— Я знаю точно, — настаивал Тернер, — ведь я заглядывал в ту книжку!
— Какую книжку?
— В ту самую, в которой Фрэнк вечно пишет.
Ангус понятия не имел, что такая книга существует, однако не подал виду. Подобным образом он часто скрывал свое невежество.
— Раз уж это его личное имущество… — пробормотал он.
— Ну же, Ральф, что там, по-твоему?
У молодого человека волосы на затылке встали дыбом. Он честно пытался избежать ответа.
— И что же было в той книге? — с несчастным видом спросил он.
— Всякие безумства! — ответил Тернер. — Взорвать весь мир, по крайней мере тот мир, который мы с тобой знаем. Стишки и прочий бред.
— Поэзия бывает приятной, — заметил Ангус, вспомнив юных леди, сидящих после ужина у ламп.
— Не спорю, — поспешил согласиться Тернер, — я и сам иногда люблю ее почитать. Только вот его стишки походили, можно сказать, на куски из Библии. Они вырваны оттуда вовсе не для смысла, а со злым умыслом!
Поскольку по части умыслов Тернер изрядно поднаторел, глаза его заблестели, рот наполнился слюной.
— Знаешь, мы не имеем права делать такие сравнения! — возразил Ангус, все больше сомневаясь в своем друге.
— Ну же, Ральф! — подначил тот. — Если человек не возьмет права сам, никто их ему и не предложит.
Молодой скотовод всмотрелся в ночь, которую осветила проглянувшая луна. Черные крылья снова и снова проносились над поверхностью серебряной равнины. Конечно, это всего лишь ветер гнал облака. Впрочем, в этом путешествии его собственные мысли порой приобретали такой размах, что ему едва удавалось ими управлять.
— Вот что думаю я, Ральф, — продолжил Тернер, — имей в виду, говорю тебе по секрету, ведь мы друзья! В конце Лемезурье будет в одной лиге с Фоссом. Они — масло, понимаешь? А тот чокнутый мальчишка, Гарри, который и мухи не обидит, — тоже станет маслом, ему придется перейти с одной стороны на другую.
Ральф Ангус тряхнул своей некогда красивой головой. Так лошади отгоняют назойливую муху.
— Я не стану обсуждать мистера Фосса, — заявил он. — К тому же ни о какой смене сторон и речи не идет. Мы и так все с ним!
— Обсуждать мистера Фосса? — плюнул Тернер. — Нельзя обсуждать то, чего не…
Слюна его с шипением извивалась на углях погасшего костра, словно раскалилась у него во рту добела.
— Ты веришь в Бога, Ральф? — спросил Тернер.
— Надо думать, немногие столь несчастны, чтобы в Него не верить, — ответил праведный молодой человек.
Должно быть, Тернер репетировал эту сценку всю жизнь.
— Я не верю в Бога, — сказал он.
Вода капала в серебряной тишине.
— А только в то, к чему могу прикоснуться.
Он сердито тронул квартовый котелок.
— Думаешь, раз Фосс читал мои мысли, то может корчить из себя невесть что? Меня-то не обманешь!
— Разве ты не несчастен? — спросил Ангус, изрядно ошарашенный таким откровением.
— Разве нельзя верить во что-нибудь кроме этого? — вскричал Тернер, с тоской глядя в лицо друга, который, впрочем, отводил глаза. — Обойдусь без Бога! Он и есть дьявол, скажу я тебе, потому что завел нас в это безобразие! Вот! Вот что я думаю о проклятом мистере Фоссе!
Молодой Ральф Ангус был столь потрясен, что больше не мог полагаться на собственное мужество.
— Мистер Пэлфримен в него верит, — вспомнил он с облегчением набожной девы.
— А, — пожал плечами Тернер, — мистер Пэлфримен просто хороший человек.
Значит, его можно не принимать в расчет.
Залитые лунным светом скалы едва не раскололись от грома.
— Еще есть Альберт Джадд, — мечтательно протянул Тернер. — Ральф, он наш! Он нас выведет! Он — человек.
— Я доверяю Джадду целиком и полностью, — согласился Ангус, поерзав.
— Конечно, доверяешь! — вскричал Тернер. — Стоит только посмотреть на его руки!
В глубине души, в самой сокровенной ее части, молодой человек испытал отвращение. Доверить свою судьбу каторжнику он бы не смог. Для него это был чуть ли не верх неприличия.
Наконец он расхохотался, показав безупречные крепкие зубы.
— Что за вздор мы с тобой несем! — воскликнул он. — Полагаю, мы все чутка сбрендили.
Тернер на это не возразил ничего — он уже спал, приоткрыв рот. На губах инеем выступила белая соль, отравлявшая его сны. Он судорожно всхрапывал.
И тогда молодой человек понял, насколько дальний путь прошел от особняка в палладианском стиле и изумрудного газона до этих бесплодных земель, и осознал, что почти с удовольствием опустился до уровня своего спящего товарища. Если прежде он и видел более высокие уровни существования, чем тот, на котором родился, то лишь морщил лоб. Ангус клевал носом и удивлялся сам себе. Он мельком взглянул на Тернера. Он готов был осудить своего друга за собственные мысли. В тот же миг он обнаружил, что сидит подле каторжника, и они вместе чинят цепи для стреноживания. Цепи звенели восхитительно, как детская погремушка. Каторжник знал множество простых, но увлекательных вещей вроде всяких трюков и прибауток и даже мог свести заговором бородавку. Потом молодой человек, тотчас перейдя на другую сторону сна, наблюдал, как руки крутят веревку и ловят арканом пегую лошадь. Он научился этому в заливе Моретон, объяснил Джадд, а лошадь сопротивлялась изо всех сил, и на ее лоснящейся шее едва не лопалась жила…
После бури наступило нежное эмалевое утро. Окоченевшие от холода погонщики горделиво совершили утренний ритуал, после которого зарезали парочку наиболее годных овец, причем занимался этим Ангус, Тернер же раздавал советы с таким видом, будто и сам принимал участие. Сей навык он приобрел в Сиднее, когда был разнорабочим.
Освежевав и разделав овец на куски, они нагрузили лошадей и приготовились везти мясо через кряж, чтобы подсушить в главном лагере.
Хорошая погода и надежда на чуть более сносные условия привела Тернера в прекрасное расположение духа. Кружа подле скачущих по скалам коз, которые вроде бы должны были продолжить путь вместе с экспедицией, поскольку насчет них указаний не поступало, Тернер колотил рукой по крупу лошади и распевал:
Адью, адью, милые овечки,
Настал ваш смертный час…
— Бедняги, — добавил он, садясь в седло, — как я рад с ними распрощаться!
Пока они медленно взбирались наверх, гоня маленькое стало коз, Ральф Ангус посмотрел на коричневых овец на равнине, но обернулся лишь раз, потому как даже не стремился проявлять заботу о том, что было скорее товаром, нежели животным. Хотя этот молодой человек обладал изрядной долей порядочности, он вовсе не собирался нарушать границ приличий.
Короткое путешествие прошло без происшествий, не считая того, что вскоре всадников облепили черные мухи, польстившиеся на привязанное к седлам мясо. Тернер принялся ругаться и ерзать, в результате чего кобыла пошла боком и стала взбрыкивать. Избавления это, понятное дело, не приносило никому из них.
— Черт побери! — вскричал человек на лошади. — Сейчас кто-нибудь из нас сломает себе шею! Мухи по нам так и ползают, я прямо чую, как во мне кишат личинки! Ральф, разве на тебе их нет?
Ральф скривился. От сырой земли начали подниматься испарения, им овладела томная расслабленность, и он решил не утруждать себя ответом. Кроме того, одним из преимуществ этой дружбы была свобода выбора говорить или молчать. Животные не рассуждают. Поэтому мужчины упорно двигались вперед, принимая недостатки друг друга в благодарность за то, что при этом могли наслаждаться собственными несовершенствами. На фоне горы две маленькие фигурки имели больше сходств, нежели отличий.
Когда они наконец спустились в лагерь, выяснилось, что Фосс, Пэлфримен и мальчик-абориген отправились куда-то с научными целями и за главного остался Джадд. Каторжник тотчас же решил разделать баранину на куски поменьше и разжечь костер, чтобы одновременно ускорить сушку мяса и отогнать мух. Всем этим он занялся сам, потому что прочие не проявили ни малейшего интереса. Или же просто доверились ему.
Дождь смыл многие сомнения, и в лагере воцарился мир. По руслу реки несся бурный желтый поток. Зелень тоже стала более сочной: на переднем плане отчетливо выступили острые листья травы, вдалеке заклубилась зеленая дымка. К журчанию воды добавились тысячи звуков влажной земли, чавканья жвачки в запавших щеках коров и вздохи измученной конской плоти, наконец сытой и умудренной. Приятно запахло свежим зеленоватым навозом. Над всем этим мерцающим действом порхали невиданные бабочки. Яркость трепещущих крылышек не поддавалась описанию. Так, с помощью ритмичных взмахов, мир яви сообщался с миром сна.
Тем не менее, едва Джадд объявил, что в результате совместного воздействия солнца и дыма баранина достаточно подсохла, Фосс решил выступать на следующее же утро, хотя среди присутствующих не нашлось бы ни одного желающего прервать отдых и перестать любоваться пейзажем, лежа на спине. Что касается самого немца, то после дождя он заметно помолодел и начал шутить на тему трудолюбия. В те дни, когда свет стал зеленее и добрее, Лора Тревельян возобладала над ним до такой степени, что он принял форму человека, по крайней мере на время. Как и насытившаяся влагой земля, он наслаждался радостями брачного союза.
Вечером накануне отъезда Фосс и Пэлфримен сидели в тени бригалоу, разбирая собранные образцы. Пэлфримен возился со шкурками птиц, Фосс — с бабочками, которые поражали яркостью внутренней поверхности крылышек, при том что снаружи были однотонными. Даже будучи мертвыми, бабочки радовали глаз.
— Скажите, мистер Пэлфримен, — спросил Фосс, — скажите мне, как христианин, хватит ли у вас веры, чтобы дотянуть до рая?
— Христианин из меня так себе, — ответил Пэлфримен, держа в руках маленькую птичку скромной расцветки. — К тому же рай вполне может оказаться миражом.
— Допускаю! — рассмеялся Фосс, потому что в тот день был весел. — Я и сам настроен скептично, — признался он, обводя жестом пейзаж и разложенных перед собой мертвых бабочек, — хотя и увлекаюсь и иллюзиями, и теми, кто позволяет себя в них убедить. А вот вас, похоже, не убедишь.