Когда они добрались до террасы невысокой усадьбы со стенами цвета бледной охры, с белеными притолоками и оконными рамами, появился коренастый субъект могучего вида и забрал у них безжизненное тело орнитолога, хотя никто его об этом не просил.
Сандерсон счел его вмешательство совершенно естественным.
— Это мистер Пэлфримен, орнитолог. Он потерял сознание, — пояснил он незнакомцу. — Еще не вполне оправился после болезни. Будьте так добры, отнесите его в угловую комнату, чтобы мы с женой были рядом и могли о нем позаботиться.
Очнувшись в непривычной обстановке, Пэлфримен тут же принялся искать, перед кем бы извиниться. У изголовья кровати стоял кряжистый незнакомец, с которым он попытался заговорить, но тот развернулся и вышел.
По крайней мере, эпизод с обмороком орнитолога разрубил гордиев узел: за переполохом последовали объяснения и заверения в дружбе, Фосс и Лемезурье согласились остаться в доме, Тернер и Гарри Робартс отправились вслед за конюхами к месту, выделенному для лагеря. Никто не стал обсуждать странные возражения Фосса. Вероятно, он и сам позабыл о них до тех пор, пока не примется, по обыкновению, воскрешать в памяти болезненные проявления своей несговорчивой натуры.
Подобные вечерние недоразумения быстро сходят на нет в доме, в котором босоногие детишки носятся по каменным полам и весело окликают друг друга, горничные разносят подносы с золотистым хлебом и накрахмаленные салфетки, собаки поскуливают и сбегаются на запах жаркого. В просторной комнате с низким потолком, где накрыли к ужину, горел камин из эвкалиптовых дров. Яркий теплый свет бросал на белую скатерть причудливые тени, пока не зажгли светильники. Наконец сама миссис Сандерсон, все-таки подчинившись условностям и уложив волосы в прическу, тоже внесла свою лепту, водрузив на каминную полку подсвечник с самодельными свечами.
Пока они ждали ужина, хозяин налил вина Фоссу, Лемезурье и себе.
— Из нашего собственного винограда, — пояснил он. — Хочу когда-нибудь полностью перейти на самообеспечение.
И он принялся указывать гостям на всевозможные миски и кувшины, которые сделал сам из местной глины, а его жена расписала красками и обожгла в печи. Даже если яркие цвета и четкие формы от чрезмерного жара немного поблекли и поплыли, это лишь придавало им трогательности.
Собственно говоря, трогательность отмечала и обстановку гостиной, и все хозяйство в Рейн-Тауэрс, по контрасту с горделивыми скалами. Мелкие неудачи вовсе не обескураживали Сандерсонов. Весьма вероятно, в этом и крылась причина успеха супругов.
— От всего сердца поздравляю с замечательными достижениями, которых вам удалось добиться в такой глуши! — объявил Фосс. Во рту у него стало горячо от выпитого вина. — Я вам даже завидую.
— Любой может достичь успеха, если только пожелает! — немного резко ответил Сандерсон.
Это Фосс знал и сам.
— У разных людей и достижения разные. К сожалению, мне не построить крепкого дома и не жить в нем той жизнью, какая бывает в таких домах. Поэтому, — Фосс сделал несколько жадных глотков вина, — сейчас я в полном смятении. Честные люди способны с легкостью подорвать устои, коими обладают иные из нас.
Немец отставил бокал.
— Я плохо выражаю свои мысли по-английски.
Миссис Сандерсон поняла куда больше, чем ее супруг мог себе позволить, и вид у нее стал несчастный. Она протянула тонкие, хотя и крепкие руки к огню, на фоне которого они сделались почти прозрачными, и проговорила:
— Пора бы и остальным подойти.
Лемезурье, тоже сидевший у камина и уловивший не хуже хозяйки настрой своего предводителя, наклонился и взял на руки маленькую девочку.
— Что ты любишь больше всего? — спросил он без тени цинизма, которым привык защищаться от присущего детям всеведения.
— Пирог с патокой, — без тени сомнения ответило дитя.
Она с серьезным видом трогала его лицо, и молодой человек тонул в ее глазах. Из всех чар, действовавших в гостиной, где потрескивал камин и спящая собака гналась за приснившимся зайцем, пожалуй, именно эти были самыми мощными, пока их не развеял вошедший Ангус.
Едва юноша ворвался в комнату, тут же стало ясно, кто он такой. За исключением разве что самых недовольных, окружающие прощали ему практически все, даже его богатство и невежество, поскольку к симпатичным, немного нескладным и рассеянным юнцам, как и к породистым лошадям и охотничьим собакам, люди относятся весьма терпимо. Лицо его не скрывало ничего, поэтому натуры замкнутые чувствовали вину за свои тайны и поспешно стремились ее загладить, становясь откровенными. Ведь рыжеволосый румяный Ангус, всегда сияющий белозубой улыбкой, был таким добродушным.
— Ральф, хотя вы и опоздали, — без тени упрека заметил Сандерсон, — не мне учить вас пунктуальности. — Специально для Фосса он пояснил: — Это второй Ральф. А я — первый.
Мысль о том, что он может существовать в двух экземплярах, пусть даже сходство заключается лишь в имени, доставляла хозяину огромное удовольствие.
Фосс отнесся к симпатичному юноше не без опаски, помня, что тот должен присоединиться к его экспедиции. Впрочем, он и виду не подал, в то время как Ангус тоже не спешил упоминать о договоренности. Оба присматривались друг к другу, непринужденно беседуя с хозяином.
— Думаю, надо позвонить, чтобы пришел мистер Джадд, — наконец решила миссис Сандерсон.
Звон колокола пронзил Фосса насквозь. Вспомнив каторжника, которого упоминал Боннер, немец понял, чего страшится больше всего.
Тем временем, пошатываясь, вошел Пэлфримен — губы сжаты, лицо заливает нездоровая желтизна. Рядом с ним держался коренастый человек, который по прибытии взял на себя заботу об орнитологе.
— Думаете, это разумно? — спросил Сандерсон.
— Вполне, — улыбнулся Пэлфримен. — Минутная слабость прошла. Я полежал пару часиков на хорошей кровати, а мистер Джадд был так добр, что напоил меня ромом с ложечки.
Значит, коренастый тип — тот самый Джадд.
Он так и стоял сбоку от Пэлфримена. Видимо, сам назначил себя в медбратья, и пациент принял это как должное.
Джадда представили Фоссу, и мужчины обменялись рукопожатиями.
Бывший каторжник держался скромно, что при его комплекции и силе особенно бросалось в глаза. По сути, он являл собой сочетание силы и нежности, вроде корявого дерева, которое изуродовали время и непогода, но при этом серебристая листва дрожит от каждого дуновения ветерка и испускает тонкий, нежный аромат. В волосах его блестела седина, шея пошла глубокими складками. Сложно сказать, сколько ему исполнилось полных лет, хотя он не был стар. Говорил он тихо и довольно грамотно. Знаниями и опытом Джадд наверняка обладал значительными, однако не спешил делиться ими со всеми подряд, и их приходилось извлекать из него чуть ли не клещами. Не то чтобы он не доверял людям, скорее перенесенные некогда несправедливость и унижение запечатали его уста. Восстав из гроба прежней жизни, он все еще не мог осознать произошедшего с ним чуда.
— Теперь, когда все собрались, давайте скорее садиться к столу, — предложила миссис Сандерсон. — Полагаю, вы голодны, мистер Ангус.
— Я всегда голоден, — покладисто кивнул молодой человек, сделавшись на удивление молчалив.
Миссис Сандерсон принялась рассаживать гостей.
— Вы, мистер Ангус, садитесь сюда. А вы, мистер Джадд, туда.
Коснувшись спинки стула, Ангус покраснел и смутился, в то время как Джадд, казалось, видел грустную иронию в ситуации, в которой ему уже приходилось бывать.
Фосс понял, что им придется сесть за стол с бывшим каторжником, и эта перспектива занимает все помыслы юного помещика. Немец задумался, не превышают ли собственные преступления Ангуса, в которых тот мог бы сознаться в порыве откровенности, того, что совершил Джадд. Вероятно, при случае он сумел бы найти в этом утешение. Однако Фосс мигом отринул эту мысль. В нем росла острая неприязнь. Хотя против Джадда-каторжника он ничуть не возражал, в качестве члена экспедиции Джадд вызывал у него серьезные опасения.
— Ну же, — сердито воскликнул мистер Сандерсон, — вы будете садиться или нет?
Гости питали к хозяину глубокое уважение и не ставили под сомнение его превосходство, поэтому молча проглотили обиду и дружно уселись за стол.
Девушки внесли большую супницу и массивные тарелки.
— Насколько я понимаю, мистер Джадд живет где-то неподалеку? — Немец старался говорить доброжелательно, но был готов к любому, даже самому неприятному исходу беседы.
Бывший каторжник лишь перевел на него взгляд и открыл рот. Он понадеялся на помощь хозяина, с каковой Сандерсон медлить не стал.
— Мистер Джадд занял несколько акров на границе нашего участка, — пояснил он. — Как видите, мы с ним ближайшие соседи, к счастью для нас, потому что в любое время можем воспользоваться его помощью и советами.
Джадд принялся за молочный суп с картофелем и сладкими травами и вроде бы совершенно успокоился. Бывший каторжник воспринял защиту Сандерсона как должное или же сделал вид, что ее принимает. Иные из присутствующих тут же изменили свое мнение и задумались, что сказали бы сами, очутись они в подобных обстоятельствах. Джадд продолжал есть свой суп. Чужое мнение его не волновало.
Ужин удался на славу. Подали большое, хрустящее запеченное седло барашка, блюдо со свежими ароматными сливами, и сдобренная вином беседа потекла самым приятным для всех образом.
Вечер шел своим чередом. Он был не из тех, на которых обсуждают важные вопросы. Это стало ясно по особому освещению и атмосфере. Миссис Сандерсон намеренно не давала гостям углубляться в серьезные темы и получала удовольствие, вспоминая званые вечера времен своей юности с музыкой и играми. Она раскраснелась и часто поглядывала на мужа, который предотвращал стычки между друзьями дома собственными методами. Он принялся рассказывать об их житье в Рейн-Тауэрс, начиная с прибытия двух молодых белокожих англичан на запряженных быками повозках с небогатым имуществом, и как они сперва обгорели дочерна, потом покрылись волдырями и наконец загрубели, но самое главное — навеки закрепились в тех земля