— По крайней мере, я намерен понаблюдать за этой церемонией, — объявил немец, вспомнив о научной цели экспедиции.
Он начал расплетать свои длинные ноги.
— Нет! — воскликнул Джеки неожиданно высоким, уверенным голосом. — Нет-нет. Не сейчас.
И они продолжили сидеть. Через просветы в черных ветках синее сливалось с синим, пока глубина не потеряла всякий смысл. Летали искры. Пахло горячей золой и холодными звездами.
Пока не настал конец.
Определенно, пение кончилось.
— Слышите, эти черные язычники уже не поют? — спросил Гарри Робартс, нескладный белый парнишка.
Джеки ушел, сопровождаемый своими двумя женщинами, теперь такими же холодными, как мертвые ящерицы.
Казалось, тишина подарила белой троице свободу, и тогда Фосс подошел к двери и выглянул наружу.
— Фрэнк, Гарри, посмотрите-ка на это небесное явление! Что бы ни случилось, оно слишком прекрасно, чтобы его пропустить.
Голос немца дрожал, пытаясь порвать узы чужого языка. Постепенно одеревенение спадало с него, и он возносился в глубины света.
— Господи, сэр, что же там такое? — спросил Гарри Робартс.
— Очевидно, комета, — ответил Лемезурье.
Настаивать на дальнейших объяснениях Гарри постеснялся, оставшись в благоговейном невежестве. Она была красивая. Она захватила его целиком.
Темнота наполнилась сомнениями и приглушенными голосами. Ветви деревьев или черные руки подрагивали, а Фосс все смотрел на стремительную блуждающую звезду, зачарованный необъятностью неба. Его иссохшийся рот жадно пил темную синеву.
— Да, конечно, комета! — никак не мог успокоиться он.
Молча вошел Джеки.
— Почему ты боишься? — спросил Фосс.
Черный застыл на месте, потом с помощью жестов и нескольких слов стал разыгрывать историю Великого Змея, предка всех людей, который в ярости спустился с севера.
— И чего же нам ждать? — шутливо поинтересовался Фосс. — Что нам сделает этот злой змей?
— Змей съесть, съесть! — вскричал черный мальчик, щелкая в темноте белыми зубами.
Фосс взвыл от удовольствия.
— Значит, черные нас не убьют? — спросил Гарри Робартс. — Мы спасены?
— Если нас не сожрут черные, — ответил Фосс, — или Великий Змей, то рано или поздно нас все равно кто-нибудь съест. Возможно, друг. Человек — лакомый кусочек.
Гарри, который ничего не понял, утешился по крайней мере тем, что в ближайшем будущем ему ничто не грозит.
Фосс обратился к аборигену:
— Вы хотите, чтобы белый человек спас черный от змея? — Исследователь, впрочем, все еще смеялся. Ему сделалось очень легко.
— Змей слишком много магия, мистер Фосс не годиться, — ответил Джеки.
— Значит, вы в меня не верите, — заключил немец, вмиг посерьезнев, и в то же время надеясь, что его бросятся переубеждать.
Ночь выдалась тихая, черные лежали у костров под кольцами золотистого змея. Иногда они поглядывали наверх, однако предпочитали слушать толкования стариков, которые были не менее несчастны от своего знания. Всю жизнь их преследовали духи — бесцветные, невидимые и сравнительно дружелюбные. Даже причудливые обитатели тьмы держались в разумных пределах. И вот явился огромный огненный дух и принялся угрожать маленьким душам людей или же мучительно извиваться в животах наиболее сознательных из них.
Ночью, после того как Фосс прополз вперед, чтобы подбросить веток в костер у входа в шалаш, Лемезурье тихо спросил:
— И какой же у вас план?
— Никакого плана нет, — ответил Фосс, — я доверюсь Господу.
Он проговорил это с сухой усмешкой, потому что слова принадлежали не ему. Лемезурье поразился признанию своего предводителя, хотя в глубине души всегда знал, что так оно и будет. О том же были его сны и довольно убогие, кровоточащие стихи, кои он вырвал из себя и запечатлел на бумаге.
Теперь он сидел, глядя на человека, который не был Богом, и в связи с этим обдумывал собственные виды на будущее.
— Вот вы хорошо все устроили! — сбивчиво выпалил жалкий адепт.
— Да, я виноват, — сказал Фосс, — если мое признание вас утешит.
Он сидел, со смиренным видом держа в руках листик.
— Если вы отрекаетесь… — начал Лемезурье.
— Я не отрекаюсь, — ответил Фосс. — Это от меня отреклись.
— И вы не можете дать нам надежду?
— Почему бы вам не поискать ее самому, ведь в конечном итоге человеку ничего другого и не остается?
И он смял в руке сухой лист, судя по раздавшемуся хрусту.
Лемезурье ждал слишком многого от рук, которые, по сути, были всего лишь костями. Когда рассвело, он так и сидел, разглядывая свои прозрачные ладони.
Что же тем временем сталось с огненным змеем? Пока аборигены занимались различными дневными делами вроде охоты, поисков клубней ямса, починки сетей и визитов, общее мнение успокоившегося племени свелось к тому, что на первых этапах своего путешествия к земле Великий зарылся в мягкое небо и отсыпается. На белых особого внимания не обращали, сочтя их сравнительно маловажными. По сути, те уподобились вкусным личинкам жуков в детских руках. Так что часть племени пребывала в предвкушении. Голоса их стали нежнее пыли, плечи опустились к земле под весом круглого тяжелого солнца, и они продолжали ждать.
У белых людей, сидевших в шалаше из веток, иного выбора не было. Они молчали и слушали, как земля трескается под жаром солнца, подобно их собственным черепам.
Фрэнк Лемезурье принялся рыться в своих вещах, перебирая кремень и трут, иголку и нитку, пуговицу, обрывки вонючих рубах, осколки, крошки, пыль, все время ища кое-что, и наконец нашел.
Заглядывать в книжку он давно перестал, хотя в ее страницах заключалась вся его жизнь: в прелестных, переливчатых гравюрах, в ведрах рвоты, в вереницах мраморных скульптур, в людях и огнях верований и намерений. Был там и коронованный Король, которому он поклонялся до своего отречения. Был там и Человек, развенчанный в самом начале. Золото, золото, золото распадалось и переходило в низшие металлы.
После полудня этот старик неопределенного возраста проковылял по палящей жаре через лагерь, словно побуждаемый необходимостью отправить естественные надобности. Вдали он увидел остов дерева — голый, выбеленный стихиями ствол. Он различал каждую песчинку у себя под ногами. Немного посидев у подножия, он принялся рвать на куски сухую-сухую плоть книжки. Его обветренные губы тихо шелестели. Кровь высохнет очень быстро, думал он.
Так и вышло.
Прислонившись к дереву, Фрэнк Лемезурье начал вскрывать себе горло ножом. Сперва кровь словно позабыла, что должна течь, ведь в изнуренном теле ее и так оставалось слишком мало. То была его финальная проба пера. Потом, собрав последние силы, он принялся расширять отверстие, пока не смог выбраться в необъятные поля безмолвия.
Тело Лемезурье еще немного подергалось и побулькало, потом успокоилось. И даже тогда одна нога продолжала подрагивать, выскользнув из большого сапога. Все, что не усохло, сделалось слишком большим…
Таким его и нашел Гарри Робартс, которого привлекли летающие клочья бумаги. Мальчик растерялся и бросился прочь, спотыкаясь и крича:
— Говорил же! Говорил же вам!
Он носился повсюду, однако каким-то чудом все же вернулся к своему предводителю.
Когда Гарри залез в шалаш, Фосс сказал, не поднимая взгляда:
— Бедняга Фрэнк.
Парнишка дрожал как лист бумаги.
— А кровь течет и течет! — кричал он. — Ох, сэр, он перерезал себе горло!
Ему и в голову не приходило, что джентльмен может лежать как зверь в луже настоящей крови.
— Нужно обязательно его похоронить, — сказал Фосс.
Однако оба знали, что им не хватит сил. Поэтому больше этот вопрос не поднимался. Они прижались друг к другу и черпали некоторое утешение во взаимной близости.
В ту ночь мальчик дополз до двери и объявил, что комета немного продвинулась по небу.
— Я рад, что увидел ее, — признался он. — Это было прекрасное зрелище! И еще она мягкая, как одуванчики.
Фосс предложил вернуться в глубь шалаша, ведь предрассветный воздух мог быть для него опасен.
— Я ничего не почувствую, — сказал Гарри. — Накроюсь до подбородка. К тому же, лежа здесь, я смогу лучше защитить вас.
Фосс засмеялся.
— Эх, Гарри, было бы кого защищать! Сомневаюсь, что я теперь хоть кому-то интересен.
— Я рассказывал, что у меня был тритон в банке? — спросил Гарри Робартс. — И птица в клетке. Она не пела, но я все равно ее полюбил. Пока они не открыли дверцу… Сэр, скажите, эта штука в небе надолго?
— Нет, — ответил Фосс. — Она улетит.
— Жаль, — сказал мальчик. — Я мог бы к ней привыкнуть.
— Спи, Гарри, — пробормотал Фосс, раздражаясь.
— Не могу. Бывают ночи, когда в голове у меня крутится все-все, что я видел. Помните тот ваш сундук, что я занес на борт, там, у лондонской реки?
Мужчина промолчал.
— Помните летучих рыб?
— Да!
Мужчина наконец разъярился:
— Ты что, спать не собираешься?
— У нас будет время выспаться. Сон никуда не уйдет. Если только собаки не выкопают. И даже тогда они всего лишь разбросают кости.
— Ты сам как собака! — воскликнул мужчина.
— Вы и правда так думаете? — сонно вздохнул мальчик.
— К тому же бешеная!
— Которая лижет руки…
— Нет. Которая рвет мысли на части!
Оба уснули или, точнее, впали в оцепенение, подобное сну, и Фосс понял, что любит этого мальчишку и вместе с ним всех людей, даже тех, кого раньше ненавидел, и такая любовь — труднее всех прочих, потому что основана на осознании собственной вины.
Затем сон восторжествовал, и изредка слышалось ворчание черных, все еще уповавших на милость огненного змея, и треск земных огней, у которых они лежали, и хруст ветвей, ломавшихся в темноте сами по себе, похоже, под весом времени.
Пока они спали, в шалаш вошел старик, переступил через тело Гарри Робартса, сел и стал смотреть на Фосса или же сторожить его. Всякий раз, когда тот просыпался и замечал присутствие черного, он ничуть не удивлялся, словно ожидал увидеть кого угодно. В неверном свете костров худой старик был единственным ровным черным штрихом, а к утру обесцветился до серой золы и превратился в терпеливое пятно.