На студии были очень любезны.
– Пожалуйста, сюда, сеньора Карламофф. Вот, пожалуйста, листок с вашим выступлением. Не волнуйтесь, прочтите его спокойно… Просмотрите текст вначале, вам будет легче читать.
– Текст? – переспросила Бегоня. – А зачем текст? Я думала…
– Видите ли, сеньора, очень трудно выступать перед микрофоном без подготовки, и мы просто хотели помочь вам.
Она взяла листок и начала читать о том, какой трагедией для нее была жизнь в Советском Союзе, как страдала она…
Она почувствовала, как на нее нахлынуло возмущение. Годы с ее Боренькой были трагедией? Работа на родном «Коммунаре» заставляла ее страдать? Она фыркнула и отшвырнула листок.
– Это все клевета, – твердо сказала она, – спасибо за такую помощь, сеньоры, но я это читать не буду.
Объявленная заранее передача не состоялась. Пришлось пустить в эфир музыку.
Вот тогда-то она и решила: уеду. Домой. К Бореньке. К снегоуборочным машинам, что с грохотом идут строем по Ленинградскому проспекту. К подругам. Домой.
После возвращения в Москву с родителями и родственниками продолжалась оживленная переписка. Отец умер в конце шестидесятых годов. А мать прожила еще десяток лет. В начале 1981 года по настоянию Валерия Бегоня поехала отдать матери последний долг. Пробыла там почти до осени – вдоволь наговорилась по-испански, повидала всех родственников и добрых знакомых. Домой поехала на поезде – через всю Европу. Она и не подозревала, какой удар судьбы ее ожидает.
Из ЦСКА позвонили в Брест, попросили оградить Бегоню от волнений. Товарищи из Бреста пошли навстречу: из газетного киоска изъяли газеты с некрологом ее сына, отключили в ее вагоне радио. На вокзале в Москве Бегоню встретила Татьяна. Ее подкрасили, дрипудрили, дали цветы. Бегоня возвращалась радостная, с подарками. А за машиной ехал доктор ЦСКА Игорь Силин, и по его просьбе шла еще машина реанимации.
Дома Борис Сергеевич встретил жену в черном костюме и сам весь черный от горя. Едва вошли, не выдержала Татьяна, расплакалась. Сказали Бегоне о гибели сына. Дверь по договоренности с Силиным была не закрыта, он влетел со шприцем. Бегоня попросила газету. Дали. Она снова упала в обморок: «Зачем жить, если мой любимый Валерик погиб?»
Всякий ее поймет: потерять 33-летнего сына – только жить начинал по-взрослому. Внуки сиротами остались. Как такое пережить? Армейцы, друзья, знакомые и незнакомые люди не оставили семью в беде. Хоккеисты сборной СССР, прилетев с Кубка Канады, прямо с самолета отправились к Валерию на кладбище. Потом приехали к Харламовым домой…
И вот Борис Сергеевич снова едет в Одессу. Телеграфные столбы пролетают стремительно, а темный лес на горизонте, похожий на декорацию, почти не движется.
Стоит он и курит, и смотрит на поля и далекий лес, но все сегодня выглядит иначе, чем год назад. Тогда пейзаж за окном был печальный, угнетающий, а сегодня дышал покоем, радостью. Потому что ехал он встречать жену, сына и дочь, и если не стеснялся бы, хватал за руку каждого и каждому бы пел во весь голос:
– Еду встречать Бегоню и ребят…
Бреясь перед отъездом, посмотрел на себя в зеркало и усмехнулся: глядел на него почти незнакомый мужчина, лицо осунувшееся, глаза провалились, нос заострился. И то удивительно, что все-таки жив и даже подмигивает. Все, кажется, сделал, чтобы вогнать себя в гроб: ел кое-как, курил без остановки. Раз постучали в дверь. Открыл. Дворник спрашивает испуганно:
– Что горит?
– Где горит? – удивился Борис Сергеевич.
– Да вот посчитали, ваше окно. Дым столбом из него валит.
Борис Сергеевич невесело рассмеялся. Почти всю ночь не спал, курил и только сейчас открыл форточку. Наверное, и впрямь похоже было на пожар.
Как прожил он этот год, лучше не вспоминать. В каком-то тяжком тумане. Ходил на работу, разговаривал, но как заводной, мысли были в Бильбао. И если что-то поддерживало его, то это письма Бегони с Валеркиными приписками. Все чаще писала жена, что скучает, рвется в Москву. А когда сын написал, что на коньках здесь не катаются, про хоккей не знают, в горле запершило.
И вот едет он в Одессу, с трудом сдерживается, чтобы не запеть от счастья:
– Еду встречать Бегоню и ребят.
Дед в Москве тоже почти обезумел от радости. Никому не признавался, но страдал старый краснодеревщик без внуков жестоко. Словно пружину вынули из старика, сдал на глазах, поседел за год так, что и не узнать.
Когда получил телеграмму из Одессы, заметался, всю ночь не спал, поехал на вокзал часа за три до прихода поезда. И хорошо, потому что от волнения перепутал все на свете и приехал не на Киевский вокзал, а на Курский.
И пока ехали с Киевского вокзала по набережной мимо гостиницы «Украина», все держал внука за руку, словно не верил, что дождался.
Удивительно быстро вошли в ритм привычной жизни Бегоня и ребята. Словно и не уезжали. Только говорить по-испански стали лучше.
Валерка вышел во двор такой же, разве чуть смуглее, чем до отъезда, и его тут же окружили ребята:
– А бой быков видел?
– А на футбол ходил?
– А скажи по-испански что-нибудь!
На бой быков он не ходил, и дорого, и никакого интереса к этому странному развлечению он не испытывал, а на футболе один раз был, дедушка брал, когда играла команда «Атлетико». Играют так же, так же, бывает, мажут, а вот на трибунах все по-другому: и трещотки, и трубы, и даже подушки специальные можно взять напрокат. А про хоккей на коньках и слыхом не слыхивали.
Это было удивительно. Трудно было представить мальчишкам, что где-то не играют в хоккей, где-то не слышали про советских легендарных игроков, даже не знали, кто такой Всеволод Бобров.
Валерий Харламов с самого раннего детства любил коньки, а теперь, после возвращения из Испании, словно спешил наверстать упущенное: каждую свободную минуту на льду. И играл он теперь со старшими.
Как-то раз – было ему тогда почти четырнадцать лет – кто-то из ребят сказал:
– Пошли в ЦСКА записываться.
– Как это – записываться? – спросил Валерка.
– Очень просто. Просмотр у них. Кто понравится, тому сразу форму дают, настоящую, цээсковскую, и в команду берут. Но только…
– Что только? – спросил кто-то.
– Эта… Попасть еще надо.
– Попасть?
– Ну… Чтоб тебя взяли.
Родителям о том, что пойдет пробоваться в ЦСКА, Валера ничего не сказал, но накануне вечером попросил отца получше наточить коньки. Смотрел на желобок, пробовал лезвие на ноготь. Борис Сергеевич так наточил, как, наверное, себе никогда не точил.
Около дворца спорта ЦСКА на Ленинградском проспекте гудела толпа ребятишек. Говорили, что просматривает сам Борис Павлович Кулагин, что строг и придирчив он необыкновенно. Ребята нервничали и, чтобы разрядить напряжение, врали напропалую, хвастались безбожно.
Спустя много лет Валерий Харламов рассказывал нам:
– Сам не знаю почему, но я почти тогда не волновался.
– Наверное был уверен, что тебя возьмут?
– Не-ет, я ведь и не собирался идти записываться, мне это и в голову не приходило. Так, заодно с ребятами увязался. Я тогда всерьез свои хоккейные дела не принимал.
– Но все-таки, Валерий, когда подошла твоя очередь, должен был ты нервничать?
Валерий улыбнулся своей обычной, чуть лукавой улыбкой и сказал:
– В общем-то, конечно, нервничал. Но я это понял уже потом. А тут только одно в голове было: пробежать по площадке как следует. Вышел на лед, смотрю – стоит Кулагин, хмурый такой, сосредоточенный. Уже потом я узнал, что долго никого отобрать в тот раз не мог. Оттого, наверное, и был хмурый. Ну, подошла моя очередь, поехал. Тут я уж точно ни о чем не думал, кроме того, чтобы и скорость показать, и владение коньками. Прокатился круг, смотрю на Бориса Павловича, он – на меня.
– Фамилия? – спрашивает.
– Харламов Валерий.
– Год рождения?
И тут, сам не знаю зачем, я соврал. Сказал, что мне тринадцать лет, а мне уже исполнилось четырнадцать. Наверное, хотел повысить свои шансы. – Валерий усмехнулся. – Хорошо, хоть хватило ума всего год себе убавить, а то ведь мог брякнуть, что мне, скажем, десять лет.
Борис Павлович кивнул удовлетворенно, и кивок этот обозначал для меня начало новой жизни. Конечно, тогда я этого не понимал, но это движение головы знаменитого тренера предопределило мою дальнейшую судьбу.
Домой летел, как на крыльях, и все удивлялся, что никто на меня не смотрит. На меня, на человека, которого приметил сам Борис Павлович Кулагин!
КАК СТАТЬ ЛЮБИМЦЕМ
Любимцами становятся, как замечено, обычно те, кто специально для этого усилий не прилагает. Валерий Харламов был (как ни горько, но приходится употребить это слово в прошедшем времени) всеобщим любимцем! Его боготворили поклонники ЦСКА, обожали все советские любители хоккея, знали и поклонялись любители игры и спорта во многих странах мира. Зрители овацией приветствовали Валерия на стадионах Канады и Чехословакии, США и Швеции, Польши и Австрии, Швейцарии и ФРГ.
Сам Харламов, уверены, знали его много лет, «рецепта», как завоевать всеобщее признание, не дал бы. Если и задали бы ему такой вопрос, отшутился бы и все.
…Как-то во время встречи со школьниками Б. Кулагина спросили:
– Скажите, а как быть Харламовым? Чтоб так же болельщики любили?
Тренер посмотрел на рыженького худенького мальчика в очках, который задал вопрос, усмехнулся:
– Это очень просто…
– А что нужно делать? – настаивал рыженький, от нетерпения даже привстав с места.
– Если вы хотите стать любимцем не только болельщиков ЦСКА, но всех поклонников хоккея, нужно совсем немного… – Кулагин выдержал актерскую паузу и продолжал, – нужно собрать в своей коллекции десяток золотых медалей чемпионатов СССР, восемь медалей мировых первенств, две – Олимпийских игр. Кроме того, очень не помешает стоять во главе списка бомбардиров чемпионатов мира, Европы и Олимпиад по системе гол плюс пас, имея на своем лицевом счету сто девяносто два очка – больше всех. Рекомендую также произвести такое впечатление на родоначальников хоккея