этим столом — завтракали мы с Амаль, по обыкновению, в постели, — я шутил, называя наше путешествие "хождением за три земли".
Дав о себе весть знакомому приказчику в Трабзоне и получив от него достаточную сумму на расходы и некоторые чепуховины, я бездельничал, в то время как Амаль нанесла несколько визитов к местной портнихе. Через неделю, по готовности нарядов, старая усатая еврейка-портниха, не имея нисколько совести, взяла с меня втридорога. Однако выжига принесла и некоторую пользу: моя Амаль снова оделась в шуршащие шелка, отчего её фиалковые очи обрели прежний бриллиантовый блеск.
Я давно заметил за своей подругой это свойство: от счастья ли, или от удовольствия обретения новых нарядов она заметно молодела. Амаль меняет наряды ровно так же, как змея сбрасывает старую кожу, оставляя навсегда больное, отжившее, возможно и мучительное, и от того хорошея.
Кроме того, старуха снабдила меня всевозможнейшей информацией. Правдивые и не очень сплетни упали в бездонную копилку моей цепкой памяти. Так, я узнал многое о жизни заштатнейшего городишки Эрзерум, который, впрочем, являлся важным стратегическим пунктом всея Турецкой Армении. Наиболее интересными оказались сведения о некоем Феликсе Гузе — немецком полковнике, состоящим при генеральской особе Камаль-паши ближайшим советником.
Этот Гузе вёл образ жизни замкнутый, компаний ни с кем не водил. К пьянству и картежу пристрастия не имел. Однако влияние его на пашу было несомненным. В Эрзеруме вообще много говорили о полковнике Тузе. Один говорливый лавочник даже показал мне его проезжающем по улице в автомобиле с открытым верхом. Явление Гузе на узких улицах Эрзерума сопровождалось, кроме грохота и бензиновой вони, эскортом конных янычар с пиками наперевес. При этом лицо ближайшего советника Камиль-паши проплыло так близко от меня, что я смог бы, при желании, укусить его за курносый нос. Ах, если б не опасность быть пригвождённым пикой к стене ближайшего дома, то я непременно сделал бы это!..
Стараясь соблюдать местные обычаи, каждую субботу я сопровождал Амаль в её экскурсиях по лавкам местных ювелиров. Дело вовсе не в страсти моей подруги к золотым украшениям. Дело в гостеприимстве, а также в том, что чай, разлитый в серебряные армуды, особенно вкусен. Амаль с узорчатой шелковой чадре, оставляющей открытыми лишь глаза и брови, особенно маняща, загадочна и — главное! — несказанно молода. Цветущий внешний вид женщины свидетельствует о превосходнейшей щедрости её спутника — моей щедрости! — что также способствует обзаведению знакомствами.
Таким образом мы ежесубботне проводили время за чайными церемониями с обязательным кальяном в ювелирных лавках, где и обзавелись довольно пёстрым знакомством в кругах местного торгового купечества и чиновничества. Через короткое время эти "сливки общества" стали наносить нам ответные визиты. Всем гостям Амаль кроме угощения преподносила разнообразные, часто противоречивые байки о своём бурном прошлом, свободно упоминая имена фрейлин и великих княгинь, а также известное многим имя императорского царедворца Григория Распутина. Таким образом, наше явление в Эрзеруме не осталось незамеченным. После первого же весёлого ужина в обществе местных самаритян я получил писанную на немецком языке обвинительную записку от "обиженного старого друга" — так именовал себя в записке генерал Махмуд Камиль-паша.
Действительно, в давние довоенные времена 1908–1913 годов имели место и турнир по игре в поло на одном из балтийских курортов, и скачки в Ревеле, и яростная регата у побережья Адриатики. Приходилось мне сопровождать госпожу Шель и в гостиные венского полусвета, в которые мы оба, я и полковник Камиль, были вхожи.
При помощи изворотливой Амаль я конечно же сочинил легенду, объясняющую моё внезапное появление в Эрзеруме. До начала Великой войны многие считали меня "гражданином мира". Подобного поверхностного суждения, возможно, придерживался и Камиль-паша. На этом и основывались объяснения, приведённые мной в ответной записке. За которой последовала вторая записка от Махмуда Камиль-паши, писанная уже на очень плохом русском языке и принесённая человеком, чей внешний вид и высокий затейливый головной убор наводил на мысли о средневековых янычарах. Новые оправдания, сочинённые при помощи Амаль, я щедро сдобрил намёками на вполне успешную коммерцию, питаемую всё более разгорающейся войной, и расточил страстные приветы дорогой матушке Камиля-паши, осведомляясь о здоровье достопочтенной Бетюль-хатун. Третья записка Камиля-паши содержала приглашение на дружеский завтрак, а также извещала о кончине Бетюль-хатун в январе 1915 года.
Вечер, предшествующий визиту в генеральскую резиденцию, я посвятил совещанию с Амаль. Мы ужинали под сенью зреющих лоз в беседке. Тёплое и пресное печево, баранина со специями, местное вино, фрукты и сыр дарили телу покой сытого уюта. Ночные бабочки слетались к огоньку керосиновой лампы. Подсвеченное колеблющимся светом керосинки, вино в наших стаканах рубиново блестело. Лицо Амаль белело в полумраке. Романтика!
Первый мой вопрос, разумеется, касался времени приёма. Действительно, что за странная причуда приглашать гостей к завтраку?
— Завтрак тебе не ужин, — хмуро заметила Амаль. — Ужин — дело интимное и проходит в дружеском кругу, а завтрак — наоборот. На завтрак приглашают людей нужных, но не облечённых особым доверием. Ты слишком русский, потому и доверия тебе мало.
— Я захвачу с собой несессер со всякими золотыми штуками — запонки с бриллиантами, брелоки и прочая мишура. Moet Chandon не забыть… Хорошее вино в сочетании с золотом привносит в отношения интимности.
— Мусульмане не пьют напитки из перебродившего винограда.
— Ха! Во время адриатической регаты господин Махмуд не брезговал именно такими напитками.
— Махмуд Камиль-паша — последователь Исмаила Энвера, участник двух Балканских войн! — проговорила Амаль.
Сделав "козу" из безымянного и указательного пальцев, она ткнула меня ими в живот, символизируя тем самым предполагаемые ум и мужество Камиля-паши.
— Мне убояться? — стараясь не показывать иронии, проговорил я.
— Турки — хорошие солдаты. Сколько войн русские проиграли туркам?
На последнее замечание я искренне обиделся и не стал скрывать этого:
— А во скольких победили?
Амаль благодушно кивнула:
— Были поражения. Были и победы. Турки — хорошие солдаты, ничем не уступают русским, а потому…
— Ну хорошо! Хорошо! Я буду, буду осмотрителен. Тем более, что исход именно этой войны туманен нам всем. Ты слышала об Американских Соединённых Штатах, Амаль?
— В результате этой войны империя Османов падёт… — раздумчиво отозвалась Амаль. — Никакого тумана в этом очевидном вопросе, но и России блага от неё не будет. А Американские Соединённые Штаты…
Она примолкла, перечеркнув указательным пальцем плотно сомкнутые губы, как делала всегда в минуты раздумий.
— Аллилуйя! Да здравствует новая православная Византия! — воскликнул я, пытаясь предугадать ход её мыслей.
— О нет… На месте империи Османов возникнет множество второстепенных государств, ни одно из которых не сможет сравниться по обширности и долговечности с древней Византией.
— А Россия? — беспечно осведомился я, без сомнения уверенный в благоприятном ответе.
— Ничего не вижу. Туман глаза застит. Вижу только вражду. Море вражды. Долгую войну. Американские Соединённые Штаты — страна каторжников и замашки у неё, как у беглого каторжанина.
Амаль перевела дух, словно и впрямь увидела нечто страшное.
Она чем-то расстроена. Возможно, на этот раз её провидческий дар изменил ей. Или… Ах, как нравилась мне эта её девичья пылкость! Русские женщины или, положим, еврейки слишком скучны в своей предсказуемости, пресны, даже самые распутные из них слишком добродетельны в своей вере в Бога. Француженки и немки — меркантильны. Уроженки балканских стран — ограничены и слишком импульсивны. Но Амаль! Она считает себя черкешенкой, но один лишь Господь всемогущий ведает насколько она русская. Не мне, не еврею, судить о том. Хотя, по сути, я такой же русский, как она…
— Я поеду с тобой, — безапелляционно заявила Амаль.
— Но Камиль-паша…
— Не думаю, что его устроит твой кожаный кошелёк с брелоками.
— О! Эзотерические экзерсисы… Танцы с бубном… Без сомнения, твои эксперименты очаруют даже такого мужественного воина, как Камиль-паша! Господь мой всемогущий! Он прошёл обе балканские войны…
Я пристально уставился на Амаль, желая возбудить в ней смущение. Амаль ответила на мою эскападу странной печалью, которой я, привыкший к частым переменам в её настроении, не придал никакого значения.
— В лавке на углу жид продает золотые филигранные медальоны… — тихо проговорила Амаль.
— Видел. Ужасная безвкусица. В Трабзоне…
— Купи мне один, тот, что украшен красным рубином.
— Рубин мутный. Я запомнил.
— Купи… Рубин усиливает магию. Чистота камня не имеет значения.
— Ну что ж, если ты так желаешь…
Я кликнул камердинера, и тот, недовольный поручением, поплёлся на угол, в ювелирную лавку.
Обычные завтраки протекают в семейном кругу. Глава семьи в шлафроке, его супруга в пеньюаре и с папильотками в волосах. Детишки тоже не вполне прибраны и по утреннему времени не шалят. Прислуга сонная. Пища не всегда свежая и часто представляет собой остатки вчерашнего ужина.
Похмельную вялость торжественных завтраков или завтраков в офицерском кругу оживляют подачей шампанского вина или, на худой конец, игристого "Абрау Дюрсо". Причём непременно охлаждённого брюта. Иные сорта игристого вина для курсисток-гимназисток, развратничающих тайком от беспечных родителей…
Подкатив к дому Камиль-паши в пролётке, я вовсе не ожидал увидеть на столе турецкого генерала парочку откупоренных запотевших бутылок или холодные закуски, недоеденные за семейным ужином. Однако, несмотря на прохладную осеннюю погоду, жажда мучила меня ужасно, а потому мы распили бутылочку Moet Chandon прямо в пролётке, прежде чем ступени генеральского крыльца познали прелесть пышных шёлковых юбок Амаль Меретук.