Дмитрий страшно вспотел. Что и говорить, мода того времени, когда тело было стянуто корсетом, поясом, жилетом и мундиром, придавала осанке чрезвычайную подтянутость. «Но боже мой, ведь можно сойти с ума от неудобства!» — не раз жаловался Дмитрий. Тело, привыкшее к джинсам и кроссовкам, казалось, из последних сил сносило эту пытку.
— Во флоте Российско-Американской компании, как я полагаю, — усмехнулся Бестужев. Он явно замечал волнение Дмитрия, но, по всей видимости, относил это на свой счет. — На каком корабле, если позволите повторить мне свой вопрос, имеете честь служить? И поверьте, господин лейтенант, вопрос мой отнюдь не праздный. Много моих товарищей в последнее время приняли командование кораблями компании. Там ведь у вас, насколько я понимаю, уже целая Северо-Тихоокеанская флотилия…
У Дмитрия вдруг появилось полное ощущение того, что он смотрит какой-то фильм, снятый с применением суперсовременных технологий, где создается не только 3D-эффект, но даже ощущение присутствия.
«Какая, к чертям, флотилия, какие экипажи, о чем он вообще говорит? — Дмитрий вдруг разозлился. Ему страшно надоело ломать эту комедию. — Ща как нажму на айфон, и стойте тогда вы, господа хорошие, и хлопайте глазами, когда я исчезну у вас на глазах! Осточертел мне этот костюмированный бал, в котором я должен играть роль дурака!»
Но в то же время где-то на заднем плане готовившегося оставить его сознания Дмитрий понимал, что более всего он был зол на себя, за свою самоуверенность. Зол на то, что абсолютно не владел ситуацией и оказался совершенно к ней не подготовленным. «Историк хренов!»
Положение опять спас Рылеев.
— Так что же мы стоим, господа? Пройдемте, пожалуйста, в дом! — Он дернул за шнурок висящего на двери колокольчика. — Прошу пожаловать! Федор, — продолжал Рылеев уже в прихожей, сбрасывая шубу на руки лакея, отворившего дверь, — проводи Николая Александровича наверх! Ника, — Рылеев уже обращался к Бестужеву, — mon chér, поднимайся-ка ты в залу! А мы тут пока с… э-э-э… Дмитрием Сергеевичем наши дела обсудим и к вам тот же час присоединимся. Мишель твой должен быть уже там… Займите пока его сиятельство! Федор, — продолжал распоряжаться Рылеев, — мы с Дмитрием Сергеевичем ко мне в кабинет пройдем… Подай-ка нам чаю, голубчик. А то и весь самовар неси, сдается мне, разговор у нас скорым не получится.
Все произнесенное Рылеевым совершенно не походило на приказ, однако и возражений не подразумевало. Их и не последовало. Бестужев, коротко кивнув, стал быстро подниматься по лестнице на второй этаж, а Дмитрий последовал за Рылеевым по длинному коридору, уходившему в недра большого дома, справа от парадной лестницы.
В этот момент навстречу им со счастливым визгом вдруг вылетело очаровательное кудрявое создание в небесно-бирюзовом шелковом платьице, из-под которого торчали белые кружевные панталончики, и, обхватив ногу Рылеева, повисло на нем:
— ПапА!
— Настюша! — Отец счастливо улыбался, но решительно оторвал дочь от ноги. — У нас гости! Иди к мамАн, я к вам после поднимусь!
Девчушка, смешно нахмурив бровки, сделала гостю книксен и, так же стремительно, как появилась, маленьким вихрем унеслась в глубь дома. Сердце Дмитрия сжалось от невыразимой тоски. У него вдруг стало портиться настроение. Огромные напольные часы с механическим календарем, стоявшие в углу, издали мелодичным баритоном короткий и благородный звук. Дмитрий посмотрел на циферблат.
Четверть шестого пополудни 13 декабря 1825 года.
Глава тринадцатаяНеизвестная империя
Французский посол, открыв рот, в изумлении взирал то на карту невероятных по масштабу российских владений, то на странного мужичонку, который скромно потупился в раболепном полупоклоне.
«Что же это за нация такая? — в который раз изумлялся про себя де Сегюр. — По мелочи и украсть не гнушающаяся, а по-крупному континенты к ногам своих правителей бросающая! Поголовно темная и забитая и в то же время полна самородков с умами пытливыми, способными к самообразованию до того, что даже карты мировые на невиданных шкурах выделывает! Причем в подробностях необычайных! А в ссылке, куда за воровство сосланы, еще и энциклопедии многотомные о своих же тиранах сочиняют!» Граф тоскливо глядел на карту. Постепенно в его сердце стало закрадываться ноющее беспокойство.
Настроение Екатерины менялось к лучшему с той же неудержимостью, с какой оно портилось у де Сегюра. Горделиво приосанившись и одобрительно кивнув губернатору, который, как казалось Резанову, вот-вот должен был обмочиться от радости, императрица одобрительно поглядела на Голикова.
— А ты, Иван Иванович, не стесняй себя, сказывай, какие такие деяния совершил этот твой Шелихов? Пусть послы иностранные тоже знают, куда я ступила ногой моего народа!
Екатерина с гордостью покосилась на скисшего посланника.
— Матушка-императрица! — воскликнул Голиков. — О деяниях сего мужа достойного я знаю не понаслышке. Вот ужо двадцать лет как состою с ним в партнерстве. И вместе мы, объединив однажды наши капиталы, отправились, матушка, наперекор стихиям, расширять владения державы, тебе Господом дарованной!
— Ну уж так и «расширять», — усмехнулась императрица. — Небось о себе-то тоже не забыли!
— Никак нет, матушка! Как можно, деньги-то мы тогда не все свои вложили! Заимствовали, да премного! Надобно нам было три корабля построить, чтобы отправиться, как задумал Григорий Иванович, с двумя сотнями промышленников не куда-нибудь, а к американским берегам. Ибо было нам известно по ту пору, что у берегов этих несметное число морского бобра обитает! А шкура зверька этого, матушка, в Китае, в кантоне, до того ценится, что ежели хорошего качества их туда доставить, то большая выгода от того предприятия заиметься может! И вот отправился Григорий Иванович со товарищи и с женой своею, красавицей Натальей Алексеевной, что из знатного роду приходится, в эти земли неизведанные. И провели там долгих три года! А когда вернулися оне, матушка, то не то что мы все долги свои возвернули, но еще новых кораблей построить смогли. Ибо теперича по указанию Григория Ивановича колония наша там основалася! И стоит она на огромном острове, называемом Кадьяк. И живут там аж пятьдесят тыщ усмиренных дикарей, кои теперь с благоговением принимают, матушка, твое царственное покровительство! Дозволь, матушка-государыня, нам вместе предстать перед очами твоими, чтобы господин Шелихов, сотоварищ мой, Григорий Иванович, мог сам поведать тебе о свершениях своих.
«Хорош, ничего не скажешь, — в восхищении думал, глядя на Голикова, Резанов. — Это же надо, как красиво купчина преподнес просьбу свою!» То, что получение благословения на издание «Величайших деяний» было на самом деле лишь прелюдией к истинному прошению Голикова, Резанов теперь ни на йоту не сомневался. Всю его скуку как рукой сняло. С замиранием сердца слушал он рассказ купца о неведомых землях. Удивительными и необъяснимыми казались ему поступки этих незнакомых людей, которые в глазах его выглядели какими-то великанами. Ибо только великанам было под силу свершить такие деяния, о которых говорил купец.
«Это же надо?! Усмирить тысячи непокорных туземцев и привести их под корону империи Российской! — поражался Резанов. — Это ли не величие деяний?! Это ли не подвиг?!» Щеки молодого капитана продолжали пылать. Правда, теперь не от личных обид, а от вдруг открывшихся перед ним головокружительных горизонтов.
— Ну что ж, вези в Петербург купца своего. К декабрю управишься — приму вас перед Рождеством…
Императрица встала, губернатор, находившийся в эйфории от столь удачной первой же аудиенции, с застывшей на лице глупой улыбкой бегал от Екатерины к ее секретарю Захару, проверяя, не перепутал ли чего последний и правильно ли записал высочайший рескрипт. Де Сегюр сосредоточенно смотрел на карту.
Из мечтаний, в которые унесся Николя, наслушавшись рассказов о далеких путешествиях, — туда, далеко, на окраины земли, за горизонты бурных вод неведомых океанов, к неизведанным островам и землям, его вывел резкий голос императрицы. Он и не заметил, как зала опустела. Остались только Екатерина и Захар, который, склонившись к уху императрицы, что-то ей рассказывал, показывая на письмо.
— Какой наглец! — бушевала императрица. — Да пусть только посмеет! В кандалы, в крепость посажу! И не посмотрю на прошлые заслуги! Да как он смеет мне указывать?!
Гнев, как всегда, придал уверенности ее движениям. Императрица встала и, не оглядываясь, царственной походкой пошла к двери.
— И передай Платону Александровичу, что ему нечего бояться этого одноглазого киклопа! Хотя, впрочем, попроси его ко мне, я сама ему все объясню… Ишь ты! «Больной зуб он вырвет»! Я ему покажу аллегории! Пусть сидит в своем Крыму да помалкивает…
Императрица удалилась для полуденного отдыха на свою половину, но ее голос еще долго доносился до оставшегося в комнате Резанова.
Николя расслабился, сладко потянулся и повел затекшими от многочасового стояния плечами. К кому относился взрыв императорского гнева, он понял. Просьбу Державина он выполнил. О «новости», которая того интересовала, он ему завтра и доложит. Более Резанова ничего не интересовало. Еще несколько часов назад его одолевало чувство досады и несправедливости к нему со стороны Екатерины, которая, кстати, опять не обратила на него ни малейшего внимания. Но сейчас это вдруг перестало его волновать. Он смотрел на карту необъятных просторов России и думал о том, как смешны его чаяния и желания. Какими тщетными и мелкими вдруг показались все устремления, которые еще совсем недавно всецело занимали его! Всего несколько часов, а какими переломными они могут порою стать в жизни человека. Особенно когда ему всего двадцать три года.
В тот день из приемной залы губернаторского дворца в Курске капитан Резанов вышел совсем другим человеком. Это был не прежний Николя Резанов, а совершенно другой Николай Петрович Резанов. Впрочем, известно это было пока только его судьбе. Даже сам молодой человек этой перемены пока не ощущал.