— Он станет моей опорой, — проговорил немец и уснул, одухотворенный смирением безупречной преданности черного мальчика и контрастом небесного совершенства. Сон увенчал его взмокшую голову короной из звезд.
Утром же выяснилось, что Джеки нигде нет.
— Наверное, пошел искать удравшую лошадь, — сперва решил Фосс, восприняв его исчезновение как должное.
— Лошадь! — вскричал Гарри Робартс. — Да наши лошади едва ноги переставляют!
— Или воду ищет, — упорствовал Фосс.
— В аду нет воды, — заметил Лемезурье.
— Джеки вернется, — сказал Фосс. — Рано или поздно.
В бурдюках еще плескалась бурая жижа, и люди бережно держали ее во рту. Они немного подождали, хотя всем было ясно, что уже не важно, вернется абориген или нет.
Одна из лошадей не смогла подняться. Грива ее расстелилась по земле, кости едва поддерживали жалкую шкуру, и когда экспедиция двинулась вперед, в животе ее в знак последнего протеста забурлили газы.
Солнце взобралось на небо, и в жилах людей закипел огонь. Головы их были точными копиями все того же золотистого зеркала. Они не могли смотреть друг на друга, страшась осознания собственных мук.
Под воздействием безжалостного жара голова Гарри Робартса наконец стала совсем непроницаемой для света. Он принял форму и суть огромного грохочущего бронзового гонга.
— Я не хочу жаловаться, — пробормотал он и содрогнулся, — только оно все никак не кончается…
И тогда последовал удар.
— Да кто такое выдержит! — вскричал он, и бронзовая обреченность эхом разбежалась по кругам тишины.
— Послушай, — сказал Фосс. — Разве ты не слышишь там, вдали?
Губы его едва двигались.
— Это мои собственные мысли, — заявил Лемезурье. — Я слышу их уже давно.
Он не стал поднимать глаз от пустынной земли, к которой они так привыкли. О большем он теперь не просил.
— Это черные дьяволы! — вскричал Гарри Робартс, гарцуя на скакуне из чистого огня.
Нередко именно недалекий мальчик видел первым, будь то вещи материальные или нет. Теперь и немец заметил в мареве сперва сгустившуюся дымку, потом и черные фигуры. Пока на значительном расстоянии. И в вечном движении. Словно обретшие плоть тени.
Фосс отважился на улыбку.
По мере продвижения экспедицию по обеим сторонам сопровождали колонны черных.
— Если побежим, — сказал Лемезурье, заметив аборигенов, — то попадем между двух огней.
Однако вроде бы ничего не свидетельствовало о том, что три колонны намерены слиться.
Пока белые с горсткой уцелевших вьючных животных и изнуренных старых лошадей устало брели по дневной жаре, черные ступали мягко и упруго. Иногда тела последних казались твердыми как дерево, иногда рассыпались в черную пыль, однако в обеих ипостасях они выражали неумолимую уверенность. Вскоре оба отряда друг к другу привыкли. Женщины подошли ближе, маяча позади мужчин. Среди них бегали собаки с длинными яркими языками, с которых сыпались бриллианты.
Лошадь задрожала, Фосс опустил взгляд на тощую холку и увидел, как из-под луки седла выползает язва. И тогда он заколебался и наконец открыл собственные язвы, которые прежде скрывал. Его пожирали черви. Над ним глумились сморщенные черви его внутренностей. И так он ехал через ад, пока не почувствовал ее прикосновения.
— Я не подведу, — заверила Лора Тревельян. — Даже если иногда тебе этого хочется, я не подведу.
Она возлагала на его язвы целебную мазь слов.
Он на нее не смотрел, потому что еще не был готов.
Невзирая на его сопротивление, во время совместной езды стремена их переплелись. На израненную холку лошади падали соленые капли жгучего пота, заставляя ослабевшее животное корчиться от боли.
Они ехали через ад, в котором пахло рождественской елкой или метавшимися на ветру волосами. Во рту у него было полно зеленовато-черных кончиков волос и изысканной горечи.
— Ты уже не владеешь собой, — сказал он ей наконец.
— Что значит владеть собой? — спросила она.
И они сблизились. Они пребывали в едином аду их общей плоти, которую он так часто пытался отвергнуть. Она облекала его нежно-белыми ножнами.
— Теперь видишь? Человек — это обезглавленный Бог, — проговорила Лора. — Вот почему ты кровоточишь.
Кровь падала на их руки горячими, густыми каплями. Но он так и не посмотрел ей в лицо…
Они подъехали к широкой равнине из маленьких круглых камешков, многие из которых явно были кварцем, ибо клинки солнечных лучей пронзали кожу камня, и из-под нее вырывался ослепительный свет. Вспышки эти, хотя и редкие, заставляли белых вскрикивать. Свет сделался невыносимо ярок. Лора Тревельян, которая пережила удары кинжалов и поострее этих, умолкла. Она отъехала в сторону и ждала.
Оправившись от удивления, люди увидели, что две колонны черных в сосредоточенном молчании собрались позади и построились полукругом. Фосс спешился и ждал. Долгое время все так и стояли и казалось, что кроме общего молчания не произойдет ничего. Вдруг в рядах черных возникла суматоха, и одного из них вытолкнули вперед. Он подошел, глядя на землю в поисках вдохновения, и Фосс сказал:
— Что ж, Джеки, я тебя не виню. Я это предвидел. Что дальше?
Джеки не поднял головы. Хитростные мысли, которые он научился думать, мысли, принадлежащие другим, сделали ее слишком тяжелой. Тело его, напротив, сияло обновленной невинностью.
Потом он сказал:
— Не я. Джеки ничего не делать. Эти черные хотеть Джеки. Я идти. Черному нехорошо среди белых. Вот мои люди! — Предатель сердито махнул рукой в сторону строя. — Джеки место здесь!
Фосс слушал, трогая бороду. Он улыбался, или лицо его приняло такое выражение.
— Где же тогда мое место, как не здесь? — спросил он. — Скажи своим людям, что мы нужны друг другу. Черный и белый человек — друг.
— Друг? — повторил Джеки.
Слово прозвенело в воздухе. Мальчик не помнил его смысл. Племя аборигенов заволновалось. Было неясно, то ли они чего-то требуют, то ли торопят, то ли советуются.
Джеки помрачнел. В горле у него стояли комья.
— Белый человек убить черный, — наконец выговорил он.
— И теперь они хотят убить меня? — спросил Фосс.
Джеки стоял молча.
— Они не смогут убить меня, — сказал Фосс. — Это невозможно!
Хотя щека его дернулась как у обычного человека.
— Скажи им, что я не умру. Взамен я предлагаю свою дружбу. Я друг черный человек! Понимаешь? Это знак дружбы.
Белый человек взял горячую, черную правую ладонь мальчика обеими руками и пожал. Волна грустной, теплой магии и тоски по ушедшему захватила черного, однако из-за того, что иссохшим рукам белого человека не хватало физической силы, несмотря на теплоту и силу духовную, мальчик отдернул ладонь.
Он начал что-то лопотать. Двое мужчин постарше и могучий абориген помоложе вышли вперед и заговорили с Джеки, а там, где слов не хватало, помогали себе жестами. Видимо, то, что они обсуждали, имело огромную важность и должно было произойти, несмотря ни на какие трудности.
Потом Джеки, чье положение явно его тяготило, поднял взгляд и сказал:
— Не хорошо, мистер Фосс… Эти черные говорить, вы идти с нами, — добавил он, все еще одержимый магией белого человека.
Фосс низко опустил голову. Не будучи знаком с проявлениями смирения, он пытался представить, как действовал бы при подобных обстоятельствах Пэлфримен, однако каменная равнина и ослепительный свет не давали ему укрыться в воспоминаниях.
Черные не сводили с него глаз. Как четко выделялись на их телах жилы и соски! Как они смотрели!
Белый человек качнулся, словно сноп сухой травы. Он снова садился в седло.
В своей слабости или же в грезе, которой жил, немец почувствовал, как носок сапога соскользнул со стремени. Подбородок обожгло острой вспышкой боли что-то железное, наверняка пряжка, и он снова очутился на земле. В прошлом подобный инцидент заставил бы его выглядеть крайне комично.
Однако черные не засмеялись.
Фосс собрался и наконец сел в седло, раскачиваясь и улыбаясь. На жаре текущая по подбородку кровь быстро высыхала, ранку тут же облепили мухи.
К нему подъехала женщина, собираясь промыть рану.
— Lass mich los[39], — резко, даже грубо бросил он, сердясь скорее на себя, чем на нее.
Отряд двинулся по равнине из кварца, через которую вела расчищенная тропа, судя по сдвинутым в стороны валунам. Перемещаться по бледной пыльной тропе было вполне сносно. Несколько черных пошли впереди, основная часть держалась сзади. Теперь не существовало различий между черными и белыми, между людьми и лошадьми. Расстояние сглаживало мелкие детали.
— Боже правый, сэр, что с нами будет? — спросил Гарри Робартс, поднимаясь со дна на поверхность своих глаз.
— Полагаю, это известно только им, — ответил немец.
— Господи, сэр, неужели вы им позволите? — вскричал испуганный парнишка. — Господи, неужели вы нас не спасете?
— Я больше тебе не Господь, Гарри, — сказал Фосс.
— Другого мне и не нужно! — воскликнул мальчик.
И снова мужчина проникся к мальчику благодарностью за преданность. Разве мог он, дойдя до подобного состояния, позволить себе роскошь ее принять?
Пока он над этим размышлял, Лора Тревельян ехала рядом, хотя на узкой тропе едва ли хватало места для двух лошадей.
— Значит, теперь ты меня покинешь? — спросил он.
— Ни на минуту, — сказала она. — Никогда-никогда!
— Если твое учение принудило меня отказаться от силы, то вскоре наверняка наступит такой момент, что мы больше не сможем быть вместе.
— Вероятно, нам придется ненадолго расстаться. Но это мы уже проходили.
Они ехали рядом.
— Я подумаю, как тебя убедить, — проговорила она через некоторое время, — как убедить тебя, что возможно все. Если только я смогу принести жертву…
И тогда он посмотрел на нее и увидел, что они остригли ей волосы, а ниже щетины, оставшейся на их месте, срезали плоть с лица. Теперь она была совсем голая. И красивая. Ее глаза наполняли его влагой.