Вот в этот момент, Марсиаль, она и открыла глаза. Вот тогда-то я и смог зафиксировать навечно это выражение безнадежности. Ни одного нюанса не пропало. И в этом не было никакой случайности, никакого везения. Ее взгляд оказался именно таким, каким я его пожелал.
После чего я убежал. Я бежал бегом до самого дома. И я не находил себе места от волнения, пока не проявил пленку. Я боялся, как бы что-нибудь не сорвалось. Но мое беспокойство оказалось напрасным. Снимок получился великолепным.
Старый Турнетт замолчал. Молчал и Марсиаль, перебирая в уме свои собственные воспоминания. Он с горечью подумал о том, что если ему и случалось улавливать взгляд умирающего, то снимка, сопоставимого с удачей его друга, у него не было. То ли ему не так везло, то ли, если согласиться с Турнеттом, не тот у него талант. Вдруг у Марсиаля мелькнула мысль, что их разговор не совсем похож на беседу нормальных людей и что любой посторонний человек, услышь он его, наверняка бы возмутился. Словно угадав его мысли, старик в заключение произнес одну из своих обычных сентенций:
– Фотограф – это художник. А художник должен уметь быть бесчеловечным.
После этого Марсиаль Гор еще долго сидел, не произнося ни слова. Его старый учитель представлялся ему жителем далекой планеты, посланным на землю высшими существами с предписанием создать образную документацию об обычаях и поступках населяющих ее странных существ.
Его вывел из задумчивости вопрос Турнетта, пригодился ли ему сверхчуткий микрофон.
– Да, очень даже пригодился, – рассеянно ответил Гор. – Благодарю вас. Он отлично сработал, и я ничего не упустил из интересовавшей меня беседы.
– И ты думаешь, эта беседа позволит тебе сделать ценный снимок?
Марсиаль использовал именно этот предлог, когда просил своего друга одолжить ему прибор. Он начал было отвечать тем же рассеянным тоном:
– Это не исключено. Я…
Но вдруг замолчал, словно ему в глаза ударил яркий свет. Обрывки смутных, еще только рождавшихся мыслей, которые кружились в его голове в течение вот уже нескольких дней, внезапно слились, как ему показалось, в единое, компактное и логически завершенное целое. И он закончил фразу с неожиданной горячностью, которая заставила старого Турнетта, узнавшего в интонации его голоса необычный молодой задор, словно эхо энтузиазма былых времен, приподнять голову и с удивлением посмотреть на него поверх очков.
– Кто знает, кто знает?
– Дорогая, я хотел тебя кое о чем спросить.
После просмотра авангардной пьесы в одном из залов Латинского квартала Ольга и Марсиаль Гор пешком возвращались в свой отель, выбирая маленькие пустынные улочки. В течение всего вечера оба они говорили очень мало. Марсиаль, погруженный в свои мысли, не замечал, что его подруга была еще более молчалива, чем обычно. Они касались самых банальных тем и обменялись всего лишь общими фразами о только что увиденной пьесе, сюжет которой он, занятый своими мыслями, вряд ли смог бы пересказать.
Именно в этот вечер он решил придать событиям новый импульс. Он должен был без промедления сделать новый шаг и, решаясь на него, испытывал не то чтобы угрызения совести, а скорее волнение, какое человек обычно чувствует в тот момент, когда основательно включается в новое дело и берет в свои руки до того бесхозно болтавшиеся поводья.
Его сомнения рассеялись вскоре после выхода из театра, и он, не откладывая дела в долгий ящик, начал осуществлять свой замысел, внезапно покинувший область подсознания, дабы принять в его голове более зримые очертания.
Нужен был, в общем-то, совсем небольшой толчок. И Гор сделал его с присущей ему ловкостью, придав, словно опытный лицедей, своему лицу соответствующее выражение.
– Дорогая, я хотел тебя кое о чем спросить.
– А я хотела тебе кое в чем признаться.
Он был настолько захвачен своей ролью, что не обратил внимания на слова Ольги.
– Прошу тебя, позволь сначала сказать мне. Понимаешь, я скоро собираюсь предпринять одно небольшое путешествие… о, совсем недалеко, на юг. Довольно приятная прогулка, сочетание работы и отдыха. Она займет недели две, не больше, причем позволит, скорее всего, воспользоваться благами средиземноморских пляжей.
– Ты, значит, хочешь покинуть меня?
– Это единственное, что меня мучает. Поэтому-то я и не решался говорить тебе об этом. Послушай, я не хочу никакой лжи между нами, даже самой маленькой. Ты знаешь, как я ценю свою свободу, и должен тебе признаться, что собирался ехать один.
– Тебе не надо извиняться. Я очень хорошо это понимаю. Я говорила тебе об этом тысячу раз.
– Да, ты само совершенство. Только вот сегодня… ну, в общем, с некоторого времени я чувствую, что вдали от тебя я буду несчастлив. Причем я должен тебе признаться и в том, что еще никогда не испытывал подобного чувства.
Что она могла ответить? Она сжала его руку и тихо прошептала:
– То же самое происходит со мной.
Великолепно отрепетированная вспышка радости осветила лицо Марсиаля.
– Правда? Тогда я осмелюсь. Я хотел тебя спросить: не сможешь ли ты поехать со мной?
Он остановился, чтобы сделать Ольге это предложение, выглядевшее скорее как просьба, и положил руку ей на плечо. Плечо слегка вздрогнуло, что явилось единственным признаком досады, вызванной этим приглашением. Было очевидно, что Ольга думала не о поездке на юг в обществе случайного любовника, а совсем о других вещах.
– Дорогой! Неужели это правда? Ты хотел взять меня с собой? Я была бы так счастлива!.. Но мне приходится думать о моей работе, – почти с отчаянием в голосе проговорила она.
– И в самом деле, – разочарованно пробормотал он. – Я так загорелся при мысли об этой поездке, что начисто забыл о твоей работе. А ты никак не сможешь оставить магазин?
– Когда ты должен ехать?
– Недели через две. Нужно тебе сказать, это от меня не зависит. Точную дату я узнаю на днях.
Она напустила на себя серьезный вид, покачала головой и, казалось, глубоко задумалась.
– Значит, отложить поездку на более поздний срок ты не можешь? Чтобы я сумела решить эту проблему за оставшееся время.
– Увы! Я повторяю, дата отъезда от меня нисколько не зависит.
– Ни в малейшей степени?
Он рассмеялся и ответил ей бодрым, веселым голосом:
– Ну посуди сама. Моя поездка тесным образом связана с перемещениями нашего президента.
Гор испытывал особое удовлетворение, играя с Ольгой, как кошка с мышкой. Не требовалось даже особой проницательности, чтобы почувствовать волнение, которое вызвало у нее изменение ситуации.
– Это связано с обещанием, данным мне славным Эрстом. Я иногда подсмеиваюсь над ним, и напрасно, ибо он – лучший из друзей. Было бы глупо с моей стороны упустить подобную возможность.
И он рассказал ей все то, что узнал от Эрста о задуманных Пьером Маларшем эскападах и о том, что телохранитель обещал позволить ему сделать необычный снимок главы государства, в одиночестве наслаждающегося свободой.
– Ты понимаешь, – заключил он, – в моем положении это неслыханная удача.
И чтобы добавить в свою роль еще несколько красочных штрихов, он, как и в разговоре с Эрстом, разыграл карту меланхолии.
– Иногда я так остро ощущаю свою физическую неполноценность! Быть вычеркнутым из списка членов корпорации, где когда-то числился одним из первых. Тебе этого не понять.
– Дорогой!
Она с волнующей непосредственностью обняла его. Он сделал вид, что вытирает выступившие на глазах слезы, и, энергично тряхнув головой, отстранил ее.
– Но я, конечно, понимаю, что ты не можешь оставить магазин. Я не такой уж эгоист. Обещаю, что буду думать о тебе каждый день.
Ольга снова прильнула к нему. Казалось, она только что приняла важное решение.
– Послушай, я сделаю невозможное. У меня есть подруга, которая обычно заменяет меня во время отпуска. Я завтра же позвоню ей.
– Ты сделаешь это?
– Ты же сам знаешь, что мне хочется этого еще больше, чем тебе! – воскликнула она, бросаясь к Марсиалю на шею и страстно целуя его. – И потом, я верю в предчувствия. Моя интуиция говорит мне, что я принесу тебе удачу, что я должна быть рядом с тобой, и это поможет тебе сделать поистине сенсационный снимок.
– Я тоже в это верю, – сказал он, возвращая ей поцелуй.
Они дошли до отеля, держась за руки. Теперь настал черед Ольги впасть в задумчивость. Несколько раз она пыталась что-то сказать, но тут же сдерживала себя. После долгих колебаний она наконец решилась:
– Дорогой, я уже сказала, когда мы вышли из театра, что хочу кое в чем признаться тебе.
Гор удивленно поднял голову. Поглощенный собственными хитроумными маневрами, он совершенно забыл о сказанных как бы невзначай словах своей подруги.
– Признаться?
– Да, признаться, и это очень серьезно. Я непременно должна все рассказать тебе сегодня. Мне нужно сделать это до того, как мы отправимся в поездку, которая, может быть, еще больше привяжет нас друг к другу. Я не вправе продолжать лгать тебе, пытаться быть той, кем я не являюсь. Я делаю это признание через силу, но иначе нельзя…
Признание? Это никоим образом не устраивало Марсиаля Гора. Какая муха ее укусила? Неужели она вот сейчас возьмет и все испортит? Неужели она, охваченная внезапными и необъяснимыми угрызениями совести, в одну секунду разрушит весь его прекрасный своей простотой план?
– Дело в том, что Пулен – это не настоящая моя фамилия и я вовсе не дочь провинциалов, как ты полагал до сих пор.
Как-то вечером она рассказала ему историю о родителях, умерших в нищете, вследствие чего она якобы приехала в Париж, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Тогда Гор слушал ее краем уха. Он прекрасно понимал, что все это было чистейшей выдумкой, догадываясь, что Пулен является ее вымышленной фамилией. Он был достаточно умен, чтобы разобраться в характере Ольги и без ее подсказки. Неужели она сейчас во всем признается и он вдруг окажется перед невыносимой альтернативой донести на нее или стать ее сообщник