— Вот. Извольте, — я вручил фотографию Амали.
Фотография оказалась ровно в три раза больше, чем карта из цыганской колоды. Держать в ладони лист такой величины неудобно. Амаль поставила фото перед собой, прислонив его к пустой чайной чашке.
— Зелёный абажур, кофе с правнуками, тёплый прибой в темноте… — раздумчиво начала она. — Только для одного вижу подобную судьбу…
И она ткнула острым покрытым яркой краской ногтем в изображение полковника Масловского, крайнего справа во втором ряду.
— Он напишет книгу и умрёт очень старым в хорошем домике на берегу лазурного моря за границей. Судьба этих двоих темна и страшна. Вижу бескрайние степи страданий. Обоих ждут безвестные могилы… — Палец Амали поочерёдно ткнул сначала в Де-Витта, а затем в Воробьёва. — Напрасная борьба… Тщетные усилия…
Лицо цыганки на миг приняло вполне искреннее выражение скорбного сострадания.
— Ерунда какая… — испуганно заметила Александра Николаевна. — Полнейшая чушь. Сейчас идёт война. На войне гибнут люди. В том числе и офицеры. Возможна гибель в заснеженных горах Турецкой Армении, но степи…
— Не степи. Горы! — воскликнула цыганка. — К северу отсюда. Довольно далеко. И война… Та, другая война начнётся после поражения в этой войне.
— Ну, уж поражения в этой войне мы как-нибудь не допустим, — усмехнулся я, отвечая не столько словам Амали, сколько на испуганный взгляд собственной жены.
Да, Александра Николаевна напугана, но я-то слишком хорошо знаю, что из страха она не отступит.
Действительно, жена, вскочив с места, встала за плечом Амали.
— А остальные? На этой фотографии ещё есть люди… — в волнении произнесла она.
Так и есть. Жена хочет узнать мою судьбу. Пора это пресечь.
— Саша!..
— Ну за каждого я сказать не могу. Лишь за некоторых, — загадочно произнесла цыганка.
— Тётушка, позолотите чудеснице ручку, — проговорил Адамчик с несколько наигранным весельем. — Или, если хотите, я за вас позолочу?..
Я ещё раз попробовал вмешаться:
— Саша, прошу прекратить…
— Вот этот, — цыганка внезапно и быстро, словно клюнула, ткнула пальцем в изображение Великого князя. — Причинив много вреда, умрет как праведник на берегу моря, в Антибе в 1929 году. Ещё не скоро… — Сказав так, цыганка посмеялась и добавила: — Там, где в темноте слышен прибой.
— Чушь! Чушь… — вскричала жена, вскакивая. — Галя! Сюда, Галя! Ну где же вы?
Александре Николаевне почему-то срочно потребовалось сменить на столе приборы. Нет, она вовсе не волновалась. Почтенная хозяйка генеральской гостиной вовсе не помышляла вот так вот грубо выставить странных гостей за двери. Дело в том, что она по неведомой мне причине поверила россказням странной гостьи в накрахмаленных юбках.
На зов хозяйки явилась растерянная Галя. А потом Амаль с кривоватой, совершенно не учтивой усмешкой наблюдала за взволнованной суетой вокруг и без того безупречно накрытого стола.
Улыбался и я, вполне довольный происходящим: нашли бабы дело — пугать друг друга. Ну ничего! Такой испуг не опасен. Может быть, наперёд не станет желания гадать на картах, а найдут себе другие дела — приличные и полезные. Адамчик же хоть посматривал на меня настороженно, но особой тревоги также не проявлял.
— Мой друг, могу ли я просить тебя об одолжении? — просил я, когда взамен использованных приборов на стол явились чистые.
— Конечно, — отозвалась Александра Николаевна.
— Сегодня к обеду явится не только привычный для нас Масловский, но и сам Болховитинов. Леонид Митрофанович у нас редкий гость. Надо постараться…
— Конечно…
— В таком случае, не смея мешать твоим делам, мы переходим в мой кабинет.
Услышав мои слова, Адамчик подскочил как ошпаренный. Я двинулся к выходу. Адамчик следом. Переходя из столовой в гостиную, из гостиной по коридору в кабинет, я слышал за спиной осторожные шаги Адамчика и грохот накрахмаленных юбок его цыганки.
— Мне необходимо поговорить с тобой наедине, — бросил я на ходу, перейдя на всякий случай на немецкий язык.
— Jawol Meine Herr general, — с готовностью отозвался Адамчик.
— Ну как? — спросил Адамчик, едва переступив порог моего кабинета.
Я с радостью заметил, как проворно он захлопнул дверь перед самым носом странной Амаль-Амалии или как, бишь, её там. Я слышал, как цыганка барабанила кулачками в дверь. Бедняжка призывала и стыдила какого-то Ибрагима Жвица, но где ж я ей такого возьму?
— Мне нужно, чтобы ты донёс до своих деловых партнёров кое-какую информацию… — начал я.
— Точнее дезинформацию, — вставил Адамчик.
— Не перебивай старших.
— Jawol Meine Herr general! Готовите большую операцию?
— Такому прощелыге, как ты, я скажу лишь то, что считаю нужным.
— Jawol Meine Herr general!
— Да что ты заладил как попугай?
— Готов служить Царю и Отечеству как истинно православный христианин!
— Тебе придётся встретиться с Камиль-пашой…
— Слава Богу, не впервой. Турецкий делец Ибрагим Жвиц готов на всё ради Русской короны!
— Не богохульствуй. Что ещё за Ибрагим Жвиц?
— От Кайсери до Эрзерума я известен как Ибрагим Жвиц.
— Это что ещё за чёрт?
— Чертыхаться грешно, дядя… Впрочем, отвечу. Этот мой Ибрагим Жвиц — натура тёмная, невероятно щедр, но несмотря на это и сказочно богат. А наши паши и беи падки на богатые подарки. Впрочем, и скромными дарами не брезгуют.
— Ибрагима Жвица могут заподозрить в связи с тобой, то есть в шпионстве.
— Мой Ибрагим Жвиц социалист и нелоялен ни одной из европейских монархий.
Я внимательно смотрел на Адамчика. Чёрт знает что за кукла такая: богат, как царь Соломон, а с виду совсем несерьёзная моль. Однако и сам Адамчик, и воспитавшая его мадам Шель много лет являются поставщиками императорского двора и гвардии.
Взять хотя бы его конные заводы. И тут я припомнил Адамчика верхом на резвом жеребчике в смешной английской шапочке с козырьком, делавшим его большой и горбатый нос ещё более крупным и кривым. Потом я представил Адамчика в дублёном полушубке и крагах за штурвалом аэроплана. Лицо наполовину скрыто огромными очками, делающими его похожим на смешную клювастую сову. Припомнил я и старинную приятельницу собственной тёщи, мадам Шель. Как же её имя? Изабелла? Аделаида? Эта самая Шель — восьмая дочка Витебского мастерового-еврея — до старости оставалась замечательной красавицей. В юные годы Шель безоглядно влюбилась в какого-то гусарского поручика. Соблазнённая им и покинутая, осталась одинокой на всю жизнь. Неужто ждала его, отказывая всем женихам? Впрочем, при всём при том, торговоростовщическая карьера мадам Шель складывалась вполне удачно. Шель, богатея день ото дня, тем не менее не замыкалась в своей успешной коммерции. Напротив, госпожа Шель слыла щедрой благотворительницей, возводила богатые храмы, где и сама усердно молилась по православному обычаю. Бездетная "вдова" на личные средства содержала несколько сиротских приютов. Собственно, с Адамчиком она впервые встретилась в одном из таких заведений. Симпатичный и сообразительный подросток четырнадцати лет приглянулся одинокой деве, для благопристойности именующей себя "вдовой". Злые языки болтали разное. Но как водится среди людей, поговорили и забыли. А мадам Шель до сих пор жива. Столетняя старуха, почти привидение, чьи финансовые дела ловко ведёт повзрослевший Адам Ковших, он же Леонид Однодворов, он же Ибрагим Жвиц, он же чёрт ещё знает кто!
— Ну что ты там хотел, дядюшка? Разворачивай свои карты. Рассказывай, какие козыри я должен вручить моему другу Камиль-паше.
Я с сомнением смотрел в знакомые самую малость навыкате ясные глаза и видел в них собственное растерянное лицо.
— Дверь, ведущая к нашей победе заперта на семь замков. Один из них я вручаю тебе, Адам.
— Господь мой всемогущий… Я не подведу! — И снова неуместная для хорошего христианина горделивая поза. — Зачем ты на меня так смотришь, дядюшка? Сомневаешься?
Я молчал. Держал актёрскую паузу, наблюдая за праведным и горделивым гневом любимого "племянника".
— Я происхожу из почтенного купеческого рода, не говоря уж о почётном гражданстве!..
— Смотри, Адам. Если что, я прижму тебя так… — я потряс крепко сжатым кулаком у него под носом. — И не посмотрю на то, что ты почётный гражданин.
Сцена получилась вполне патетической, и я отступил, довольный собой.
Адамчик пару раз сморгнул, облизал губы, покривился и молвил преувеличенно обиженным тоном:
— Твоё презрение к нашему купеческому сословию мне известно, дядя.
— Деловых людей уважаю, вот только…
— Господь мой всемогущий! О чём ты, дядюшка?
— Слишком уж ты деловой. И каким образом при такой своей известности ты вручишь мои козыри Камилю-паше? Молод, красив, богат. Поставщик Императорского двора и Русской армии. А ну как турки усомнятся в подлинности подкинутых тобой козырей?
— Я и с турками приторговываю.
— Ой ли? И не боится шея ятагана?
— Вот ты умён, дядюшка, и решителен, и смел, а много не понимаешь. Камиля-пашу знаю как храброго и честного человека. Это в общих чертах.
— А ты объясни!
— Объясняю. Камиль-паша талантливый полководец…
— Ах, оставь!..
— …но он же и человек со своими… гм… особенностями, фанабериями, фантазиями. К тому же, как ты понимаешь, каждому турку полагается гарем. А у меня, помимо конных заводов, маслосыродельня в Костроме и прочие производства. Помимо этого, небольшая концессия в Китае. Торгую шёлком и прочей экзотической мануфактурой, не исключая и бумажных змеев.
— С гаремом Камиль-паши мы воевать не будем. Гарем — это дело такое… сокровенное. А свою жалкую торговлишку с турками ты оставил бы. В военное время могут расценить как предательство. Я-то тебе доверяю…
— Доверие мне равнозначно подвигу на поле брани. Ты смелый человек, дядюшка.
Смех его походил на лягушачье кваканье. Гнев ударил мне в сердце, но голова оставалась невозмутимой.
— Ты забываешься, Адамчик…