто знает, что известный московский скульптор Цураб Зеретели увлекается собиранием нэцкэ. Хобби свое, ничего предосудительного не имеющее, он почему-то не афиширует.
В тот морозный снежный вечер, по недоразумению московской погоды выпавший удачно – на тридцать первое декабря, Валерий Крылов стоял у антикварного салона вблизи Пушкинской площади и разглядывал только что купленное нэцкэ.
Нэцкэ – оно и в России нэцкэ. Статуэтка сантиметров в пять, брелок из дерева или слоновой кости, к которому не придумавшие карманов японцы привязывали ключи, курительные трубки, ножички для харакири и прочую полезную мелочь. Потом вешали связку на пояс и шли, довольные, демонстрировать встречным свои богатства. В общем – вещь ныне совершенно бесполезная и потому до омерзения дорогая.
Но если ты хозяин маленького завода по выплавке цветных металлов и тебе позарез нужен рынок сбыта в Москве, то нет ничего лучше знакомого скульптора-монументалиста. Одной лишь бронзы великий скульптор потреблял больше всех уцелевших московских заводов вместе взятых! А лучший способ добиться внимания будущего клиента – потешить его маленькую слабость… в данном случае – подарить нэцкэ.
Надо сказать, что в тонкой сфере искусства и в еще более нежной материи собирательства деньги не всесильны. Перед иным коллекционером ночных вазонов хоть полными чемоданами долларов потрясай – все равно не слезет с любимого экземпляра, складного походного горшка Фридриха Великого.
Так и с нэцкэ. Мало иметь деньги, надо еще и поймать судьбу за хвост, опередить других коллекционеров, людей небедных и готовых на все для утоления своей страсти.
Валерию определенно повезло. Не будем обсуждать, как и почему повезло, – ведь везение вещь не случайная. Как бы там ни было, но сейчас он стоял у своего старенького «пежо» и разглядывал японский брелок с той смесью удовлетворения и брезгливости, что обычно наблюдается у человека, удачно выдавившего прыщ.
Нэцкэ изображало маленькую пухлощекую девочку, завернутую в тряпье и держащую перед собой поднос. На подносе едва-едва угадывались маленькие продолговатые предметы. В каталоге нэцкэ называлось «Девочка с суси».
– Суси-пуси, – пробормотал Валерий. – Хоть написали правильно.
Пора было ехать домой – переодеться, выпить чуток коньяка, вызвать шофера и отправиться в хорошее и мало кому известное заведение, где можно будет презентовать знаменитому скульптору творение японских конкурентов. Жену с дочкой Валерий еще неделю назад отправил в Париж на рождественские каникулы. Так что новогодний вечер мог оказаться шумным и пьяным, а мог, напротив, иметь завершение романтичное и волнующее. Не только бизнесмены отправляют свои семьи отдохнуть за границу, порой они уезжают и сами, оставляя молодых и скучающих жен…
Продолжая разглядывать малолетнюю японскую торговку рисовыми рулетиками (блюдо, на взгляд Валерия, одновременно пресное и тяжелое), Крылов достал сигарету. Курить за рулем он не любил.
– Дяденька, купите зажигалку, – донесся до него робкий голос.
Валерий обернулся. На тротуаре стояла маленькая, лет десяти, девчушка. В нейлоновой куртке, слишком большой для нее и слишком грязной для любого. В широченном взрослом шарфе, намотанном поверх куртки. В вязаной шерстяной шапочке.
В озябших, уже синеватых ладошках девочка держала крышку от обувной коробки. На картонке, припорошенные снегом, лежали разноцветные китайские зажигалки.
– Своя есть, – буркнул Валерий. В метро он последний раз ездил года три назад, на улицах с побирушками и нищими тоже встречался редко. Может быть, поэтому они вызывали у него даже не раздражение, а легкую оторопь и отчетливое желание принять горячий душ.
Девочка упрямо стояла рядом.
Валерий полез в карман в надежде, что, обнаружив в его руках зажигалку, малолетняя попрошайка отправится своей дорогой. Но зажигалка упрямо не желала находиться.
Девочка засопела и провела ладошкой под носом.
– Почем твои зажигалки? – буркнул Валерий. Милостыню он не подавал принципиально, чужих детей не любил, но в данном случае решил вступить с девочкой в товарно-денежные отношения. Курить хотелось все сильнее – так всегда бывает, когда уже достал сигарету, а зажигалку найти не можешь.
– Десять, – прошептала девочка.
– Десять… – с сомнением произнес Крылов и снова стал шарить в кармане в поисках мелочи. – Что же ты по морозу ходишь полуголая? Простынешь – и умрешь!
Нравоучение вышло какое-то фальшивое, он даже сам это почувствовал. Ясное дело, не ради удовольствия бедный ребенок торгует зажигалками.
– Красивая куколка, – вдруг сказала девочка, глядя на нэцкэ в руках Крылова.
– Да, да, красивая… – Крылов вдруг с удивлением обнаружил, что нэцкэ и девочка-побирушка карикатурно похожи. При желании «девочку с суси» вполне можно было назвать «девочка с китайскими зажигалками», даром что не было в ту пору никаких зажигалок. Но даже не это главное! Лица были похожи!
Чтобы избавиться от наваждения, Крылов бесцеремонно взял девочку за плечи и развернул к падающему из витрины свету. Присел перед ней на корточки. Держа нэцкэ на вытянутой руке, еще раз сравнил лица.
Ну надо же! Словно позировала!
– Во дела, – поразился Валерий. – Века идут, люди не меняются. Выходит, японцы раньше на людей походили?
– У меня никогда не было кукол, – вдруг горько сказала девочка.