Еще немного попредававшись своим открытиям, эти двое, ничуть не обескураженные бесконечностью путешествия, снова сели на крепких лошадей и поехали дальше. Они постоянно изучали разные диковины: раны на стволе пальмы бригалоу, некогда виденной ими прежде, камни, источавшие дикий мед; как-то раз им попалась разновидность души в форме эллипса из субстанции, весьма напоминающей человеческую плоть, из которой вместо сорванных ножей вырастали свежие.
Все эти предметы научного интереса муж постоянно объяснял жене, и было очень трогательно наблюдать, как она выказывает к ним живейшее участие, особенно когда скучала больше всего.
Из этого радужного состояния Фосс ненадолго вернулся рано утром. Получив поддержку, он понял, что в силах пройти величайшее испытание и отречься.
Ночью черные, хотя и оцепенели от обжорства, ворочались во сне у своих костров, словно им все было мало. В серый предутренний час старейшины и воины поднялись. Почти сразу тела их обрели целеустремленность, к ним присоединился сторож белого человека, который отправился и разбудил юношу Джеки.
Неизвестно, спал Джеки или нет, но он тут же изобразил пробуждение и целеустремленность, хотя и дрожал как черная вода. Он все еще был ужасно податлив и юн. На левой щеке отпечаталась рукоятка складного ножа, на котором он лежал и который подарил ему мистер Фосс. Глядя на печальный этот подарок, пусть и самый ценный, Джеки сделался очень мрачен. Впрочем, расстаться с невинностью он был готов.
Все стремительно двинулись к шалашу из веток, в том свете возвышавшемуся зловещим горбом. Джеки зашел внутрь в окружении нескольких членов своего приемного племени, которые все еще сомневались в его лояльности. Местные духи были добры к Джеки: они придержали его за подмышки и помогли опуститься на колени рядом с мистером Фоссом.
Он увидел, что глаза белого человека смотрят на него, однако не стал выяснять, видит ли тот его или нет, и быстро вонзил свой нож и свое дыхание между трахеей и мышцами шеи.
Зрители зашипели.
Мальчик втыкал нож, пилил, резал, кромсал со все возрастающим, хотя и растерянным мужеством, и рвал. Он должен был порвать ужасные магические узы, безжалостно, на веки вечные связавшие его с белыми людьми.
Когда Джеки оторвал голову, он выскочил наружу в окружении свидетелей и бросил ее к ногам старейшин, которым хватило ума, чтобы не мараться самим.
Мальчик постоял под светом утренней звезды. Воздух так и дрожал на его коже. Что же касается головы, то она стукнулась о камни и осталась лежать, как любая дыня. Сколько в ней сохранилось от человека, которому она больше не принадлежала? Мечты его растаяли в воздухе, кровь мгновенно впиталась в сухую землю. Смерть никогда не расскажет, плодятся ли сны и откликается ли земля на пинту крови.
Рано утром миссис Боннер вскочила с кресла в комнате племянницы, где она не то чтобы спала, скорее боролась с ужасными и вполне осязаемыми мыслями. Она подпрыгнула, вынырнув из темных глубин, и поняла, что спасением обязана Лоре. Молодая женщина слабо ворочалась на постели и вскрикивала из последних сил, которые еще оставались у нее после недавних кровопусканий.
Тетушка смотрела на племянницу, уповая, что все сделает правильно.
— В чем дело, моя дорогая? — воскликнула испуганная женщина. — Знаю, я глупа, и все же молю Бога, чтобы он позволил мне подняться над моей глупостью хотя бы на сей раз! Только не молчи!
Миссис Боннер осознала, что есть шкафы, навести порядок в которых ей не суждено, и на добром лице ее застыла растерянность, даже обида. Она стояла и смотрела на племянницу, вне всякого сомнения пытавшуюся освободиться от бремени: жилы на шее вздулись, кожа покрылась испариной и посерела. Безусловно, последнее было вызвано неверным утренним светом, сочившимся в окно и отраженным панелями, зеркалами и различными безделушками из стекла.
— О господи! — наконец вскричала девушка, исторгнув это из себя. — Все кончено! Все кончено!
Лора содрогнулась и заблестела.
Тетушка коснулась кожи племянницы. Та была совершенно мокрой.
— Все позади, — сказала тетушка Эмми. — Лихорадка миновала!
От облегчения она и сама покрылась испариной.
Лора Тревельян залилась слезами. Она не могла остановиться. Миссис Боннер не доводилось слышать столь животных и судорожных звуков, однако она больше не боялась и не испытала ни малейшего потрясения.
— О моя дорогая, — всхлипнула с облегчением бедная старушка, — лихорадка миновала! Мы должны благодарить Господа! Вечно, — добавила она, поразившись тому, как мрачно это прозвучало.
Лора Тревельян все плакала. Немного успокоившись, она проговорила:
— По крайней мере, в скором времени я смогу увидеть мою дорогую малышку.
— Выходит, ты знаешь, что я тебя ослушалась? — нервно сглотнула тетушка Эмми.
— Я знаю, что воля моя дрогнула, и надеюсь на прощение, — ответила ее племянница. — Он меня простит, ведь с такого расстояния неудачи воспринимаются в свете намерений.
— Кто простит, кто осудит — не знаю, но никто и никогда не учитывает мое право принимать решения, — вздохнула миссис Боннер. — Нет, я не бестолковщина, и даже моя семья не разубедит меня в том, что порой от моего вмешательства может быть толк!
Лора слишком устала, чтобы уступать еще больше, и погрузилась в сон, который, по крайней мере, выглядел мирным.
С облегчением утерев потное лицо льняным носовым платком, похожим на кухонное полотенце, миссис Боннер первым делом хотела разбудить супруга и рассказать ему, что, скорее всего, их племянница теперь оправится от своей ужасной болезни. Она даже прошлась по коридору, а потом передумала. Мистер Боннер, человек весьма сдержанный в минуты волнения, этого бы не оценил. Поэтому тем тихим утром в сером доме она эгоистично придержала радостную новость и позволила мужу спать дальше.
Четырнадцать
Три маленькие девочки, три подруги, качали аккуратно заплетенными косичками в укромном уголке посреди зарослей лавровых кустов, где всегда делились секретами и заключали пакты, подкрепляя их глазированными булочками, которые младшая мисс Линси раздавала детям в одиннадцать часов.
— Я люблю картошку, — сказала Мэри Хебден.
— М-мм? — недоверчиво протянула Мэри Кокс.
— А мне больше нравится тыква, — призналась Мэри Хейли.
— Скажешь тоже! — возмутилась Мэри Хебден. — Кто тут говорит про больше?
Все трое прыгали и скакали, слизывая с блестящих булочек крупинки сахара. У них вошло в привычку делать несколько дел одновременно, ведь свобода, к сожалению, бывает слишком коротка.
— А мне больше нравится клубника! — подпрыгнула и выпалила Мэри Хебден.
— Клубника! — взвизгнула Мэри Кокс. — И кто же тут получит клубнику?
— Я, — заявила Мэри Хебден. — Хотя мне велели никому не говорить.
— Думаешь, мы тебе поверим, — заметила Мэри Хейли, — будто мы такие дурочки!
— У простушки — конопушки! — пропела Мэри Кокс.
— По складам — белибердам! — вторила ей чистым голоском Мэри Хейли.
— Ладно-ладно, — проговорила Мэри Хебден. — Я уже начала рассказывать, но теперь не буду. Из-за вас я сдержу обещание и не проболтаюсь.
Мэри Хебден перестала прыгать. Она с таинственным видом тряхнула косичками и принялась сосать измазанные чернилами пальцы.
— Ха, чернила проглотила! — уличила ее Мэри Кокс.
— Зато вечером я буду глотать шербет, — похвасталась Мэри Хебден.
Она подняла кверху облизанный палец, и чернила ярко блеснули.
— Уж конечно, — сказала Мэри Хейли. — Между шитьем и молитвами.
— Что ж! — вскричала Мэри Хебден, не в силах этого вынести. — Я вам расскажу!
Все косички замерли.
— Я поеду на прием в Уэверли, для взрослых, домой к миссис де Курси, которая вроде как кузина моего отца!
— Прием во время учебы? — усомнилась Мэри Кокс.
— Если он для взрослых, почему туда позвали ребенка? — удивилась Мэри Хейли. — Не верю!
— А это особый случай. Говорю же, все так и есть!
— Ты много чего говоришь, — заметила Мэри Кокс.
— Но это правда! Честное-пречестное слово! Прием в честь моего дяди. Он вернулся с поисков того исследователя, который потерялся. Того немца.
— Фу-у! — воскликнула Мэри Хейли. — Немцы!
— И много ты их знаешь? — спросила Мэри Кокс.
— Ни одного! — ответила Мэри Хейли. — Не знаю и знать не хочу! Мне они точно не понравятся.
— Ну ты и глупышка, — рассудила Мэри Хебден.
— Мой отец говорит, что если не можешь быть англичанином — будь шотландцем. А вот ирландцы и прочие — просто жуть! — заявила Мэри Хейли. — Хотя голландцы — чистюли.
— Мы ведь сами не англичане, точнее, уже не англичане!
— Ну, мы — совсем другое дело, — сказала Мэри Хейли. — Нас это точно не касается!
— В любом случае, — вмешалась Мэри Хебден, — если бы тот немец не потерялся, мой дядя не отправился бы на поиски и никакого приема бы не было!
— Но ведь немца твой дядя не нашел, — напомнила недоверчивая Мэри Кокс.
— Ну и что, все равно он поступил храбро, — ответила Мэри Хебден.
— Мой отец говорит, — заметила Мэри Хейли, — что немца съели черные, и это хорошо, ведь он мог привести за собой кучу других немцев!
— Послушай, Мэри, — сказала Мэри Кокс, — ты могла бы набрать для нас всяких там пирожных или еще чего-нибудь? Если уж ты действительно едешь.
— Воровать нехорошо, — ответила Мэри Хебден.
— Взять у кузины вовсе не значит украсть, — заявила Мэри Хейли. — Всего парочку пирожных! Ведь мы кроме вареной баранины ничего тут не видим!
— Посмотрим.
— Как поедешь? — поинтересовалась Мэри Кокс.
— В наемном экипаже, с мисс Тревельян.
— О-оооххх! — простонали менее удачливые девочки.
— Везет же некоторым! — вскричала Мэри Кокс.
— Я вам тоже скажу одну вещь, — заметила Мэри Хейли.
— Какую?
— Мисс Тревельян позволила мне расчесать ей волосы!
— Ни за что не поверю! Когда?
— В ту ночь, когда меня рвало желчью, потому что я перенервничала, потому что мама уехала в Англию.