Спустя некоторое время плодородные равнины, по которым они ехали, сменились зарослями плотного кустарника, потом серыми солончаками, явно не видевшими дождей. Даже редкие вкрапления кварца больше не могли украсить мрачного лона этих земель.
Поутру Тернер принялся вопить:
— Я не могу! Не могу!
Против возвращения в пустыню восставали самые ядра его подживших фурункулов. От избытка чувств десны у него кровоточили.
Если остальные едва заметили выходку Тернера или испытали легкую неприязнь, то лишь потому, что и сами ни о чем другом не думали.
Не получив должного внимания, Тернер успокоился и поехал дальше.
— По крайней мере, мы избавимся от наших черных друзей, — заметил Ральф Ангус. — Никто в здравом уме не покинет раздолья лугов ради пустыни.
— Вам-то этого не понять, Ральф, — ухмыльнулся Фосс.
— Я имею право на собственное мнение, — пробормотал молодой человек. — Но впредь буду держать его при себе.
Фосс продолжал скалиться. Плоть его иссохла до такой степени, что улыбаться он больше не мог.
Так экспедиция вступила в преддверие ада, сопровождаемая лишь стуком копыт и шелестом соляных кустов.
Этот дьявольский край сперва был совершенно плоским, потом распался на извилистые овраги — не особо глубокие, зато достаточно крутые, чтобы рвать спины животных, вынужденных перебираться через них, и выматывать тела и нервы людей в неистовой качке. Обходного пути не существовало. Овраги следовало пересечь, и они все никак не кончались. Казалось, будто весь окружающий ландшафт обратился в земляные укрепления, стремясь воспрепятствовать их дальнейшему продвижению.
В ходе штурма лица путешественников приняли отсутствующее выражение. В лиричных лугах, через которые они недавно проезжали, люди отпели остатки своей юности. Теперь, в тишине, они даже перестали подсчитывать язвы. Они почти отреклись от своих старых, плетенных из прутьев тел. К закату все очень устали. Лишь дух мерцал в глазницах. Взметнется ли он ввысь во вспышке откровения, еще только предстояло узнать.
Вечером, когда они карабкались на красный утес, одна из лошадей, точнее, худой как скелет мерин, чьи глаза стали молочно-белыми от болезни, а единственными признаками жизни были багровые язвы, споткнулся и с жалобным воплем рухнул в овраг, где так и остался лежать, брыкаясь и продолжая кричать.
И тут же все, кроме главы экспедиции, принялись ругаться, командовать или раздавать советы. Все хором. Чего они намеревались таким образом достичь, люди и сами вряд ли бы объяснили, поскольку не могли не присоединиться к несчастной лошади в этом вопле всеобщей агонии.
И тогда Фосс сказал:
— Полагаю, животное следует пристрелить, мистер Джадд.
Джадд спешился, снял со спины ружье и спустился по склону, после чего быстро покончил с бедной лошадью. Этот гуманный поступок представлялся единственным выходом, и все же, когда каторжник снял вьючное седло с трупа, дернув за кожаные ремни из последних сил, и едва не повалился назад под весом своего прежде столь мощного тела, он принялся засыпать мертвую кобылу камнями. Джадд бросал их медленно и злобно, повернувшись к товарищам широкой спиной, и камни гулко стучали по шкуре.
Пока Фосс не позвал:
— Пойдемте, мистер Джадд. Глупо тратить силы подобным образом.
Это действительно казалось глупым. И ужасным. Гарри Робартс, который успел зауважать и даже полюбить своего товарища, пришел в ужас. Впрочем, он, бедняга, был простая душа.
Едва Джадд вновь обрел привычное равновесие и вернулся к своей лошади, отряд продвинулся немного дальше и достиг довольно широкого плоскогорья, пусть и засушливого, зато ровного.
— Думаю, здесь мы и остановимся, — решил Фосс, подъехав к группе скрюченных деревьев.
Больше он не сказал ничего. Бывали случаи, когда в порыве некоего чувственного своенравия он действительно щадил чужие чувства.
В сумерках все сидели, смакуя чуть прохладную воду, отдававшую парусиной или грустью по покинутой цивилизации. Лишь Гарри Робартс бродил по пустыне, пьяно спотыкаясь, и когда взошла луна, слезы в глубоких бороздах на постаревшем лице мальчика были холодны как лед. Бессвязно бормоча и хныча, он принялся пересчитывать выпавшие на его долю благодеяния и понял, как много раз был к нему добр его товарищ, каторжник. Вероятно, от воспоминаний об этом у него особенно щемило сердце, ведь все человеческие узы неизбежно оборвутся.
И вдруг, в смешении сумерек и лунного света, мальчик понял, что смотрит в глаза зверя. На несколько секунд, пока не пришел испуг, оба застыли на месте. Потом ситуация прояснилась. Мальчик понял, что глаза принадлежат черному, сидящему на корточках в ложбине с двумя женщинами, такими же голыми и удивленными, как и он, которые пытались разжечь костер с помощью палочки для добывания огня и кучки хвороста. Позиции всех четверых были слишком уязвимы, чтобы оставаться в них и далее. Белый мальчик попятился, бормоча под нос недавно усвоенные ругательства, черный как сама ночь мужчина быстрее света метнулся в ближайший овраг, женщины со свободно болтающимися грудями последовали за ним.
Мальчик долго проклинал свое смятение и отсутствие храбрости, появления которой все ждал вдобавок к изрядной физической силе, когда раздались вопль удравших аборигенов и ответные крики вдали. Позже, рассказывая историю в лагере, он вспомнил и об отблесках второго костра немного в отдалении, тут же потушенного.
— Значит, от проклятых черных оторваться не удалось, — тяжело дыша, сообщил Гарри Робартс своим товарищам.
Из всего отряда не унывал один Фосс.
— Нет причин полагать, что эти аборигены не из здешних мест, — заявил он, — вполне может быть, что мы добрались до лучших земель.
Подобное рассуждение убедило лишь тех, кто хотел в него верить.
— До чего неразумно, — смеялся Фосс, — ударяться в панику, точно слабонервные женщины, ведь раньше мы почти не обращали на аборигенов никакого внимания!
— Тогда мы были сильны, — с жаром воскликнул Джадд, — и полны надежд!
— Уж вам-то как никому другому следует знать, насколько неразумно отказываться от надежды, — заметил глава экспедиции.
Пытаясь утешить его человеческими заповедями в этой превышающей людские возможности ситуации, утешитель укрепил лишь собственный дух.
Фосс поднял полог своей палатки и зашел внутрь, и Джадд-каторжник прошептал сквозь зубы:
— Прежде я знал, на что способен. Знал, куда меня ведут. Теперь же не знаю ничего…
После этого все ушли спать с ружьями наготове, но уснули глубоко, потому что были измотаны.
Утром мир окропила сверкающая холодная роса, и путешественники, глядя на суровое плоскогорье, почувствовали прилив сил, пусть даже и вызванный сном.
Фосс поднялся раньше всех и расхаживал с губкой, собирая росу в котелок, чтобы использовать всю возможную влагу для собственных нужд. Вскоре к нему присоединился Пэлфримен.
— Мы могли бы быть счастливы, — заметил орнитолог, — если бы не поднимали глаз и смотрели лишь на эти драгоценные камни.
— Насколько я понимаю, именно так некоторые и обретают веру, — ответил немец.
Пэлфримен, чья вера в последнее время изрядно пострадала, воспринял эту шпильку как своего рода наказание.
— Некоторые — да, — согласился он.
— Эх, Пэлфримен, до чего же вы безответный! — воскликнул Фосс. — Смирение оскорбляет человеческую природу. Мне за вас стыдно!
Поскольку Пэлфримен промолчал, немец добавил, больше обращаясь к самому себе:
— Полагаю, скоро мы узнаем, кто из нас прав.
В этом металлическом свете он мог бы еще долго унижать своего покорного друга и превозносить сам себя, потому что по утрам бывало безжалостно студено, что весьма располагало к резкой отчужденности, если бы из лагеря не раздался рев голосов. Вернувшись туда, Фосс и Пэлфримен узнали от товарищей, что исчезли топор, уздечка и последний компас — прямо из палатки, ночью.
— Это все черные, сэр! — возмущался Джадд. — Позвольте, я пойду их поищу.
— Мы не можем обвинять аборигенов без веских доказательств, — ответил Фосс.
— Доказательства я найду быстро! — заявил Джадд.
— Если наше имущество стащили не они, — желчно брызгая слюной вскричал Тернер, — а им-то это удалось бы без особых усилий — поднимай полог да бери, то кто тогда взял наши вещи?
Тернер с Джаддом вспомнили Джилдру и готовы были сказать больше, однако не осмелились. Или же побоялись Фосса? При виде крупного, дрожащего Джадда сила немца возросла.
— По крайней мере, искать аборигенов нет нужды, — нарушил неловкое молчание Пэлфримен.
Все оглянулись и увидели группу из нескольких черных, столпившихся неподалеку. Из-за света и стелющегося понизу тумана казалось, будто они стоят на облаке. Их вытянутые тела цвета гари придавали сцене первобытную чистоту, заставившую умолкнуть большинство белых и необычайно привлекшую Фосса.
— Отлично! — воскликнул он. — Вот прекрасная возможность удовлетворить вечную тягу мистера Джадда к доказательствам.
— Ничего не понимаю! — в отчаянии вскричал Джадд. — Я им сейчас покажу доказательства! Пальну пару раз прямо в гадов!
— Погоди, Альберт! Я с тобой. Грязные черномазые! — добавил безукоризненно чистый Тернер. — Только сперва ружье найду.
— Ни в коем случае! — резко оборвал Фосс. — Никаких глупостей! Пойду я, а вы ждите здесь. Na, mach[37], Джеки! — крикнул он мальчику-аборигену.
— Много чего выйдет из вашего панибратства с черными! Все как всегда! — выпалил Джадд. — Не могу я больше мечты мечтать! Мистер Фосс, неужели вы не видите, что благодаря этим бредням мы превратились в скелеты?
— Если вы бредите, то это следствие нашего неизбежного физического истощения, — чопорно ответил немец.
— А-а-а! — простонал Джадд.
Все умолкли, даже сам Джадд, пока аборигены с видом божественного превосходства взирали со своего облака, словно готовились вынести судьбоносное решение.
— Наш друг Джадд завидует моим попыткам установить взаимопонимание и доверительные отношения с аборигенами, — наконец проговорил Фосс. — Я попрошу мистера Пэлфримена пойти к ним и расследовать дело о нашей украденной собственности. Он, по крайней мере, лишен предрассудков и будет действовать благоразумно.