ает о недавно обнаруженной на дереве платформе и о переселении душ аборигенов, потому как он с мечтательным видом прошептал:
— Вы видели, как она взлетела, мистер Джадд, когда Джеки раскинул руки?
— Видел что? — не понял тот.
— Белую птицу, очень быструю.
— Ну вот, у тебя начались видения!
Парнишка хихикнул и хлопнул лошадь поводьями по холке.
— Разве вы ее не видели? — упорствовал он.
— Не-а!
Бычок впереди споткнулся и упал, они бросились подталкивать его и пинать, пока тот не поднялся. Когда он снова пошел, Джадд вернулся к разговору:
— Лучше бы тебе рассказать о своем опыте с птицами мистеру Фоссу. Ему будет интересно.
Если уж воск должен быть воском, то кто сможет удержаться, чтобы не стиснуть его в кулаке, а Джадд был всего лишь человеком.
— Только не мистеру Фоссу! — заявил Гарри. — Ни за что!
— Мистер Фосс понимает в таких вещах, — улыбнулся Джадд.
— Потому и не скажу!
— Или же он будет вечно над тобой глумиться.
— Да, — ответил Гарри.
Очевидно, фигура Фосса заключала в себе все возможные варианты развития событий.
Джадд сделался молчалив, как кусок кожи. Ему хотелось что-нибудь подарить парнишке, и он вспомнил про лупу с ручкой из эбенового дерева, которую хранил много лет в замшевом мешочке.
Они ехали вверх по склону, тонули в вековечной пыли и спотыкались о камни, и тут Джадд что-то снял со ствола дерева.
— Держи, Гарри, — сказал он и протянул сжатую ладонь. — Вот тебе подарочек.
В отсутствие лупы он был вынужден довольствоваться тем, что есть.
— Что там? — спросил мальчик, осторожно касаясь волосатого кулака.
— Нет, — рассмеялся Джадд, краснея под слоем грязи. — Закрой глаза, открой рот!
Когда Гарри послушался, он положил ему в рот кусочек смолы.
— Ай! — вскрикнул парнишка, скривившись.
— Не плюй, — предупредил Джадд. — Попробуй пожевать.
Он сунул себе в рот такой же кусочек, чтобы доказать его съедобность.
Они ехали и жевали смолу, которая была почти совсем безвкусной, разве что немного горчила. И все же теперь между ними стало больше общего — смола и процесс ее пережевывания объединяли, успокаивали. Разъезжая по сверкающему склону, они осторожно подталкивали ослабевший скот пальцами ног, пока Гарри не поднял взгляд и не увидел на скальном выступе Фосса, смотрящего не на него, а вдаль.
Парнишка глядел на него во все глаза, и солнечные лучи, отражавшиеся от окрестных скал, создавали впечатление, будто немец вот-вот растворится в свете. Фосс сидел на вершине безупречный и бесплотный, словно какое-нибудь божество.
— Нам туда никогда не подняться! — мрачно пробормотал Гарри Робартс.
— Вряд ли он этого хочет, — заметил Джадд.
Парнишка готов был спрыгнуть с лошади и мчаться наверх, обдирая коленки. Устыдившись своего непостоянства, он тут же выплюнул остатки горьковатой и теперь такой неприятной смолы.
— В самом конце я стану к нему ближе всех! — воскликнул Гарри. — Буду сидеть под платформой. Буду учить языки.
— Ты сбрендил! — заявил Джадд.
От сказанного стало неловко обоим, потому что либо это была правда, либо полуправда, и неизвестно еще, что хуже.
— Сбрендил, — повторил Джадд, ударяя лошадь грязной ладонью. — Сперва птицы, теперь вот языки. Какие же языки ты выучишь, Гарри? Немецкий? — рассмеялся он натужно.
— Не важно, могу немецкий, могу любой другой. Я научусь говорить так, чтобы мистер Фосс понимал меня, и расскажу ему о том, что у меня внутри.
— Какая же у тебя цель? — спросил Джадд, глядя на недоступную скалу.
Он помрачнел.
— Я не умею ни писать, ни говорить. То ли дело мистер Лемезурье! Он все записывает. Я видел его книжку.
— Неужели? И что он там пишет?
— Откуда же мне знать? — рассердился Гарри. — Я умею читать только большие буквы.
Мужчина и мальчик продолжали трудный подъем, сидя на одинаковых лошадях.
— Он ведет путевой дневник, — наконец решил мужчина. — Как мистер Фосс.
— Вовсе нет, — сказал парнишка. — Не тот у него вид. Я смотрел, как он пишет.
— Полагаю, когда-нибудь мы увидим, — вздохнул мужчина.
— Не мы, — усмехнулся парнишка. — Это увидит пустыня — страницы будут летать, пока их не сожжет солнце. Нас тут уже не будет.
— Я не умру! Хотя не очень-то умею читать, — процедил мужчина сквозь зубы.
— Все мы умрем.
— Гарри, ты сбрендил! — вскричал Джадд.
— Знаю, я немного простоват, — признался парнишка, — и не умею говорить хорошо.
Гарри даже позабыл про Фосса, и когда снова поднял взгляд, тот уже ушел, оставив после себя лишь солнечные мечи, вонзающиеся в кварц и в длинное, мягкое облако небесной пряжи, которое и представить трудно тем, кто слишком долго смотрел на грязные шкуры своих убогих овец. Впрочем, за день облако и само запачкалось и выросло, сделавшись совсем неприглядным.
К вечеру люди, лошади, мулы и коровы перевалили за хребет и собрались в том месте, где лощина соединялась с руслом пересохшей реки.
— Наверняка пойдет дождь, — говорили люди, чьи глаза и потрескавшиеся губы уже блестели от влаги; лошади удрученно ржали, тупые морды коров нюхали воздух.
В надежде, что река наполнится водой, лагерь решили ставить прямо там и подняться вверх по склону в случае необходимости.
— А как же быть с овцами? — вспомнил Пэлфримен.
Фосс избавился от овец одним взмахом руки:
— Придется их бросить, они не справляются. Время дорого!
Дождь тоже грозил обернуться потерями во времени, и он мрачно поглядывал на тучи, влага из которых вскоре освежит и его самого.
— Если их кормить и поить как следует, овцы пойдут быстрее, — заявил Джадд.
— Нет, — ответил Фосс. — Нет! Их слишком мало. Оно того не стоит.
Коричневое небо прорезала зеленая вспышка молнии.
— Овцами придется пожертвовать! — закричал немец, перекрывая раскаты грома и вдыхая предгрозовой воздух до тех пор, пока едва не лопнул. Потом добавил, исходя из соображений практичности: — Ничто не мешает Ральфу и Тернеру заколоть парочку про запас. Мясо мы высушим и возьмем с собой.
Скалы содрогнулись от грома.
— Нужно предупредить Ральфа! — продолжал кричать немец, обращаясь к тем, кто расстегивал подпруги, развязывал узлы, стреноживал лошадей или натягивал жалкие куски парусины, прикрывая нежелание возвращаться на кряж. — Дайте подумать, — проговорил Фосс, ликуя вместе с бурей.
Особенно беспощаден бывал он к проявлениям людской слабости, и теперь, посреди этой коричневой бури, мог обвинить в ней почти любого.
Затем, как ни странно, он передумал.
— Лучше поезжайте вы, Фрэнк, — велел он Лемезурье, обратившись к нему с заговорщицким видом.
Фосс давно уже понял, что молодой человек обладает изрядной силой воли или даже одержим демоном, похожим на его собственного. Кривясь в одобрительной улыбке, от вспышек молний губы немца отсвечивали зеленым.
Лемезурье в ответ не улыбнулся, молча сел на все еще оседланную лошадь, точно того и ждавшую, и уехал.
Кобылу пришлось подгонять. Та карабкалась обратно на кряж с понурым видом, неуклюжая словно мул, ибо лошади перенимают от человека более рациональную модель поведения, а мулы себя этим не утруждают. Человек и лошадь двигались сквозь неуместные бурые сумерки, наступившие на два часа раньше положенного времени. Тучи опустились так низко, что стало видно их фактуру — грязные пучки кружились вихрями, растрепывались от ветра и рвались об вершины скал. Гром рокотал с мощью камнепада, временами всаднику приходилось нагибать голову, чтобы избежать столкновения с надвигающейся бурей, и в такие моменты поля шляпы ничуть не защищали, напротив — били по глазам.
И тогда он сдернул шляпу и сунул в седельную сумку.
Тотчас же спутанные волосы заструились на ветру, обнажив бледный лоб, и Лемезурье почувствовал, как с него свалилась часть людского бремени. Ветер врывался в рот и спускался по чуткой трубке горла, пока не овладел им окончательно; сердце стало громом, изорванные нервы молний исходили из его собственного тела.
Он успел доехать до дальнего края хребта, начать спуск и запеть песню угнездившейся в нем бури, и тут пошел дождь: сначала захлестал отдельными струями, потом разом хлынули холодный серый свет и твердые капли, погрузив всадника в свое таинство, и тот растекся, побежал ручьями, впитался в уста земли, то замедлялся, то ускорялся, но снова и снова зачем-то становился одним целым, подчиняясь мощи чужой воли.
Ангус и Тернер, которые заползли под каменный уступ, образующий неглубокую, неудобную пещерку у подножия горы, выглянули наружу и в сумерках увидели на склоне Лемезурье. Они окликнули его, и Фрэнк направил к ним свою осторожно ступавшую кобылу.
Лица троглодитов блестели, как и скалы вокруг, потому что они промокли, не успев добежать до укрытия. У посланника, проехавшего сквозь тучи, их человеческая природа вызвала чувство гадливости. Овцы сбились в кучу и ежились от дождя, причем многие выглядели так, словно уже никогда не поднимутся. Козы льнули к скалам и кустам, чрезвычайно возмущенные проливным дождем.
Лемезурье передал послание, не спешиваясь.
— Стреножь свою клячу и давай к нам, Фрэнк! Тут хорошо, а утром поможешь доставить баранину в лагерь.
Благодаря каменной крыше и кучке сравнительно сухих веток погонщикам удалось развести небольшой костерок и начать поджаривать черствые лепешки и обрезки волокнистого мяса под аккомпанемент треска сучьев. Судя по глазам, они были совершенно счастливы, но лишь по человеческим меркам, поэтому Лемезурье, которому иногда доводилось приобщиться к бесконечности, не пожелал вступить в их круг.
— Нет, — ответил он, — я поеду обратно.
— Ты сбрендил! — прокричал Ангус, который научился лелеять свою ограниченность как явное доказательство здравого ума.
— Там темно! Ты свернешь себе чертову шею! — завопил Тернер, надеясь, что предупреждение только подтолкнет Лемезурье.
Снова сверкнула молния. Зеленый всадник посмотрел на лица двуногих скотов в каменной конуре. Поскольку ветер и дождь говорить не давали, он не стал ничего отвечать и развернул тощую лошадку. Лемезурье не знал, как обращаться к этим особям, в душах которых читал без труда, — слишком они его ужасали.