и гвоздики. Девушка взялась за перо. Писать оказалось гораздо легче, чем она ожидала, точно к ней пришло виртуозное мастерство. Падали осколки мрамора, и стило высекало в камне слова — глубокие и окончательные.
Высушив чернила, Лора Тревельян сложила письмо и запечатала, потом всплакнула и почувствовала облегчение. Она полежала на кровати в зеленом полумраке задернутых штор, пока не появилась горничная и не спросила:
— Почему бы вам не спуститься, мисс? Заходила жена судьи Смарта, теперь вот миссис Прингл с мисс Уной в бледно-розовой шляпке.
И тогда девушка, не столь давно едва выносившая прикосновения своей горничной по причине буквально физического отвращения, кое испытывала при любом телесном контакте, внезапно обхватила обеими руками располневшую талию женщины и спрятала лицо в переднике, возле спящего ребенка, чтобы выразить чувства, о которых не расскажешь словами.
— Ах, мисс! — всполошилась Роуз Поршен больше от изумления при виде этой странной выходки, чем от ощутимого толчка в живот.
Позже обеим будет приятно вспоминать об этом сближении, но сейчас девушка, осознав, что совершила нечто несуразное, вскочила с кровати и бросилась переодеваться в нарядное платье.
Уна Прингл, сидевшая в гостиной на туго обтянутом скользком кресле, лицом к лестнице, заметила Лору первой. Девушка величественно спускалась по ступеням вниз, вниз, вниз. Сегодня, как и во все последующие дни, она будет истинной хозяйкой положения. Уна Прингл задохнулась. Лора Тревельян всегда вызывала у нее неприязнь, теперь же стала ей окончательно ненавистна.
Восемь
Высокие травы почти высохли и при дуновении ветра вздыхали уже более резко. Ветер сгибал их рыжеватыми волнами, на гребнях парили последние уцелевшие цветы, усыхали и тонули в зыби. Весь день лошади и скот плыли по морю трав. Бочонки на спинах мулов качались и булькали. Ночью животные вволю паслись в напитанной росой траве, а люди видели сны, в которых волны трав и сновидений сливались воедино. Собаки сворачивались клубком в зарослях, дрожали и щерились, качаясь на волнах своих собственных снов.
Именно собаки первыми подтвердили догадку немца о том, что экспедиция приближается к Джилдре. Однажды вечером они начали подвывать, проявлять беспокойство и все чаще задирать заднюю лапу. Внезапно морды их вытянулись, глаза полезли из орбит: сперва в высокой траве мелькнули хвосты, затем и тела незнакомых собак. Сойдясь в напряженной тишине, две группы животных принялись ходить кругами, будто ожидая сигнала.
Члены экспедиции прикрыли глаза от солнца, приложив ладони к широким полям шляп, и в итоге один из них, конечно же, мистер Джадд, заметил всадника, едущего к ним навстречу по высокой траве. Все, не отрываясь, глядели на человека в ореоле красного света, плотно сжимавшего бедрами бока крепкой гнедой лошади. В седле он держался настолько уверенно, что все сразу поняли, кто здесь хозяин. Вскоре стало видно, что и сам он по масти близок к своей лошади — в лучах вечернего солнца его кожа отливала красным и коричневым. Он придержал лошадь, и та недоверчиво фыркнула.
— Меня зовут Бойл, — объявил человек с толстыми губами и протянул недрогнувшую руку.
— Из Джилдры, — прибавил Фосс.
— Все верно.
На этом обмен любезностями завершился, Бойл развернул лошадь и повел отряд по той же тропе, которую только что проложил. Вереница потных лошадей, послушных мулов, неповоротливых коров и обгоревших, томимых жаждой людей направилась к Джилдре. Когда они добрались до поселения, небо на западе стало кроваво-красным. Впереди лежащая местность почти утонула в сумерках, из которых выбежали какие-то люди, тощие и черные как палки, чтобы принять поводья из рук прибывших. В небо поднимались дым, выбитая копытами пыль и ночные испарения земли. Все смешалось, и надвигающаяся тьма вовсе не сулила спокойствия.
Брендан Бойл принадлежал к тому типу мужчин, которые стремятся избавиться от малейших признаков высокого положения, доставшихся им при рождении, ибо находят их оскорбительными и не желают нести на себе это клеймо всю жизнь. Поэтому хозяин подпирал ножки стола сочинениями Гомера, а другими книгами, унаследованными или даже купленными им самим в идеалистичной юности, теперь промокали лужи; в лучшем случае ими пренебрегали все, за исключением мух, пыли и плесени. В этом доме или, скорее, лачуге из горбыля с огромными щелями в стенах, поочередно пропускающими свет солнца и звезд, ирландское столовое серебро соседствовало бок о бок со щербатым чугунком, причем зверские вмятины на первом, казалось, были нанесены в отместку за его изящество. На земляном полу валялись хлебные крошки и корки. Птицы и мыши растаскивали, что могли, но некоторые объедки залеживались и со временем обращались в камень или же растирались в пыль мощными ногами тех черных женщин, кои соответствовали примитивным потребностям Брендана Бойла.
— Это — мой особняк, — указал хозяин, взмахнув фонарем так, что комната покачнулась, и на щеках у него вспыхнули ямочки. — Предлагаю вам, мистер Фосс, и одному-двум вашим людям застолбить себе места прямо на полу и порадовать меня беседой. Остальные пусть наслаждаются роскошью своих палаток. Тут полно аборигенов, лопающих от пуза мое мясо и хлеб, они-то им и подсобят. Эй, Джем, где ты, черт побери? — проворчал он, потом крикнул и вышел за порог, заставив траву и деревья бешено крутиться в тревожном свете качающегося фонаря.
Фосс и Пэлфримен, оставшись в похожей на скелет лачуге, среди запахов черствого хлеба и утренней золы, ничуть не жалели о том, что это последний приют цивилизации.
Позже, разделив с гостями кусок солонины и немного холодного картофеля, который швырнули на край стола две визгливые и нагие, как ночь, аборигенки, хозяин завел долгожданный разговор, точнее, принялся исторгать из своего все еще красивого горла глыбы слов и взглядов, которыми отвык делиться с людьми с тех пор, как поселился среди этих необъятных просторов.
— Уж десять лет как я приехал в эту, так сказать, страну, — начал Брендан Бойл, жадно лакая ром, к которому имел явное пристрастие, из уродливой жестяной кружки. — Справляюсь я неплохо, — заявил он, восторженно наблюдая, как болтается в кружке напиток, — не хуже прочих, и дальше станет еще лучше. В конце концов выяснилось, что меня привлекает лишь явное убожество моей обстановки. Многие отказываются понимать. Им невдомек, что желание познать глубины своей мятежной натуры не просто непреодолимо — оно еще и жизненно необходимо.
Бойл расстегнул рубаху, обнажив волосатую грудь, склонился вперед, обхватил голову обеими руками и кривил губы, выпуская наружу слова или же своих демонов.
— Очистить как луковку до последнего листа, — зевнул он. — И все равно за ним скрывается еще один слой, потом еще, совсем уже тонкий. Конечно, у каждого своя навязчивая идея. Вас, как погляжу, неудержимо тянет преодолевать большие расстояния. По сути, та же самая тяга к страданию, только на более глубинном уровне. Уверяю вас, — проговорил он, упруго ударив по столу двумя пальцами, — к западу отсюда вам будет где развернуться! Вволю натешитесь среди камней и терний. Где-где, а в Центральной Австралии любой желающий сможет отслужить старую добрую мессу с черепом аборигена и собственной кровью! Будь я проклят! — рассмеялся Бойл и со вздохом добавил: — О господи!
Пэлфримен нетерпеливо поерзал и заявил, что будет ложиться, и Фосс, мрачневший на глазах, согласился, что идея хороша.
— Валяйте, если это все, на что вы способны… — буркнул Брендан Бойл и сплюнул на пол.
Оба гостя расстелили одеяла, где сидели, хозяин же вышел отдать последние распоряжения. Строение дома было таково, что ночью он напоминал перекошенный скелет, и Фосс долго лежал, глядя на звезды по другую сторону этой костяной клетки.
Тем временем Бойл вернулся и прошел в соседнюю комнату — закуток за камином, который имел честь называть опочивальней. Он долго возился, издавал звериные звуки и исследовал темноту на предмет ее типичных черт. Казалось, его постель была полна хихиканьем.
Пэлфримен уже спал, Фосс продолжал смотреть на беспокойные звезды до тех пор, пока окончательно не утратил связь с реальностью.
На следующее утро, когда хозяин и почетные гости стояли рядом на веранде, стало возможно сравнить обоих мужчин — по крайней мере, их внешний облик, поскольку души теперь были надежно закрыты. Брендан Бойл напоминал большую, шершавую красную картофелину — правильной формы, твердую, покрытую густой красной же пылью, подобной патине, под которой он с удовольствием скрывал остатки аристократизма. Они еще читались в чертах лица и наклоне головы, ведь избавиться от них совсем вряд ли представлялось возможным, к его большой досаде и печали. Зато руки во время беседы или в иные моменты постоянно оглаживали друг друга, втирая красную пыль в кожу предплечий. Вероятно, он делал это не без удовольствия, однако при дневном свете холодные зеленые глаза ничем не выдавали его чувств.
Рядом с хозяином, на кое-как сколоченной и неструганной веранде, стоял немец, также надевший непроницаемую маску. Солнце и ветра заставили его почернеть, пожелтеть и иссохнуть, и теперь он напоминал некий корнеплод, заготовленный для таинственных и мистических целей. В то время как один мужчина состоял из чувственных форм, предназначенных для прикосновений, трения плоти о плоть, второй вряд ли на это годился, разве только в случае чрезвычайной необходимости и с крайней осторожностью. Фосс стоял, облизывая губы, и одним только видом начисто отвергал родство со всеми иными представителями рода человеческого. В присутствии почти любого из своих компаньонов, особенно же в компании Брендана Бойла, его больше манил окружающий пейзаж — волнующееся море трав, серо-черные искореженные деревья, необъятное ярко-синее небо, и в окружении всего этого Фосс непременно становился его центром.
Мужчины явно ожидали чьего-то появления. Хозяин покачивался на краю веранды и от досады, что приходится медлить, рисковал утратить равновесие и свалиться вниз. Легкие, однообразные и в то же время неуклюжие движения придавали ему изрядный комизм.