ли замазаны желтой глиной, которая под воздействием ветра и воды поблекла, в результате жилище почти сливалось с окружающим пейзажем. О присутствии человека свидетельствовал лишь вьющийся над крышей дымок.
— Вы, наверное, его жена? — предположил Фосс.
Женщина согнула веточку, подождала, пока та хрустнет, и ответила:
— Да.
Она поняла, что время уходит, и засуетилась.
— Мне некогда, я же масло взбиваю! Лошадь можете привязать вон там.
Она обошла, тяжело топая ногами, вокруг хижины — грузная женщина, в которой хозяйственность не оставила места грации. Несколько коз последовали за ней. Она вошла в строение поменьше, и вскоре оттуда раздались звуки взбиваемого в деревянной кадке масла, неловкие, но методичные.
Разминая затекшие ноги, Фосс прямиком направился к сараю. Он всерьез намеревался изучить женщину, словно она животное. Впрочем, так оно и было.
К этому времени она уже вынула масло из бадьи, давила, отжимала и тискала его сильными руками, к тому же с видимым удовольствием. На белом куске выступала молочная испарина.
— Надолго муж не задержится, — заметила женщина, набравшись смелости для разговора. — Он с мальчиками внизу, клеймит ягнят. Должны были управиться вчера, но чуть-чуть не успели до сумерек.
Она умолкла. Горло у нее сжалось. Вся сила сейчас сосредоточилась в ее красных руках.
— Почему масло белое? — поинтересовался Фосс.
— Молоко-то козье! — рассмеялась она.
Животные вошли в сарай и пытались жевать пуговицы незнакомца.
— Он собирается в эту великую экспедицию, — продолжила женщина, помолчав. — Вроде как хочет найти внутреннее море. Или золото? — Она снова рассмеялась, прекрасно понимая, что к чему.
— Это вам муж так сказал? — спросил незнакомец.
— Не помню, — ответила женщина, утерев щеку плечом — то ли волос убирала, то ли отгоняла мошку. — Где-то слышала. Люди всякое говорят.
— Что будете делать, когда муж уедет?
— То же, что и всегда.
Она принялась обмывать масло. Плеск воды не позволял тишине окутывать ее надолго. Женщина сплющила масло, потом снова придала ему форму.
— Я останусь здесь, — сказала она, — теперь уже навсегда.
— Разве вам не хочется приобрести какой-нибудь новый жизненный опыт?
Слова незнакомца вызвали у нее подозрение. Видно, он образованный джентльмен.
— Чему же мне еще учиться? — спросила она, глядя на свое масло.
— Или поездить по любимым местам?
— Ах да, — протянула она, подняв голову с легким сожалением, лукаво повела носом, будто принюхиваясь к воздуху в пивной, и тут же прикрыла вспыхнувшие глаза. — Нет, — угрюмо сказала женщина. — Никаких любимых мест у меня нет, и возвращаться мне некуда. Мое место здесь.
Когда она снова посмотрела на него, немец ей поверил. Этот взгляд не выдавал ничего, кроме истинного облика ее владений. Она взирала на чудеса света сквозь заросли папоротников, и ее черные звериные глаза не желали что-либо осмысливать.
— А вот ему на месте не сидится! — со смехом сообщила жена Джадда. — Он ведь мужчина. Им положено во всем разбираться. И узнавать новое. У него есть телескоп, чтобы смотреть на звезды, — он может вам про них порассказать, если спросите. Меня же это не касается. Звезды! — Она расхохоталась. — Болтать зазря он не любит, зато думает много. Сидит себе у очага, ощупывает свои костяшки. Мне ни в жизнь не узнать столько, сколько знает он! Да я ни о чем и не спрашиваю. Руки у него золотые. Может собрать и винтовку, и часы… Ах да, часы сломались. Он-то не виноват, говорит, какой-то важной штучки не хватает. Так что мы теперь определяем время по солнцу.
Женщина принялась хлопать по маслу широкими деревянными лопатками, которые оставляли на нем приятный узор.
— Сэр, он лучше всех годится для того, чтобы возглавить эту великую экспедицию — хоть сто лет ищи! — И она в сердцах ударила по маслу лопаткой.
Жена Джадда подняла взгляд, в котором снова мелькнула хитринка, ничуть не мешающая ее честности.
— Если вы пришли его навестить, пожалуй, у вас есть интерес в этой экспедиции?
— Да, — ответил незнакомец. — Я — Фосс.
И он щелкнул каблуками в забавной манере, как позже вспоминала женщина.
— А-а, про вас я слышала.
Голос ее дрогнул.
— Сэр, — добавила она смущенно, — женщина я простая, поговорить тут особо не с кем, вот и несу всякую чушь. Такая уж у меня слабость. Раньше меня за это не раз наказывали… Но никто не скажет, что я не справляюсь с работой!
И она снова ударила по маслу.
Фосс рассмеялся и, поглядев в дверной проем, заметил:
— Вот и сам глава экспедиции, насколько я понимаю.
— Что вы, — воскликнула женщина, обойдя крепко сколоченную скамью, — на это он даже не претендует! Если честно, так говорю только я, сэр. Потому что верховодить могут все мужчины, иногда даже самые подлые из них. Такова мужская природа. И способности у всех разные, будь то снимать нагар со свечей выстрелом, отыскивать воду с лозой или крыс ловить. Уж поверьте мне на слово, у каждого должно быть то, чем он гордится.
Тут как раз подошел ее муж в сопровождении сыновей — двух рослых юношей, обнаженных по пояс. Все трое перепачкались высохшей кровью и пахли молодыми барашками.
Когда немец и каторжник сошлись лицом к лицу, оба не знали, что делать дальше. Сыновья последнего понимали, что их это не касается, поэтому просто стояли, почесываясь, и лица у них были напряженные.
Мать зашла в дом.
— Я отправился сюда, потому что хотел посмотреть, как вы живете, — начал немец.
— Как я живу — не важно, — ответил Джадд.
Он потихоньку теснил гостя за пределы слышимости своей семьи, потому что на людях был совершенно другим человеком, нежели в домашнем кругу.
— Мне нравится видеть, как живут люди, — сказал Фосс. — Тогда их легче понять.
Каторжник рассмеялся, не разжимая губ.
— Нечего тут понимать.
Вид у него стал чуть виноватый, а возможно, и довольный.
Они прошли через рощицу молодых деревьев, которые раскачивались и гнулись на ветру, словно приглашая прогуляться. Позади стоял навес, где семья стригла овец: очень простой, из того же серого горбыля, что и дом, с плетнем и отдельными загонами для стриженых и нестриженых овец, как в Старом Свете. В углу виднелось сооружение, похожее на виселицу, оснащенное веревками и блоками. Должно быть, на закате оно представляло собой грандиозное зрелище, однако в тот момент, среди куч овечьей шерсти и при дневном свете, выглядело вовсе не так впечатляюще.
— Что еще за эшафот? — спросил Фосс для поддержания беседы.
— Эшафот? — вспыхнул хозяин, глядя налившимися кровью глазами.
Сообразив, о чем спрашивает немец, он ответил в своей обычной спокойной манере:
— Здесь мы убиваем. Можно подвесить овцу или еще какого зверя.
Словно по взаимному согласию, они продолжили неторопливую прогулку по краю равнины, в тени нависающей горы, пока не стало ясно, что поселенец намеренно ведет гостя к расщелине, по которой стекал ручей, собираясь в водоем с янтарно-желтой водой. В ее зеркальной глади колыхались черные скалы, зеленые ажурные папоротники, светлые фигуры людей. Сняв рубаху, Джадд опустился на колени и принялся смывать кровь ягнят куском грубого мыла, лежавшего на каменном выступе.
Он силен, заметил Фосс, думая не столько о могучем теле, сколько о силе молчания, которой обладал тот.
— Когда мы пришли сюда, — мечтательно протянул Джадд, с удовольствием водя по телу куском мыла, — это все, что у нас было. Я хочу сказать, приехали мы на телеге, по равнине, которая тянется к югу отсюда. У нас был топор, конечно, и мешок муки, и лопаты. И еще тюфяки. Вот, пожалуй, и все богатство. Я никогда не владел ничем особо ценным, не считая золотой цепочки, которую с меня сняли на улице. В Англии.
Он намыливал шею и подмышки, и наваждение становилось еще тоньше и нежнее.
— Потом мы наткнулись на этот ручей.
И в самом деле, ручей выглядел чарующим, как полудрагоценные камни. Разве прелесть топазов или лунного камня не более волнительна, чем прелесть бриллиантов? Фосс посмотрел на мокрую гальку, над которой струилась вода, и ему захотелось поднять камешек и сунуть в карман, как в детстве.
— Вскоре я стал владельцем ручья, — заметил Джадд, намыливаясь. — И приходил сюда посидеть по вечерам.
Благодаря кругам на драгоценной воде казалось, что центр мироздания находится именно здесь.
— Почему же вы хотите оставить все, что обрели, и все, что сделали своими руками, ради непонятно чего? — мягко спросил Фосс, осторожно трогая ногой коричневые крючковатые побеги папоротника.
Он глубоко задумался.
Джадд быстро и безжалостно облился водой, обернулся и нащупал рубашку. Всю спину бывшего каторжника покрывали уродливые багровые шрамы и стыдливые белые рубцы.
— Знаете, сэр, — ответил Джадд, глядя на воду, — все это не мое, как и золотая цепь, которую с меня сняли на улице. И когда с моих костей сдирали плоть кошкой-девятихвосткой, я знал, что тело тоже не мое. Сэр, терять мне нечего, а вот обрести я могу все, что угодно!
Судя по волнению, охватившему и крупное тело, и обычно спокойный разум Джадда, он не чаял поскорее спровадить незваного гостя. Они прошли по жесткой траве и обогнули каменную площадку, где стояла тренога с телескопом, который упоминала жена каторжника. Прибор оказался куда больше, чем представлял себе Фосс.
— Что это у вас? — спросил он, хотя и так знал ответ.
Джадд что-то пробурчал.
— Телескоп, — ответил он, — я его соорудил, чтобы смотреть на звезды. Только вы ничего не увидите. Слишком уж слабый.
Джадд поскорее провел гостя мимо. Ему не хотелось дальнейшего общения, более того, он стыдился также любых предположений и догадок на свой счет. Его сильными сторонами были практическая сметка и физическая мощь. Именно за эти качества его и ценил мистер Сандерсон.
Вернувшись к хижине и лошади, Фосс протянул руку и сказал:
— Мы собираемся покинуть Рейн-Тауэрс послезавтра.