Тотчас же по завершении сей короткой спасительной манипулии передо мной возник образ Ковшиха. Орущий, брызгающий слюной холодный образ. Я разводил руками, делая вид, что вовсе потерял слух, но Ковших настаивал и даже позволил себе рукоприкладство в виде постукивания по моему лбу обутой перчаткой правой рукой. Пришлось ради спасения субордиции освободить уши от защищавшей разум пеньки. Тут же сонмища звуков самого оскорбительного содержания ворвались в мою голову. Ковших требовал медяков, поминутно поминая возлюбленного им Иегову. Вот чёрт! Я принялся рыться в карманах. Нашлось всего пара пятаков, полученных мною самым честным образом в виде чаевых от господ офицеров.
— Господь мой всемогущий! — проорал Ковших, убегая. — Не надо кроить такие морды, скаред! Я тебе всё возмещу…
И хлопнул входной дверью, оставив по себе волну морозного воздуха с лёгкой примесью смрада гниющей плоти. Я глянул в окно. Обоз с ранеными застыл под нашими окнами. Вдоль череды саней взад и вперёд бегал незнакомый возница. Какой-то бешеный унтер орал матерно прямо под окнами офицерского собрания. Я хотел было выйти, чтобы напомнить самаритянам о благопристойности, но меня остановил командирский окрик, вырвавшийся из глотки черкески 2-го Кизляро-Гребенского полка.
— Эй, ты! Чай остывает. Подай самовар! — взревел подъесаул Медведев.
Пришлось поворачиваться с самоваром и чистыми приборами для господ. Разговор в собрании между тем продолжался.
— Каков же итог сей басни? — спросил подъесаул Зимин, адресуясь всё к тому же их превосходительству полковнику Пирумяну.
— По шахматной терминологии, принятой к использованию полковником Пирумяном, думаю, это ситуация цуцванга для белых, когда любой ход турок ухудшает их ситуацию, — усмехнулся полковник Масловский. — И да! Всё дело происходило в ужасные морозы. Но, как видите, успех! Сокрушительный успех русских!
— Позвольте высказаться, господа, — вмешался штабс-капитан.
— Разумеется, Минбашибеков! Говорите!
— Я тоже был в деле. Наш 153-й пехотный полк состоял тогда в составе 39-й пехотной дивизии. И скажу прямо: война с природой куда важнее стычек с неприятелем. Зато мы приобрели опыт. Русский солдат в жестокие морозы более стоек, нежели турок. И ещё. Немного крамолы. Не машите на меня, Евгений Васильевич. Всё равно скажу о паническом генерале от инфантерии. В середине декабря, в связи с неблагоприятно складывавшейся для русских обстановкой в районе Сарыкамыша, генерал Мышлаевский, не дав исчерпывающих указаний в вопросах управления Са-рыкамышской группой и не поставив ей задач, оставил ее под благовидным предлогом и отправился в Тифлис, распространяя в тылу армии панику.
— Это в прошлом. Александр Захарьевич в отставке. К чему поминать? — отвечал полковник Масловский. — Думаю, Эрзерумскую операцию мы так же разыграем, как по нотам. Так ли, Даниэл Абиссогомонович?
Пирумов отложил в сторону гитару.
— Мои ребята дорогого стоят. Наша задача — взятие форта Далангез. Форт будет взят. Согласно плана Николая Николаевича, сутки под перекрёстным обстрелом с вышестоящих фортов. Но мы выстоим. Я уверен: выстоим.
— Мне довелось пролетать там в ясную погоду, — проговорил его благородие поручик Мейер. — Тропа есть. Местные крестьяне поддерживают её в проходимом состоянии. Так они доставляют к фортам провиант. Тропа небезопасна, но ею вполне можно воспользоваться. Нашлись бы только смельчаки.
— Таковых среди нас немало, — кивнул полковник Масловский.
Его превосходительство желали пояснить ещё что-то, но повторное появление обледенелого Ковшиха прервало разговор.
— Всё в порядке. Обоз тронулся в сторону железнодорожной станции, — объявил тот. — Проблема с вагонами. Множество раненых ожидают погрузки. Я заметил: обморожение так же может вызвать антонов огонь, как и ранение шрапнелью. Чаю мне! Коньяку! Господь мой всемогущий, как же я замёрз!
Прибежал лакей. Принёс требуемое.
— Шрапнель жарит нещадно, — подъесаул Зимин брал слово редко, но всякий раз вспыхивал, как порох. — Без привычки под шрапнельным огнём любой смельчак намочит штаны. Тут о подвигах речь. Дескать, привычка к опасности — это не подвиг. И то правда. Привычка к опасности — это наше ремесло.
Ковших обернулся к казакам. Этот хлюст и чай, и коньяк употреблял из тюльпанных турецких рюмок с одинаковой ловкостью. Ах, как вкусно он прихлёбывал огненный, сдобренный коньяком чаёк из резного стеклянного бокала, ловко удерживая его двумя пальцами.
— Амаль много раз говорила мне, дескать, все казаки на одно лицо. Вот и вы вижу на одно лицо. Похожи, будто и вправду братья, а между тем… — затараторил он.
— Твоя правда, жидёнок, мы — братья. Сашка Зимин — младший сын моей тётки Агафьи, — прогудел Медведев.
— Что за Амаль? — поинтересовался Зимин. — Француженка? Твоя любовница? У каждого, кто носит бобровый мех, имеется любовница. Любовниц возят в Париж, на выставку, украдкой от жён. Гадость, конечно, но так пишут в газетных листках для всяких дураков, и я один из них. В походе пристрастился ко греху. Читаю.
— А у тех, кто носит бурки из овчины, иные обычаи? — смеясь, поинтересовался полковник Масловский.
— Амаль — мой лучший друг! — приосанился Ковших.
— Не понимаю, — скорчив зверскую мину, развёл руками Зимин.
Мейер хмыкнул. Медведев фыркнул. Их высокоблагородия господа полковники один рассмеялся, другой вздохнул.
— Дружить с женщиной — наверно это так романтично, — проговорил полковник Масловский. — Мне не доводилось.
И тут уж разговор в офицерском собрании обратился во вполне законную женскую область. Бразды беседы, по обыкновению, принял его превосходительство Даниэль-бек или Бек-Пирумян — это вы уж сами разбирайтесь.
— Женщина действительно может стать лучшим другом. Взять хотя бы мою Ерануи. Увлекалась рисованием, пением и археологией. Особенно археологией. Участвовала в экспедиции академика Марра в Ани. Мой тесть, Маркар Халатян, — купец, и Ерануи получила блестящее образование. И что? Всем-всем пожертвовала для меня. Гарнизонная жизнь. Частые разлуки. Пятеро детей…
Евгений Васильевич молчал, а я-то знал наперёд: этот нипочём не примет участия в подобной беседе. Зато черкески 1-го и 2-го Кизляро-Гребенских полков навострили уши, что и немудрено, ведь старшему из них не более двадцати пяти лет.
— Нас, казаков, женят рано, — проговорил Зимин. — Между тринадцатью и пятнадцатью годами уже выбирают невесту из своих же. Если к шестнадцати годам не поведут под венец, то, считай, ты уже и перестарок. Этот обычай касается всех.
— А ты что тут стоишь, глазами крутишь? — обратился ко мне Медведев. — Не хочешь ли, братец, водки выпить?
— Нам не положено в офицерском собрании прикладываться, ваше благородие.
— А за победу? За взятие Эрзерума? За покорение Девебойну? — допытывался Медведев, и глаза его как-то нехорошо блестели, будто замышлял казак чего-то.
— Не могу, ваше благородие. Не тот у меня чин, чтобы в таком обществе…
— Да оставь ты, Лебедев, — вмешался его превосходительство полковник Масловский. — В походной жизни ты нам как мать родная. И накормишь, и обогреешь. Без тебя как без рук.
— Шутите, Евгений Васильевич, ваше высокоблагородие. Я всего лишь при штабе. Строевики ко мне за то с брезгливостью относятся, дескать, штабная крыса. Всю жизнь за спинами начальства…
— Отставить разговоры! Медведев, налейте ему хоть коньяку.
Пришлось смириться, хоть в углу вокруг черкески 2-го Кизляро-Гребенского полка зрел и ширился гнойный нарыв в виде всё того же Ковшиха. Любопытный почётный гражданин крутился вокруг шашки подъесаула — оружия не простого, но украшенного Георгиевской лентой.
И Медведев налил. И я принял из его рук резной тюльпанной формы стакан. Заметив это, Ковших вскричал:
— Пей же, милый Лебедев. И вы, господа, пейте! Вот мой тост. Линейные казаки образуют прекраснейшее войско на Кавказе и являются грозой восточных горцев. Не уступая им в дикости, жестокости, варварстве и смелости, они превосходят их военной организацией, имеют лучшее оружие и лошадей. Их одежда, вооружение, седла и сбруя отличаются от чеченских и лезгинских лучшим качеством. Екатерина II основала казачьи колонии на Тереке — и теперь они стали опорой Российского государства. Растут и множатся полки и станицы. Я специально изучал вопрос. С 1856 года кавалерийские полки увеличились на третью часть, пехота — наполовину. Причина в том, что многие русские племена были деморализованы безуспешной войной, которую вела половина Европы против русских, и записались в казачьи списки. Теперь горцы, которые прежде подчинялись Шамилю, окружены станицами линейных казаков. Эти казаки состоят из разных национальностей, населяющих Русское государство. Большинство — коренные жители Дагестана. Встречаются между ними и евреи, и поляки. Целые семьи, которые должны были отправиться в Сибирь, предпочитали воспользоваться предоставленным им выбором и записывались в казаки. Солдаты, присужденные за какой-либо политический проступок к вечной службе на Кавказе, пользовались также предоставленным им выбором. Господь мой всемогущий! Вся эта смесь из поляков, русских, татар, грузин, чеченцев, аварцев, лезгин, евреев и тому подобных народов имеет теперь одну религию и один язык — русский, и каждый новый приезжий русифицируется в короткое время. Подсчитано, что с прошлого века приток диких горных жителей Восточного Кавказа, записывающихся в линейные казаки и переезжающих в станицы, необыкновенно увеличился, и это убеждает меня в высказанном прежде мнении: горские племена скоро исчезнут, и страшные казачьи колонии будут в состоянии через двадцать лет предоставить для службы царю столь же многочисленные, но гораздо более храбрые, чем Дон, полки. Господь мой всемогущий! Они выставляют, как я отметил, теперь около 20 000 человек войска всех видов оружия, имеют, кроме того, еще гораздо более сильные резервы. Народонаселение с некоторого времени сильно увеличивается, в этот момент его можно считать не меньше 300 000 душ. До сих пор они употреблялись только против восточных кавказцев, впервые в 1858 году увидели абазы на Западном Кавказе несколько полков этих варварских и смелых воинов, первое выступление которых было способно внушить страх и ужас их новым врагам. В предыдущей турецкой кампании стояли некоторые полки линейных казаков из армии Муравьева перед Карсом в Малой Азии и особенно выделялись среди всех русских полков Своего дикостью, мужеством и приверженностью русской вере. Так выпьем же за них!