Впрочем, появившаяся на балконе миссис Боннер не думала веселиться и смотрела вниз с хмурым видом. Роуз не выходила у нее из головы.
Однажды миссис Боннер подошла к племяннице, когда та разучивала новую мелодию, села рядом и сказала:
«В самом деле, Лора, пора уже придумать, как нам быть с Роуз. Насколько я знаю, некая миссис Лодердэйл держит заведение специально для женщин в подобном состоянии и для их несчастных деток… Точно не знаю, надо посоветоваться с миссис Прингл и подумать».
Тетушка Эмми пристально вгляделась в лицо племянницы, словно та была деревом, в дупле которого что-то скрывалось, а вовсе не девушкой, занятой разучиванием арпеджио.
«Да, тетя. Конечно», — ответила Лора, с трудом справляясь с этюдом.
Лора такая эгоистка, вздохнула про себя миссис Боннер.
«Никто-то мне не помогает…» — пробормотала она.
И миссис Боннер удалилась.
Теперь тетушка стояла на балконе и вроде бы вдевала ленточку в чистый чепец, но смотрела при этом на Роуз.
Роуз обернулась, увидела хозяйку и все поняла — она понимала многое…
— Там миссис Боннер. Наверно, ей от меня что-нибудь нужно.
— Я так не думаю, — твердо сказала Лора.
Лора Тревельян много размышляла о судьбе Роуз Поршен, однако решения пока не нашла. В отличие от тетушки, не находившей себе места, она была спокойна, хотя чувствовала, что это затрагивает ее лично, причем весьма близко. И она продолжала размышлять, хотя ее вера в разум уже ослабела. Скажем так, Лора готовила свой разум к откровениям. И эта подготовка, природа которой была скорее физической, нежели духовной, занимала большую часть времени, причем особенно насыщенно она происходила посреди цветущего сада, полного крупных, пышных роз, в обществе беременной женщины. Иногда тени их соединялись на земле. Тяжелая от золотистого солнца девушка чувствовала в собственном теле биение пульса другой женщины и вследствие этого была спокойна как никогда, сдержанно весела и терпелива. Направляясь к дому, она тщетно пыталась укрыться от палящего солнца под легким зонтиком и наконец поверила в общность их плоти. Тело, как убедилась Лора, обязательно отыщет единственно верное решение.
Стоявшая на балконе миссис Боннер почувствовала свою беспомощность, продернула ленточку через накрахмаленный чепец и вошла в дом.
— Новостей от немца пока нет, — проговорила Роуз Поршен, чьим обыкновением было утверждать очевидное, вместо того чтобы пытаться сгладить возможную бестактность вопросом.
— Пока нет, — повторила Лора Тревельян.
Она чуть осклабилась, растянув губы в судорожной улыбке, и обнажила прозрачные кончики зубов.
— Пока нет, — пробормотала она, — возможно, мы услышим о нем вечером.
Хотя проговорила это она медленнее, чем намеревалась, мысль в ее сознании мелькнула лихорадочной дрожью. Во рту у девушки пересохло.
— Мне этого человека никогда не понять, — заявила Роуз.
— В каком смысле? — спросила Лора. — Что в нем непонятного?
— Речь у него чудная. По-моему, порой он сам себя не понимает, даже на родном языке.
Лора молчала и слушала вздохи, шаги, паузы, и паузы были самыми громкими.
— И взгляд, — вздохнула Роуз. — Если по-другому не выходит, надо посмотреть человеку в глаза.
Горничная прочистила горло, почувствовав, что сказала лишнее.
Они вошли в дом через оранжерею, где маленькие папоротники звенели колокольцами влаги и острые зубья пальмовых листьев пилили шелк паучьих паутинок. От жары у женщин перехватило дыхание, лица мигом взмокли. Они с большим трудом рассекали зеленый полумрак, идя по коридору из мохнатых ветвей между стенами запотевшего стекла.
— Я понимаю его, — сказала Лора, — хотя и не разумом…
Она пребывала в каком-то угаре.
— Я понимаю его, даже когда не могу с ним согласиться.
Другая женщина с усилием перевела дыхание.
Войдя в дом, девушка приложила руки к вискам, наслаждаясь прохладой. Когда она не могла его понять, она за него молилась, хотя в последние ночи счастье лишало ее дара речи, а молитве больше способствует состояние противоположное.
Тем вечером мистер Боннер вернулся в свой полный роз дом рано, по новому обыкновению, и первой ему встретилась племянница, которая проходила по холлу, направляясь с каким-то поручением в кладовую. В способах выражения привязанности торговец тканями был приверженцем строгого соблюдения некогда заведенных ритуалов, поэтому чопорно поцеловал ее и заметил:
— Наконец-то пришло известие от экспедиции — сегодня, пакетботом из Ньюкасла. Они у Сандерсона. Или уже покинули его владения. Сейчас как раз должны быть на пути в Даунс. Так-то вот, — добавил он чуть пренебрежительно, или же так оно прозвучало.
Правда заключалась в том, что мистера Боннера злило любое вторжение в распорядок дня, даже долгожданные события или новости.
— Все в добром здравии? — спросила Лора.
— Все в хорошем настроении, — поправил ее дядюшка. — Говорить о здравии пока рано. Сейчас-то они жируют.
Как приятно находиться в собственном доме и знать, что никакие страдания в ближайшее время тебя не ожидают!
Девушка направилась прочь по каменному коридору. Звуки шагов раздавались холодно и бесстрастно.
— Ах да, Лора, вместе с моим письмом пришло и твое. Написано той же рукой, мистером Фоссом. Бери скорей.
— Письмо, — проговорила она, ничуть не удивившись, взяла конверт и отправилась по делу.
Выполнив намеченное, Лора Тревельян пошла прямиком к себе в комнату, которая хотя и была открыта для тетушки и для кузины, уже вмещала в себя столь многое из ее тайной жизни, что лишних секретов не боялась. Лора села, сломала неуклюжую печать, развернула бумагу и принялась читать.
Вечером, за десертом, они обсуждали полученные новости, и миссис Боннер спросила:
— Можно ли судить по письму мистера Фосса, что он наконец доволен тем, как идут дела?
Миссис Боннер полагала, что люди вечно всем недовольны, разумеется, исключая саму себя.
— Да-а, — протянул ее супруг с таким видом, словно хотел сказать «нет». — Как я понял, ему сильно не по нраву участие Джадда, особенно теперь, когда он встретился с ним лично и не нашел причин для возражений.
— Что за человек этот Джадд? — спросила миссис Боннер.
— Насколько я могу судить со слов Сандерсона, очень спокойный, очень разумный. И храбрый как лев! Джадд наделен исключительным мужеством и физической силой.
— Все ясно: мистер Фосс возражает против льва! — заявила Белла.
Подобные разговоры наскучивали ей довольно быстро, и забавы ради она порой строила из себя глупую маленькую девочку. Вот и сейчас она упоенно лакомилась ранними персиками, позабыв о подобающих леди манерах, и с ее пальцев вовсю капал сок.
— Потому что лев вполне может им закусить! — хихикнула Белла. — Впрочем, я этому льву не завидую — кому нужны сплошные кости да черные волосы!
— Белла! — Ее мать нахмурилась.
Подумать только, уже невеста, а персики есть так и не научилась…
Мистер Боннер подвигал челюстью так, будто во рту у него персиковая косточка.
— Может быть и так, — одобрительно кивнул он, и сам готовый расставить сеть, чтобы помочь этому льву. — А что за впечатление, — продолжил он, — сложилось у вас из Лориного письма?
— Какого такого письма? — не поняли миссис Боннер и Белла.
— Мистер Фосс был настолько любезен, — проговорил коммерсант, — что написал Лоре той же почтой. Разве ты не поделилась новостями, Лора?
Молодая женщина чуть подвинула тарелку с пушистой кожурой персиков, при таком освещении почти кровавой.
— Да, я получила письмо, — ответила она. — Даже скорее краткую записку. Заверения в дружбе и общие любезности, новостей особых там нет. Мне и в голову не пришло делиться с вами подобной безделицей.
Мистеру Боннеру почудились в племяннице признаки необычайного смятения, и он принялся размышлять, не стоит ли причинить ей боль — и ради ее блага, и ради семейного спокойствия. Помимо исправительной функции, домашнее насилие бывает порой легким и приятным видом спорта…
Сразу после этого они отодвинули стулья и вышли из-за стола.
Дни продолжали наливаться той чувственной красотой, которая уже была им присуща. Конечно же, я знала, говорила себе Лора Тревельян, и все же оставалась в замешательстве. Тому весьма способствовали огромные распустившиеся розы, опьянявшие своим ароматом незваного гостя, который осмелится пройти под шпалерами, и слишком спелые, слишком тяжелые плоды, трепещущие посреди узких длинных листьев, падающие на землю. В жесткой, как проволока, траве ноги попирали живую и при этом восхитительно податливую, пахнущую персиками плоть.
Она закрывала глаза и ехала на север с ним рядом между невысокими холмами, то зелеными и мягкими, где по бокам лошадей шуршали тонкие листья молодых злаков, то твердыми и синими, как сапфиры. Двое визионеров двигались вперед, зубы их ослепительно сверкали на солнце, и лица мужчины и женщины, от любви утратившие черты различия, естественно, были повернуты друг к другу, и время от времени они замечали столь неуместно личные образы. То, о чем они говорили, еще не превратилось в речь, еще только витало в воздухе, в шуршании листьев, в жизнерадостных криках птиц. Они ехали, и вся металлическая упряжь сплеталась воедино — к примеру, стремена и мундштуки во рту у лошадей. Кожа также была в их путешествии не менее сильным источником ощущений, и по вечерам голова буквально проваливалась в подушку теплого, мокрого седла. Руки незрячих отполировали луки настолько, что они стали гладкими, как слоновая кость.
Для Лоры Тревельян то было время огромного счастья, пожалуй, единственного за всю жизнь. Разумеется, мир, от которого она скрывалась под опущенными веками, знал множество способов, как ей навредить — стоит только открыть глаза. Но она их не открывала.
Кроме как чтобы написать письмо. Внезапно она поняла, что так и не ответила Фоссу.
Однажды после полудня она села за свой стол. Шторы были задернуты. Даже сюда проникал господствующий аромат сезона — цветущих роз, увядающих роз, с ноткам