тушки.
Однако спустя несколько лет этот же самый Резанов по каким-то необъяснимым причинам вновь «всплыл» при дворе, правда, уже совсем в другом качестве — как служащий матушкиной канцелярии, возглавляемой Державиным.
«Ну и бог с ним, — подумал тогда Павел, — найдем кого-нибудь другого».
И вот теперь этот самый Резанов стоял, почтительно склонив голову, пред его, Павла, очами и ждал, когда Павел закончит чтение письма.
Нервное лицо Павла несколько раз передернула гримаса почти физической боли. «Это конец! Это письмо позволит матушке меня, чего доброго, еще и в крепость посадить как заговорщика!»
Павел пытался овладеть собой, но это у него плохо получалось. Руки его предательски дрожали.
— Вы говорите, что оригинал этого письма находится у Зубова?
— Так точно, ваше высочество. — Резанов вновь склонился в почтительном поклоне. — Однако мне кажется, у нас еще есть время попытаться что-то предпринять. Я уверен, что… э-э-э… Платон Александрович повременит с докладом об этом письме ее величеству…
— Почему вы так думаете? — резко перебил его Павел.
— Мне кажется, князь понимает, что письмо это как ведет к благоволению императрицы, так и опасно. Ибо касается слишком личных и секретных сведений, которые государыня может захотеть оставить в тайне. Или уж, во всяком случае, не подвергать всеобщему разглашению.
— Возможно… — Павел несколько раз нервно прошелся по комнате. — Возможно, вы правы. Это дает мне время подготовиться… Скажите, а кто еще видел это письмо?
— Тот неведомый отправитель, который направил письмо Николая Ивановича не по адресу, то есть вашему высочеству, а в канцелярию императрицы. Более того, поскольку адресат неизвестен, письмо вполне можно обозвать подложным… — и Резанов выразительно взглянул на Павла.
Цесаревич лишь молча кивнул в ответ, давая понять, что он понял намек Резанова на возможное построение своей защиты, и опустил глаза.
— Но тогда не боитесь ли вы? Вы становитесь ненужным свидетелем… — Павел вновь с интересом посмотрел на этого странного молодого человека, мотивы действий которого он никак не мог понять.
— Я уже думал об этом, ваше высочество. С вашего позволения, я намереваюсь представить императрице на рассмотрение один проект, связанный с нашими дальневосточными землями, в результате которого, скорее всего, буду отослан с поручением в Сибирь. И это будет на руку и мне, и князю Зубову. Ну, а там посмотрим…
Резанов совершенно не собирался впадать в подробные объяснения о своих сибирских планах. Достаточно того, что он ему уже сказал. Да и к тому же сейчас Павлу будет явно не до него. Он искренне сочувствовал этому человеку, в больших, круглых глазах которого видел застывшую боль от его двоякого положения.
— Я буду молить Бога о том, чтобы ситуация, в которой мы все оказались, однажды изменилась бы к лучшему и у меня появилась возможность отблагодарить вас, Николай Петрович, так, как вы того заслуживаете. — Голос Павла слегка дрогнул. — За ту услугу, которую вы мне оказали! Я этого никогда не забуду…
Резанов молча поклонился.
— Ваши слова и есть самая большая награда, на которую только может надеяться верноподданный! Для меня нет ничего более ценного, чем служение моему Отечеству, престолу и его наследнику!
Резанов специально подчеркнул слово «наследник». Несмотря на то что Николай Петрович, так же, как и все, мало верил в скорое воцарение Павла, он хотел сделать что-то приятное несчастному цесаревичу, тем более особого труда это не составляло. Когда Резанов выходил, ему показалось, что на глазах Павла блестели слезы.
Карета несла Николая Петровича обратно в Петербург. Несмотря на бесконечный день, на протяжении которого он был и на гребне победы, и чуть ли не на краю гибели, сердце его радостно билось в предвкушении чего-то нового и неизведанного, которое, как он чувствовал, уже ожидало его впереди. Завтра же он доложит Державину о письме фон Крузенштерна. Нет, не ему! Он обязательно добьется приема у Нее и напомнит Ей еще раз и о себе, и о прошении сибирских купцов Голикова и Шелихова! Он знает, как это подать государыне! Он повернет дело так, что именно ему поручат его исполнение! Он обязательно этого добьется!
«Спасибо Тебе, Богородица, что помогаешь в осуществлении самых несбыточных желаний раба Своего! Как же Ты прекрасна!» — твердил про себя молодой человек, глядя в заиндевевшее окно кареты.
Огни верстовых столбов озаряли расписанные морозцем узоры на оконном стекле. И ему казалось, что тот, только ему одному открывшийся однажды зеленоглазый лик, улыбаясь, следовал за ним. Как прекрасно было это лицо, склонившееся над ним и запечатлевшее свой поцелуй на челе его. Он знал, что это был знак, печать особого достоинства, которым Небо скрепляло подписанный с ним союз.
«Туда, туда, навстречу моему предназначению!» — мысленно подгонял себя Николя. Сердце его прыгало от радости, и ему казалось, что он мчится на встречу с этим божественным созданием, чей образ с тех пор так и остался в его памяти мерцающей и бесконечно прекрасной путеводной звездой.
Эпилог
Дворовые уже заканчивали чистить двор и засыпать свежими еловыми опилками мостовую, чтобы прибить запах конского навоза, а несчастный студент Вюрцбургского университета Георг Антон Алоизиус Шеффер все еще стоял посреди двора с глуповатой улыбкой, время от времени гулявшей на его бледных губах.
«Это же надо, с кем я в одной комнате находился… С кем разговаривал! Да что разговаривал — к кому прикасался!»
Алоизий даже покраснел от собственных воспоминаний. Ему вдруг почудилось, что солдаты непременно должны будут за ним вернуться, чтобы схватить и заточить в самой высокой башне самой неприступной крепости как самого страшного преступника, познавшего тайну, которую не дано было познать простому смертному. Ведь он видел ее тело!
«Подумать только, своим недостойным взглядом я ласкал прелести нагой богини!»
Алоизию и самому уже было трудно в это поверить.
«Нет! Никогда! Ни словом, ни намеком! Лучше я умру! Или нет, лучше я всегда буду хранить эту встречу в самом сокровенном уголке моего сердца!» — бешено скакали мысли в голове студента-медика. И голова эта, несмотря на мороз, никак не хотела остывать.
Честно говоря, если бы юный доктор не был так занят, как и все романтики, исключительно своими переживаниями, он бы сразу догадался, что за «ангельское» создание представил ему его величество Случай. Все газеты Германии пестрели тогда сенсационным сообщением: «Екатерина Великая, императрица всероссийская, выбрала в невесты для своего драгоценного и любимого внука Александра Луизу Марию Августу, принцессу Баденскую!»
Сопоставив факты, которые прямо-таки кричали о себе, — карета с гербом Баденского дома, дорога из Баден-Бадена на северо-восток, к восточным границам Пруссии и далее в Россию, да, в конце концов, грозный почетный эскорт, — можно было бы и самому догадаться, что за особу ему выпала честь встретить тем памятным вечером. А догадавшись, как-то иначе распорядиться тем шансом, который так щедро был брошен ему в руки.
Хотя все это мог бы заметить Алоизий-натуралист, но не Алоизий-поэт! Зимний вечер, постоялый двор в помещении бывшего замка, в котором ты не можешь заснуть, пытаясь сложить непослушные «Стансы» при свете углей догорающего камина. Ветер, завывающий в трубе. В коридоре, за перегородкой, поскрипывающие половицы то ли от сквозняка, то ли под ногами крадущегося злодея. Врывающаяся во двор конница, сопровождающая таинственную карету…
Тут и здоровое-то сознание вообразит невесть что, а что уж говорить о нашем юном «Вертере».
Если бы Алоизий мог предвидеть, что этому белокурому и голубоглазому существу с розовыми губками бантиком, почти еще девочке, но уже с восхитительной, полной женского очарования фигуркой, предстояло стать российской императрицей Елизаветой Алексеевной, возможно, он поступил бы в тот вечер как-то иначе. Например, предложил бы ей свои услуги в качестве врача на время дороги. А там, глядишь, удалось бы пробиться в придворные, если уж не в личные медики. Тем более что последующая его жизнь докажет, что «подарки» судьбы Алоизий распознавать умел и упускать не любил. Хотя вполне возможно, что именно этот, первый случай научил его тогда этому…
Не знаю. Главное, давайте все же не будем судить его строго за недальновидность! Кто из нас считал, сколько мы сами упустили возможностей, которые встречались на нашем жизненном пути и на которые мы не обратили никакого внимания? Я понимаю, что чужие просчеты более заметны, да и указывать на них приятней, чем на свои собственные, и все же повторюсь: воздержимся от этого, друзья мои!
«И я последую за тобой в заснеженную Россию, любовь моя! И я добьюсь… И я стану… И я заслужу твое божественное внимание!» — скакали галопом вслед за уносившейся кавалькадой лихорадочные мысли поэта-медика.
«Господи, помоги!» — бился в его висках крик изможденного фантазиями сердца. И Судьба услышала его! Она вдруг обернулась, с некоторым даже недоумением, и решила, что, пожалуй, повернет свое «колесо» в его сторону еще раз. И сделает все так, как он просит. И придет время, когда отправится Алоизий в Россию, a затем и на край света. И будет он покорять неведомые заморские земли. И добьется он на этом поприще таких побед, что государство, к ногам которого он их поднесет, будет не в состоянии их даже оценить, не то что отблагодарить его по заслугам. И заложит он на далеких тропических островах крепость, которую наречет своим излюбленным женским именем — Елизавета, запечатлев таким образом в веках имя своей прекрасной Дамы. И будет он известен на том «краю света» под именем Егор Николаевич Шеффер.
И будет это уже совсем скоро…
Как удивительно устроена Жизнь. Именно в минуты триумфов, всеобщего обожания и восхищения нашими деяниями высеваются семена наших последующих горестей и поражений. И верно это совершенно в той же степени, как и то, что в самые темные и безнадежные часы существования, когда, казалось бы, все возможности исчерпаны, все пути опробованы, все варианты просчитаны и все это вместе взятое неминуемо должно привести к поражению, горестям и еще большим страданиям, именно в этот самый час невидимыми сполохами еле тлеющего уголька зажигаются звезды наших будущих успехов.