— В качестве надежных провожатых и верных компаньонов эти люди никуда не годятся, — проговорил Бойл. — Как и все аборигены: когда им наскучивает быть людьми, они улетучиваются с ветром или обращаются в ящериц. Зато эти двое неплохо знают соседние племена и местность к западу отсюда. Либо же говорят, что знают. Разумеется, критерии истины могут варьироваться… Ах да, совсем забыл! Вы же не понимаете их языка. Дугалд (тот, что старше) немного говорит по-английски. Только вряд ли вам это поможет.
— В общем и целом, — заметил Фосс, — необходимо уметь общаться и без знания языка.
Мужчины переглянулись и нахально рассмеялись друг над другом — лица их перекосились, глаза сощурились. Каждый считал, что именно он взял верх.
Не успели они совладать с собой, как из-за угла дома вышли двое аборигенов. Их босые ступни шлепали по земле тихо, но уверенно, и немец сразу понял: так они заявляют свое право собственности.
— Ну что же, раз они удостоили нас своим присутствием… — начал Бойл, который вовсе не обладал таким уж скверным характером; если он и повышал голос до рева, то лишь потому, что обращался к местным и хотел добиться полного понимания. — Ты, Дугалд, и ты, Джеки! Я говорить, что мистер Фосс идти далеко-далеко, — он махнул рукой в сторону запада, — искать новый страна, делать хорошо всем нам, черным и белым парням. Ты держаться мистер Фосс, слышишь? Держаться до последнего, старый плут!
Бойл засмеялся и произнес несколько фраз на языке аборигенов, с сильным английским акцентом, причем оба черных внимали с той же вежливостью, с какой выслушивали любые его указания.
Старший туземец держался весьма серьезно и церемонно. Одет он был в старый пыльный фрак, у которого отсутствовала одна фалда. Черную кожу, с годами превратившуюся в сетку четких серых морщин, почти ничего не сковывало, за исключением повязки из обработанной коры в соответствующем месте. Похожая повязка слегка прикрывала и его юного собрата, Джеки; в остальном же последний был совершенно наг, обладал лоснящейся кожей и сплюснутыми чертами лица. Он робел, словно девушка, отводил взгляд и в то же время впитывал малейшую подробность, слушал всей кожей и дрожал от волнения. Обращаться к юноше напрямую не представлялось возможным: за него всегда говорил Дугалд.
При других обстоятельствах Фосс с удовольствием побеседовал бы с этими созданиями. Оставшись с ними наедине, он стал бы общаться при помощи жестов и молчания, ведь постижению подлежит даже пыль, а зарубки на «палочке гонца» после нескольких часов вдумчивого изучения можно преобразовать в послание. Однако в присутствии Брендана Бойла немец был жертвой своего европейского или общечеловеческого наследия. Он спустился по шатким ступенькам, подошел к старику привычной решительной походкой и сказал:
— Это для Дугалд.
Немец протянул ему медную пуговицу от военного мундира, случайно завалявшуюся в кармане.
Старик замер, держа подношение обеими руками, словно отчасти постиг мистицизм белого человека. Он вполне мог быть разумной палкой, зола на которой уже успела остыть после очищения огнем, — таким деревянным казалось его старое, обожженное тело, присыпанное серой, сыпучей золой. В глазах его клубилась то ли память о древних мифах, то ли просто дым.
Юнец, напротив, по-звериному оживился. Кожа его блестела в лучах солнца, из горла лились звуки непонятного языка. Он хихикал и постоянно сглатывал. Медную пуговицу он готов был съесть.
Фосс спохватился, снова сунул руку в карман и протянул Джеки свой складной нож.
— Na, Junge[11], — проговорил он дружелюбно и в то же время торжественно.
Джеки не стал принимать подарок из чужих рук, минуя своего наставника, а потом задрожал от радости и уставился на нож.
Фосс также преобразился. Бесчисленные складки его черных брюк словно были высечены из камня и запечатлены в вечности.
Для Брендана Бойла сей эпизод стал полной неожиданностью, если не сказать нелепостью, и ему не терпелось поскорее с ним покончить. Он ткнул старика в плечо и произнес:
— Очень ценная пуговица. Смотри, не потеряй!
После чего сплюнул и поправил на себе одежду.
Бойл предложил Фоссу посвятить утро осмотру отобранных для экспедиции овец и коз, которые паслись у водопоя в паре миль к северу от поселения. Фосс согласился. Вскоре стало ясно: они с хозяином пытаются подладиться друг под друга. Таким образом каждый надеялся скрыть равнодушие к своему спутнику, хотя оба прекрасно осознавали, что удается им это плохо. Впрочем, неприязни они тоже не испытывали. Несмотря на чудачества, недругов у Брендана Бойла не имелось, сам же он был неспособен долго питать неприязнь ни к кому, кроме себя.
Они покинули захолустное поселение, с неряшливостью которого Фосс смирился так же легко, как принял некоторые особенности характера его хозяина. Затянутый дымом пейзаж вовсе не был ему противен, наоборот, казался по-своему трогательным. Столбы голубого дыма, плоское длинное облако над ними и клочья закоптелой травы навевали мысли об эфемерности твердой земли, хижин и палаток, железа и мешковины, плоти и костей и даже самого довольно упитанного Брендана Бойла. Они выехали из нагромождения серых сараев, миновали несколько ганья[12], возле которых стояли женщины и маленькие рыжеволосые мальчики с игрушечными копьями. По коже аборигенов вился дым, пронизывая ее насквозь. Желтоватая женщина кормила отвисшей грудью щенка.
— Грязные попрошайки, — закашлялся от дыма Бойл, — но без них тут не управиться.
В ответ на столь справедливое, по мнению хозяина, замечание Фосс промолчал.
Спутники ехали все дальше, оба в шляпах и с бородами, ничуть не походившими на маскировку. Среди равнины приглушенных цветов они смотрелись жалко, даже если были на переднем плане. Их крупные лошади казались мелкими, как пони. Над всем царили свет и пространство, которое, в конце концов, есть лишь скопление света, и стаи какаду взрывались вспышками грохочущего и визжащего, белого и зеленовато-желтого света. Деревья тоже представляли собой лишь мираж, потому что быстро превращались в тень, каковая является еще одной формой постоянно меняющегося света.
Позже, когда воздух начал густеть, двое всадников приблизились к пресловутому водопою — череде водяных, точнее, грязевых ям или заболоченных низин, откуда взлетело несколько важных пеликанов, оглашая окрестности протяжными звуками, похожими на скрип корзины.
— Вон они, овцы, — указал владелец поселения.
Сперва эти грязные опарыши едва виднелись среди желтой травы, потом зашевелились, двинулись кругом, затопали ногами.
— Суровые животины, — заметил Бойл, — как и ваше предприятие, кстати. Я рад, что за него взялись именно вы, — добавил он, шмыгнув носом, как мальчишка.
— Убедить других в необходимости своих потребностей практически невозможно, — проговорил Фосс. — Считаете ли вы, что вчера ночью были достаточно убедительны, когда пытались объяснить нам свои?
— Я? Что?! — воскликнул Бойл, гадая, не отличилось ли вчера его глубинное «я» какими-нибудь недостойными признаниями или даже действиями. Он подозревал нечто подобное, но вспомнить не мог ничего. — Знаете, ночные откровения сильно разнятся с тем, что человек говорит при свете дня.
Он возмутился и покраснел, тщетно пытаясь восстановить в памяти тот разговор.
— Понятия не имею, о чем вы говорите, — заключил Бойл.
В такое спокойное и благодатное утро Фоссу не захотелось возвращаться к вчерашней беседе.
Тем временем заросшие желтоватой шерстью овцы толклись и бродили кругами. Двое пастухов-аборигенов стояли вдали и не выказывали ни малейшего желания подойти ближе.
— А вон там, полагаю, козы, — указал Фосс.
— Что? Ах да, козы, — ответил Бойл.
Около сотни этих животных собралось на дальнем берегу второго водоема, они карабкались и соскальзывали со стволов поваленных деревьев, тянули шеи за листвой, почесывали рогами труднодоступные места тушки, бодались друг с другом или сонно жевали жвачку. При появлении всадников козы не знали, бежать им или нет, поэтому стояли с улыбками на губах, с вежливым любопытством вглядываясь в лица и в души людей.
— Потомки дикой козы, — довольно сердито сообщил Бойл.
— Возможно, — ответил Фосс, которому козы нравились.
Старая коза смотрела на него так пристально, словно смогла постичь его тайну: он человек лишь обликом. Фосс протянул было руку к тонкой бороде, и коза ринулась прочь вместе с остальными животными, радостно блея и роняя черный помет.
— Пойдемте, — позвал Бойл.
Фермер с удовольствием придрался бы к чему-нибудь и раскритиковал немца, однако тот укрылся под покровом доброжелательности. Возвращаясь домой, Фосс расспрашивал о местной флоре и фауне, причем был безупречно тактичен. На лице его играла ровная улыбка, в уголках глаз собрались добродушные морщинки.
Однако Бойл знал: не все так просто. Он ехал, отвечая на вопросы немца, и при этом рассеянно постукивал по плечу лошади поводьями. Оставшиеся дни пребывания экспедиции в Джилдре Бойл тщетно пытался отыскать хоть какой-нибудь ключ к личности и намерениям ее главы, вглядываясь в лица спутников немца. Если они и знали, то скрытничали, или же их околдовал знойный, выгоревший пейзаж. Выполняя всевозможные поручения, которых бывает много при сборах в дорогу и во время отдыха, люди словно и не жили своей жизнью, либо она протекала в сокровенных глубинах их душ. Взять, к примеру, Пэлфримена: в широкополой шляпе он выглядел совсем жалким, и белый платок, повязанный вокруг шеи, чтобы прикрыть горло, лишь обнажал его невинность и деликатность. Суетливый пожилой мужчина выезжал верхом в сопровождении мальчишки Робартса или одного-двух туземцев за материалами для орнитологической коллекции, которые затем потрошил и выделывал по ночам. Пэлфримен был сама простота. Другие члены экспедиции тем временем смазывали ружья, чистили седла и сбрую, точили топоры или пришивали пуговицы.